Дэвид Алмонд - Глина
— Бей его! Бей! Бей его! Бей!
Джорди двинул мне в солнечное сплетение, дыхание перехватило, но я устоял. Выбросил кулак, попал ему по носу, хлынула кровь. Он пискнул и ринулся на меня. Я схватил его за горло. Мы рухнули на пол, кряхтим, кричим, ругаемся.
— Падла! — выкрикиваем по очереди. — Змея подколодная!
Тут примчался Трёп — орет, чтобы мы прекратили. Я высвободился, встал. Нагнулся к Джорди, проревел:
— Ненавижу тебя!
И бегом прочь.
29
Выходя из школы, я плюнул на землю. Проклял их всех. Череп сидел на скамейке у кладбища, неподалеку от «Лебедя». Пьяный, полусонный — беспомощный ком. Я подошел ближе. Он глянул на меня остекленелыми глазами. Похоже, не признал.
— Рыборожий, — прошипел я. Сжал кулаки. — Думаешь, я тебя боюсь?
Он что-то пробурчал. Я наклонился ближе:
— Рыборожий. Рыборожий.
Он качнулся вперед, попытался встать, рухнул обратно на скамью.
— Рыборожий жирный тюфяк, — говорю.
Ухмыльнулся и дальше пошел. Прямо мимо него. Вдохнул его запах — ненавижу его.
— Свинья, — говорю. — Думаешь, я тебя боюсь?
Взял камень, взвесил на руке, представил, как он шмякает Черепу в висок, услышал его стон, увидел, как он оседает на землю и корчится, увидел, как из виска хлещет кровь. Искушение прошло. Я осторожно выпустил камень.
Постучал в дверь Дурковатой Мэри. Впустил меня Стивен.
— Достал, — говорю.
— Молодчина!
И обнял меня. Я отстранился.
— Ну, показывай, — сказал Стивен.
— У меня не с собой.
Он повел меня в кухню. Дурковатая Мэри сидит за столом с чашкой чая.
— Здравствуйте, мисс Дунан, — говорю.
Она молчит. Стивен ухмыльнулся.
— Привет, дурында старая, — говорит.
Мэри сидит как мертвая. Молчит.
— Сделаем все в выходные, — говорит Стивен. Ухмыляется. — В эти выходные мы, Дейви, создадим монстра, — говорит. — Следующей ночью. Да?
Взял мое лицо в ладони.
— Да? — говорит.
— Да!
Я глянул на Мэри. Разобрала она чего из наших слов?
Стивен хихикнул.
— Гляди! — говорит.
Джинсы расстегнул, они съехали. Повернулся к Мэри голой задницей. Она сидит. Он подтянул штаны на место.
— И ты попробуй! — говорит. — Давай! Сбрасывай штаны, покажи ей! — И расхохотался мне в лицо: — Это фокус такой, дружище. Гляди.
Он вытянул руку к ее лицу, щелкнул пальцами и сказал:
— Пять, четыре, три, два, один. Мэри, проснись!
Дурковатая Мэри моргнула, дернулась.
— Глядите-ка, — говорит Стивен. — А у нас гость, тетя Мэри.
Она на меня смотрит.
— Мой приятель Дейви, — говорит Стивен.
Мэри разулыбалась:
— Славный он служка. И мамочка у него славная. Хочешь хлеба с вареньем, лапушка? — Потрясла головой. — А я и не слышала, как он вошел.
— Вы задремали, тетя Мэри, — подсказывает Стивен.
— Да, — говорит. — Да, похоже. — Уставилась на племянника, потом на меня и спрашивает: — Как ты думаешь, Господь нас оберегает, когда мы крепко спим?
— Верное дело, — кивает Стивен. — Он смотрит на каждого из нас и каждого оберегает. Работа у Него такая.
— Такое мой мальчик для меня утешение, — говорит Мэри.
Она достала нож, принялась кромсать буханку. Отрезала пару ломтей. Подняла к небу.
— Все на этой земле — Твое, — говорит.
Стивен застонал:
— Во ахинея. Придется ее усыпить обратно. Тетя Мэри!
Она обернулась. Он провел рукой у нее перед глазами.
— Хлеб положи, — говорит.
Она положила.
— Садись.
Она села.
— Ты сейчас заснешь, тетя Мэри, — говорит. — И не проснешься, пока я тебе не скажу.
Глаза у нее хоть и не закрылись, а свет в них погас.
Стивен ухмыльнулся.
— Фокус такой, — говорит. — Некоторые лучше поддаются, некоторые хуже. Она — просто шелковая.
Смотрит на меня.
— Хочешь, и тебя научу. — Подошел ближе, взмахнул руками, заговорил загробным голосом: — Спи-и-и-и… Спи-и-и-и-и…
Потом рассмеялся и щелкнул Мэри по носу.
— Давай, — говорит. — Попробуй, приятель.
— Отстань от нее, — говорю.
— «Отстань от нее», — пропищал он, как маленький. Подошел ко мне. — Я и с тобой так могу, и с любым, — говорит. — Захочу — и тебя усыплю тоже. И думать ты будешь то, что я тебе скажу.
Таращимся друг на друга. Я кулаки сжал — опять готов драться.
— А может, я уже так и сделал, — сказал Стивен, — просто ты сам этого не знаешь. Может, ты сидишь на стуле, прямо как Дурка, и видишь сон, и ты у меня в руках будто тесто. Спи-и-и-и… Спи-и-и-и…
— Да пошел ты, Стивен, — говорю. И хвать его за воротник: — Только попробуй — убью.
Он попытался улыбнуться. Покачал головой.
— Не буду, — говорит. — Не буду, Дейви. Честное слово.
Тогда я спросил:
— Что случилось с твоими родителями?
— Это-то при чем?
— Не знаю. При том.
Он плюнул на пол.
— Отца я убил, а мать довел до психушки, — говорит. — Ты это хотел услышать?
— Не знаю.
— Не знаю, не знаю… Сам себя послушай!
Я отпустил его. Отвернулся было, но он ухватил меня за локоть:
— Ты мне нужен, Дейви.
Я вырвался.
— Правда нужен, — говорит он.
Я повернулся обратно, мы заглянули друг Другу в глаза.
— Когда я с тобой, — сказал он, — я знаю, что могу быть другим. Знаю, что могу больше, чем мог бы в одиночку.
Я вздохнул. Он говорил правду. А еще я знал, что и сам с ним становлюсь другим. Знал, что с ним вместе могу больше, чем в одиночку. Знал, что мы встретились не случайно, что было в этом некое предназначение. Вернуться к прежней жизни уже невозможно. Не раньше, чем я пройду через все, через что должен пройти вместе со Стивеном Роузом.
— Значит, в субботу, — сказал он.
— Да, в субботу. А теперь разбуди Мэри.
Он и разбудил. Она улыбнулась, слегка в удивлении, в замешательстве.
— И больше так не делай, — говорю. — Она не игрушка.
— Не буду, Дейви.
— В субботу, — говорю.
— В пещере. В сумерки. Я там буду.
— И я буду. Всего хорошего, мисс Дунан.
И я пошел через комнаты к двери.
— А как же хлеб с вареньем? — спросила бедная Дурковатая Мэри мне вслед.
Часть третья
30
Суббота, вечер. Лежу в кровати, жду в темноте. Луны нет. Внизу бурчит телевизор. Иногда доносится папин хохот. В мыслях — ад, языки пламени, злобные черти: пихают, торкают, скалятся. Я слышу вопли и рыдания грешников. Представил себе вечность в аду, как время идет и идет, и нет ему конца, и нет ни избавления, ни утешения.
— Научи меня верить в ничто, — шепчу. — Пусть будет только жизнь, и ничего, кроме жизни. Пусть тело будет ничем, только глиной. Пусть Бога не будет. Пусть душа не будет ничем, только вымыслом. Пусть смерть не будет ничем, только гниющей плотью и рассыпающимися костями. — Дотронулся до медальона. — Пусть и это будет ничем, только пятнами, крошками, липкой лентой и лоскутком.
Снизу опять долетел папин хохот.
— Пусть ничто не имеет значения, — говорю. — Пусть все это окажется ничем, одной лишь глупой шуткой. Бог, мир, душа, плоть… Шутки, сплошные дурацкие шутки. Нет ничего, кроме ничего, этого паршивого ничего.
Вскоре родители поднялись наверх. Мама голову в двери просунула.
— Спокойной ночи, сынок, — говорит. — Спи с Богом.
Я делаю вид, что сплю. Не сказал ей «спокойной ночи», пока она не отошла, не затворила дверь, — а тут захотелось позвать, крикнуть: «Мамуля! Мамуля, вернись!»
Лежу. Попытался выгнать из головы все мысли, оказаться в таком месте, где нет ничего: ни мира, ни дома, ни комнаты, ни Дейви. Но этот самый Дейви через час встал с кровати, Дейви тихонько оделся, взял медальон, вышел из комнаты, спустился вниз, помедлил у входной двери. Дейви открыл эту дверь и придержал, запуская в дом холодный ночной воздух, Дейви очень хотелось, чтобы мама окликнула: «Ты куда, сынок?» Дейви хотелось, чтобы папа с топотом спустился вниз, остановил его, затащил обратно. Дейви закрыл за собой дверь, когда ничего этого не произошло, Дейви, совсем один, сделал шаг в ночь.
31
Спать все отправились рано. На улицах Феллинга никого. Лишь пара окошек светится на втором этаже. Фонари бледно-оранжевые. Едва пробиваются сквозь мрак под деревьями, которыми обсажены улицы. В «Лебеде» темнота. По невидимому окружному шоссе иногда проезжают машины. Издалека доносится пение — какие-то семейные посиделки затянулись до утра, не то свадьба, не то поминки. Я пытаюсь двигаться так, чтобы ничего не потревожить: дышу неглубоко, ноги ставлю осторожно, руками почти не размахиваю. Слышу из одного палисадника какое-то ворчание, удерживаюсь, чтобы не шарахнуться в сторону. Снова ворчание, уже ближе. Я все иду, осторожно ступая. Опять ворчание, по-прежнему непонятное, совсем близко за спиной. «Не беги», — шепчу самому себе. Ворчит снова, я поворачиваюсь и вижу его на мостовой — черный-пречерный силуэт на четырех лапах. Двигается впереди, а когда я подхожу ближе к саду, оборачивается ко мне от самых ворот. Стоит там: глаза сверкают, зубы поблескивают, из открытой пасти капает слюна.