Светлана Ягупова - Зеленый дельфин

Немного поразмыслив, Ланьо притронулся к клавишу «Дающая надежду». Из автомата полилась флегматичная и даже убаюкивающая мелодия со словами:

Будь благодарен, что ещеодин денечек прожит.Всё хорошо, все хорошо,и лучше быть не может!

«А ведь приятно», — мелькнуло в сознании Ланьо. — Только почему-то не взбадривает, а наоборот…».

Тело отяжелело, налилось теплом, и он сонно провалился в мягкую мерцающую пустоту. Неизвестно, сколько прошло времени, когда вдруг почувствовал, что кто-то поднимает его, встряхивает и отводит в сторону.

Руку сожми в кулак,Бей в окружающий мрак,Злое болото снаСкоро взорвет весна,

— пропел ему кто-то прямо в ухо, и сон мгновенно улетучился. Он открыл глаза. Перед ним стояли двое. В одном Ланьо узнал молодого клоуна Пипла, чье лицо хорошо было знакомо ему по выцветшей афише в заводской проходной. Другой же, тот, что склонился над ним и негромко пел над ним, был неизвестен.

— Вы расшибли локоть, когда упали, — сказал клоун.

Только тут Ланьо ощутил сильную боль в руке. Куртка была измазана кровью.

— Вот что значит быть сонным, — незнакомец достал из пиджака ярко-голубой, непривычной, крамольной расцветки пластырь и заклеил рану Ланьо. — Через четыре минуты затянется.

Клоун скептически улыбнулся:

— Чудодейственный бальзам? Вы что, врач?

— Нет, — сказал человек. — А кто вы? — обратился он сразу к обоим.

— Странная манера знакомиться, — хмыкнул Ланьо. — Если угодно – слуга «Электрины», машины машин.

— Прекрасно, — сказал незнакомец, — выходит, я угадал.

— Цирковой шут, — представился Пипл, насмешливо склонив рыжую голову.

— Тоже недурно. — Человек взял Ланьо и Пипла под руки. — Я сразу заметил: у вас честные лица, поэтому буду откровенен. Зовут меня Майк Томпи.

— Неужели в этом – вся ваша откровенность? — усмехнулся Ланьо.

— Бьюсь об заклад, что вы не сондариец, — сказал Пипл. — Вы слишком твердо выговариваете «эль».

— Благодарю, — кивнул незнакомец уже без малейшего акцента. — Теперь понимаю, отчего продавцы смотрят на меня, как на человека с физическим недостатком… И все-таки я сондариец. — Он снизил голос. — Но дело в том, что я долгое время жил в Трамонтане…

Пипл и Ланьо переглянулись. Трамонтана… Непонятное, пугающе прекрасное слово.

— Это что? Страна? — почти одновременно спросили они. — Где же она?

— Там, — Майк Томпи махнул рукой в сторону, откуда каждое утро в мареве пыли и дыма всходило бледное сондарийское солнце.

— Но ведь… — начал было Ланьо. Однако незнакомец мягко перебил его.

— Там нет никакой Пустыни. Впрочем, поговорим об этом в другом месте.

Они условились о встрече.

У Ланьо собрались тогда еще совсем юные Поэт, Художник, Скрипач, Пипл, Эльза Кнэп и два синеглазых друга с завода компьютеров – Биль и Виль. Это были те, кому изредка сквозь ночную дрему слышался гул морского прибоя, кто любил по ночам бродить под звездным небом и мечтать о неизвестных далеких мирах…

Расстелив на полу ковер, они уселись в кружок, недоверчиво поглядывая снизу вверх на незнакомца, расхаживающего по комнате. Вошел Ланьо с подносом, заставленным бокалами прохладного фрутти. К нему со всех сторон потянулись руки, но на полпути замерли, потому что Майк Томпи внезапно остановился и сказал:

— В Сондарии есть море.

В воздухе повисла тишина.

— Да-да, не только в сказках из запрещенных книг, но и в самой Сондарии есть море, — повторил он улыбнувшись. — Но с тех пор, как изобрели сонограф, оно исчезло.

— Не может быть! — вырвалось у Эльзы.

— Неплохой сюжет для легенды, — скривил губы Поэт.

— Море испарилось от наведенных на него сонографов? — хмыкнул Художник.

Майк успокаивающе поднял руку и еще более загадочно произнес:

— Море на прежнем месте. И в то же время его нет.

— Нельзя ли точнее? — попросил Биль.

— Для того и пришел. — Майк на минуту смолк и внимательно оглядел собравшихся. — Этой истории много лет – начал он, присаживаясь на пол. — В Трамонтане рассказывают, будто все было так.

На другой день после смерти Умноликого VI молодой наследник, валяясь на диване в своем кабинете, вызвал Первого Эрудита. Тот не замедлил явиться и увидел: новый Умноликий глубокомысленно разглядывает в бинокль заоконный пейзаж. Там, километрах в двух от Дворца, плескалось море. Необузданная стихия, бесконечная, опасная для глаза огромность пространства… Белые нарядные корабли с флагами республики Трамонтаны проплывали по горизонту, будоража сондарийцев и порождая тоску по какой-то иной, лучшей жизни.

— А что, в этой Трамонтане, много ветров? — не отрываясь от бинокля, процедил новый правитель.

— Так точно-с, ваше умнейшество, — вытянул руки по швам Первый Эрудит. — Само название «Трамонтана» означает ветер небывалой силы, после которого наступает хорошая погода.

— Ну да? — Умноликий обернулся и заморгал. С минуту он пристально изучал оробевшего Эрудита, затем опять прикрыл глаза биноклем. — А кто, собственно, обитает в этом государстве? — невинно спросил он.

От такого невежества брови Эрудита взлетели на лоб, но он тут же взял себя в руки. Чему удивляться, все знают: повеса и гуляка, молодой правитель не изучил ни одну науку, увлекаясь придворными забавами да прелестными сондарийками.

— Живут в Трамонтане разные люди. — Эрудит запнулся и кашлянул, обдумывая, как бы яснее и короче рассказать о соседнем государстве.

— Какие люди? — капризно дрыгнул ногой Умноликий. Эрудит оглянулся на дверь и почему-то шепотом повторил:

— Разные. Совсем разные.

— Что-то загибаешь ты, старикан!

— Никак нет, ваше умнейшество, — развел руками Эрудит: — И мужчины, и женщины, и даже дети – все разные.

— Совсем-совсем? — У правителя перехватило дыхание. — Там что, нет образцов, на которые надо равняться?

— Кое-какие образцы есть, но там считают, что на них не обязательно равняться. Каждый должен быть личностью.

— А это еще что такое – личность?

— Это значит, что у человека свое, собственное лицо, а не лицо с журнальной картинки или рекламы.

— Но ведь это ужасно! Ведь это же будет много лиц! Как же в таком случае ими управлять? А, понял! — он хлопнул себя по лбу, и тот загудел медным звоном. — Понял, — повторил он. — Ими руководит машина.

— Вовсе нет, — покачал головой Эрудит. — Каждый трамонтанец подчиняется собственному разуму. Так как убежден, что его разум – частичка разума Самого Высокого.

— А кто у них Самый Высокий? Разве есть еще кто-то самый-самый, кроме меня?

— Должен вас огорчить – есть. Это тот, кто сотворил Солнце и Землю, всю вселенную.

— Какая чепуха! Разве им неизвестно, что всё сотворилось само собой, в результате кошмарного вселенского взрыва?

— Как раз вот это они и считают чепухой, милитаристской философией. По их мнению, взрывы порождают только войны и хаос. Поэтому у трамонтанцев нет военных конфликтов. Взрывай хоть миллиарды лет, говорят они, не появится ни одна живая клеточка, ни одна спираль ДНК.

Молодой наследник с опаской глянул в окно.

— Нет, если так, то это просто ужасно. Нужно немедленно прекратить всякие связи с этой страной. Черт возьми моего папашу!

— Уже взял – его умнейшество на том свете…

— Ах, да… Он, конечно, знал обо всем? И не принимал никаких мер?

— Нет.

— Глупец. Можно было подорвать эту страну изнутри.

— Трамонтана настолько сильная держава, что всякое вмешательство в ее внутренние дела чревато…

— Мда… — Умноликий вскочил с дивана и яростно поскреб макушку. — Да ты садись, садись, — спохватился он, придвигая Эрудиту кресло.

Польщенный вниманием, Первый Эрудит робко уселся и стал следить за правителем, стараясь вовремя отразить на своем лице малейший оттенок его настроения.

Умноликий расстегнул ворот рубахи, распахнул окно, но тут же осторожно прикрыл.

— И все-таки, как это папаша терпел такое соседство? Чем однако сильна Трамонтана? Что там, наука умнее нашей?

— Глубже. И наука, и техника. Но главное не в этом.

— А в чем же?

— Я вам уже говорил… — замялся Эрудит. — Там люди другие.

— Тьфу, опять за свое.

— Все не так безобидно, как вам кажется, — тонко улыбнулся Эрудит. — Трамонтанцы не знают слов «скука», «обман». А синеглазым и задирающим голову к небу живется не хуже, чем людям с другим цветом глаз и тем, кто не видит ни в небе, ни в море ничего привлекательного..