Владислав Крапивин - Бабочка на штанге
— А еще у нас есть сосед. За забором. Дядя Кирилл…
— Да! Он нам воду дает из своего колодца, — подтвердила Соня.
— Когда трезвый… — уточнил Саньчик.
— Он довольно часто трезвый, — заметила Соня…
«А куда мы идем?» — подумал я.
Места были вроде бы совсем недалеко от моей улицы, но в то же время — не мои места. То есть я бывал в них очень редко. Просто незачем было ходить здесь. Ну, проскакивал иногда на велосипеде, так, из любопытства, может, раз в году. По правде говоря, мешало еще и опасение: часто посреди улиц гуляли крупные псы — похоже, что бездомные. Правда, вели они себя добродушно, ни разу на меня не гавкнули, но все-таки сидело во мне прежнее опасение («п-прежнее оп-пасение»)… Впрочем, сейчас псов не было. И прохожих не было. Солнечная, пересыпанная желтыми лютиками пустота. Только где-то далеко орал петух.
Бумсель
Свернули в Кольцовский переулок, пошли вдоль осевших в лопухи домов с тяжелой резьбой над окнами. И опять оказались на краю лога. Это было его небольшое ответвление, «аппендикс». В лог, в кленовые заросли уходила кривая деревянная лестница. А из кленов торчали две шиферные крыши, и над ними, на столбе, отражала солнце белая тарелка телеантенны.
Да, в этом месте (которое называлась «ул. Городищенский лог» — табличка на столбе у лестницы) я бывал и раньше, раза два. И думал: «Прямо бразильские фавелы какие-то. Кто здесь живет?» И вот оказалось, что живут мои новые знакомые. С бабкой, псом Бумселем и соседом дядей Кириллом (который иногда трезв).
Саньчик и Соня проскочили вперед, стали спускаться по шатким ступеням. Оглядывались на меня — будто готовы были подхватить, если оступлюсь. Но я старался ступать ловко — не привыкать, мол. Хотя внутри шевелилась боязнь (вроде как у белого человека перед хижинами туземцев).
Слева, из кустов зацветающей черемухи, донесся хриплый лай. Я вздрогнул. Саньчик и Соня заговорил взахлеб:
— Не бойся!
— Это не Бумсель!
— Это Тушкан дяди Кирилла!
— Он на цепи, он не выскочит!
— Да он и не злой, только хриплый!.. Тушкан, тихо ты, тут свои!
Тушкан поверил и умолк.
Лестница привела в зеленую полутень, на заросшую лебедой площадку. Лебеда была влажная. На краю площадки оказалась калитка в изгороди из разномастных досок. Саньчик ударил ее плечом.
За калиткой был довольно просторный двор (а сверху его и не разглядеть). С облезлым домом в три окна, с грядками, с сараем. От крыльца к сараю тянулась веревка, на ней сушились пестрые половики и клетчатая юбка. Саньчик и Соня нырнули под половики, поманили меня, и мы оказались за сараем — между бревенчатой стенкой и покрытым чертополоховой чащей откосом. За стенкой послышались громкие взвизгиванья. Кто-то нетерпеливо скребся в крохотную, как корабельный люк, дверцу.
— Сейчас, сейчас.! — Саньчик выдернул из щеколды сучок. Дверца люка опрокинулась в траву. Из квадратной дыры вылетело что-то… вроде как пушечное ядро, обросшее черной шерстью.
Ядро ликующе верещало и ухитрялось прыгать на грудь сразу Саньчику, Соне и мне. Я был в одну секунду облизан от кроссовок до ушей и едва устоял на ногах.
— Бумсель! Фу!.. Тихо ты! Кому говорят! Смирно, балда! — вопил Саньчик, уворачиваясь. — Сидеть!
Бумсель пронесся вокруг нас по стремительной орбите и вдруг сел на задние лапы. А передними замахал перед грудью. Вот, мол, какой я послушный…
Теперь появилась возможность его разглядеть. Курчавого и косматого.
Наверно, это был пудель. Скорее всего, не чистокровный, а со всякими примесями. Виделось в нем что-то и от терьера (который живет у наших соседей и которого я вежливо обхожу стороной). Мордашка бородатая такая… А глаза, как блестящие черные маслины. Здесь была тень, но в глазах Бумселя все равно горели солнечные точки. Из-за спины его разлетался мусор — там бешено вращался похожий на мохнатую кочерыжку хвост. Два пучка шерсти, заменявшие уши, то вставали торчком, то падали на глаза.
В одну секунду я понял, что в этом существе нет ни капли зла. Что никогда оно не рыкнет на меня, не гавкнет, не оскалит зубы, не ощетинится. Что в нем только веселье, любовь и счастье от того, что рядом есть приласкавшие его люди. Что оно готово всего себя отдать этим людям, слиться с ними в порывах радости…
Я засмеялся, ухватил пуделя под мышки, как игрушку, опрокинул на спину. А он вертелся и лизал мне кисти рук. Оказалось, что у него почти голый розовый живот. Я поскреб его, и Бумсель восторженно задергал задними лапами. Затем вскочил, выписал по траве восьмерку и сел против меня с веселым ожиданием. И опять — мусор из-под хвоста.
— Где вы нашли такое чудо? — спросил я.
— Оно само нашлось, — объяснил Саньчик. — Первого мая. Мы идем, а он вдруг за нами. Из-за угла. Потому что мы жевали ватрушку. Дали ему, и он тогда совсем прилип. Не отходит никак. Говорю: «Иди домой к своим хозяевам!» А хозяев, наверно, нету, потому что он тощий и в репьях… Я даже бросил в него старой туфлей, чтобы отстал, а он схватил ее, потрепал и несет мне…
— Так и пришел к нам… — вздохнула Соня. — Бабка сразу кричать начала: «Чтобы я его в доме не видела!» Еле упросили: пусть поживет в сарае, где раньше куры жили… Она говорит: «Только недолго. И кормите сами, у меня не собачий интернат…» Вот и кормим…
— Чем сумеем, — добавил Саньчик. — Сонь, давай разжигать.
Я увидел, что у них тут целое хозяйство. В лебеде была сложена из кирпичных обломков печурка. Рядом лежал фанерный ящик. Из-под него Соня достала закопченный котелок и несколько мисок. У стенки сарая, под влажной мешковиной, — мятая канистра. Соня и Саньчик нагнули ее над котелком, и забулькала вода. Оказалось, что холодная. Потом они умело загрузили печурку щепками и стеблями сухого бурьяна. Бумсель с интересом следил за этими делами. Саньчик достал из-под кирпича зажигалку, чиркнул. Огонь загудел сразу. Соня поставила котелок на жестяную конфорку.
«Натуральное хозяйство», — подумал я и спросил:
— А дома-то разве нельзя воду вскипятить? Наверно, быстрее получилось бы…
— Что ты, — насупленно отозвалась Соня. — Бабка увидит по счетчику, что плитку включали, раскричится…
— А газа нет?
— Какой здесь газ… — по-взрослому вздохнула Соня. И вдруг глянула как-то скомкано: — Клим… — (Они уже знали, как меня зовут).
— Что?
— Клим, а можно, мы не только для Бумселя… а еще и для себя сварим?
Господи, какой же я болван! Почему не понял сразу, что они голодные не меньше, чем пес!
— Варите, конечно! А я… тоже с вами перекушу, ладно?
Мне подумалось, что если будем обедать вместе, они станут меньше стесняться. Много-то есть я не стану, так, вида…
— Да! — обрадовался Саньчик. — У нас как раз три ложки!
Вода закипела быстро. Мы раздавили все четыре брикета и высыпали вермишель в брызжущий опасными каплями котелок. Прикрыли его миской. Я по часам мобильника посмотрел, когда пройдут три минуты (а Бумсель вставал на задние лапы и пританцовывал). Ну, вот и все…
Мисок было три. Соня сказала, что она и Саньчик будут есть из одной.
— Вот из этой, которая побольше…
Я ухватил котелок в лопуховые (большие уже) листья, разлил варево по облупленным мискам. Конечно, брызнул на колено и взвыл. Бумсель тоже подвывал — от нетерпенья.
— А тебе пока нельзя, — сказала ему Соня и объяснила мне: — Собакам вредно есть такое горячее, надо немного остудить.
Саньчик вытащил из-за канистры алюминиевый тазик, налил в него воду, поставил в нее миску Бумселя. Я предложил:
— Подождем пять минут, все вместе. Чтобы ему не было обидно. — И опять глянул на часы мобильника.
— Ага! А я хлеба принесу! — И Саньчик ускакал в дом.
Я сел в лопухи, прислонился к стенке сарая, вытянул ноги. Пахло прошлогодними листьями кленов, молодой травой и «вермишелью быстрого реагирования». Бумсель смотрел обиженно: «Почему не кормите?»
— Иди сюда, — позвал я. Он тут же подошел. Я ухватил песика под мышки, положил животом к себе на колени. Бумсель притих, только хвост его быстро вращался. Я взял его за уши.
— Хорошая собака…
Ну, мог ли я подумать еще полчаса назад, что вот так бесстрашно и с удовольствием буду ласкать незнакомого пса?
У Бумселя часто стучало сердечко.
Прибежал Саньчик — с горбушкой каравая и старым номером «Тюменских ведомостей». Соня расстелила газету на ящике.
— Вот. Теперь как в столовой…
— Дай нож, — сказал Саньчик.
Соня из кармашка на платьице вынула складной ножик размером с мизинец. Со шнурком на колечке. Саньчик начал кромсать им горбушку. Ножик годился для заточки карандашей, но никак не для резки караваев. И все же Саньчик ухитрился разделить горбушку на три порции.
— Теперь давай… — Соня протянула к Саньчику ладонь.
