Юлия Вознесенская - Юлианна, или Игра в «Дочки-мачехи»

Юлия Вознесенская

ЮЛИАННА, ИЛИ ИГРА В «ДОЧКИ-МАЧЕХИ»

Глава 1

Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя, — бормотала преподавательница русского языка и литературы Александра Николаевна Берсенева, шагая сквозь метель по малолюдному сейчас Каменному острову. — То как зверь она завоет… Ой! — Тут она угодила левой ногой в сырой сугроб и сразу промочила и невысокий бежевый сапожок, и носок, и ногу. Ноге вмиг стало холодно и мокро, но это еще можно терпеть, на носок вообще было наплевать, а вот промокший сапог — это была катастрофа! Сапог на глазах потемнел от воды и сделался на вид совсем не парным с правым сапожком. А ведь именно сегодня надо было выглядеть прилично одетой и обутой, потому что она шла на очень важную встречу. Нахмурившись, Александра подумала немного и — решительно сунула! в тот же сугроб! и правую ногу! Нога, естественно, тут же промокла и замерзла, но зато правый сапог стал выглядеть «адекватно», как сказала ему, сапогу, Александра, — то есть стал таким же, как левый.

Летевший над девушкой Ангел Хранитель по имени Александрос покачал темнокудрой головой: опять Александра среагировала на неприятность скорее, чем он успел подсказать ей правильное решение! Надо же было просто вынуть из кармана носовой платок, захватить им немного снега и протереть правый сапожок: кожа сапога потемнела бы точно так же, зато нога осталась бы сухой и теплой — хотя бы одна нога. Не успел, однако…

— Ха-ха-ха! У-у-у! — раздалось откуда-то слева.

Ангел повернул голову.

— У-у-уходи с нашего о-о-острова-а-а! У-у-у! — завыл крылатый черно-зеленый бес, винтом крутившийся в столбе метели рядом с девушкой. Похоже, что именно бес подтолкнул Александру в мокрый сугроб, а Хранитель его вовремя не заметил и не успел прикрыть подопечную крылом.

— Да-да, — подтвердил бес, — это я ее толкнул! Бе-е-е! И еще толкну, как только ты зазеваешься, сверкунчик белокрылый!

— Чего тебе от нее надо, жаб крылатый? — возмутился Александрос и поднял светящийся меч, отгоняя беса. — Идет девушка по своим делам — чем она тебе помешала?

— Так я тебе и скажу-у-у! — глумливо ответил бес и, дразнясь, показал Ангелу длинный черный язык.

— Да и не надо, можешь не говорить, — сказал Ангел. — И так все ясно: увидел крещеную душу и решил напакостить. А ну, пошел вон!

Бес сиганул в сторону и полетел в темноту, петляя между деревьями, а Хранитель распахнул могучие белые крыла и поплыл в воздухе над самой девушкой — на всякий случай.

Сама же Александра их разговора не слышала и бодро топала вперед мокрыми ногами. Она торопилась. Шла вторая неделя января, по-церковному Святки, еще продолжались школьные каникулы, но заведующий учебной частью лицея все-таки согласился принять Александру Берсеневу и любезно назначил ей время для беседы, а она уже почти опаздывает…

Ага, вот он, лицей! Об этом торжественно извещала — золотом по черному — доска на каменном столбе у ворот. За высокой чугунной оградой дремал заснеженный сад. Стоящее в глубине его трехэтажное старинное здание, с каменным крыльцом, с колоннами и балконами по всему фасаду, было подсвечено со всех сторон синими и желтыми прожекторами. Цветные блики искрились в снегу и в столбах метели, плавающих таинственными видениями между черными стволами: сад казался прекрасным, загадочным и волшебным. Второй этаж особняка сиял высокими окнами, и оттуда доносилась музыка, торжественная и, конечно же, классическая. Как хотите, а представить себе ТОРЖЕСТВЕННУЮ попсовую музыку ну просто нет никакой возможности. У Александры даже дух захватило: неужели она будет каждый день входить в эти роскошные ворота с непонятными золочеными вензелями?

Однако у роскошных ворот Александру сурово остановил охранник, потребовал у нее паспорт, полистал, почитал, потом отошел и позвонил по мобильнику, что-то сказал и что-то выслушал в ответ, и только после этого вежливо пробасил:

— Проходите, вас уже давно ждут! Третий этаж, первая комната по коридору налево.

Александра побежала к широким ступеням входа в лицей. Ох, как же она опаздывала!

Завуч оказался мужчиной средних лет, с коротко стрижеными полуседыми волосами и в хорошем дорогом костюме. Симпатичный, вежливый и важный такой господин! Он долго и дотошно расспрашивал Александру, почему та оставила Москву и решила переехать в Санкт-Петербург, где она проходила институтскую практику и в какой школе успела отработать первое полугодие. А потом вдруг взял и ошарашил:

— Конечно, диплом у вас с отличием, и это неплохо. Но вот опыта, как я вижу, почти никакого. А у нас, Александра Николаевна, извините, лицей, а не просто какая-то там городская школа. Так что придется мне вас огорчить…

— Ну что ж… Благодарю за потраченное на меня время.

Александра встала и собралась покинуть кабинет, сдерживая слезы разочарования и обиды: что ж он так долго и нудно ее расспрашивал и шуршал бумажками? Она ведь еще по телефону его предупредила, что проработала в школе всего одно полугодие!

Но оказалось, что завуч не просто тянул время, а, взирая проницательным оком на Александру, заглядывал в будущее.

— Годика через три, когда наберетесь опыта в обычной школе, обязательно загляните снова к нам. Тогда, я думаю, мы вас возьмем на испытательный срок, — сказал он, возвращая ее бумаги.

Ох! Не объяснять же было этому важному и довольному собой и жизнью господину, что если ее возьмут в городскую школу — а туда ее, конечно же, возьмут! — то прожить в Петербурге на обычную учительскую зарплату целых три года она никак не сможет. Ей ведь надо еще квартиру снимать и оплачивать! Пока она живет на положении гостьи у родной тетушки, но, похоже, тетя Муся не так уж и счастлива ее затянувшимся гостеванием, и Александра это уже поняла. Вот сейчас она выйдет на завьюженную улицу и будет бродить, бродить по городу до позднего вечера, чтобы, придя домой, тихонько проскользнуть в свою комнатку и избежать неприятных поучений типа «Опять изволишь дома прохлаждаться? Так ты работу не найдешь, голубушка!». Вот о чем думала Александра, укладывая сначала в папку, а потом в рюкзачок свои документы.

Она попрощалась, встала и двинулась к дверям.

— Постойте-ка, Александра Николаевна!

Она резко обернулась, уже начиная невольно на что-то надеяться. Но нет, завуч вовсе не передумал!

— У нас сегодня школьная елка, концерт, — сказал он. — Не хотите ли пойти взглянуть на наших лицеистов? Это этажом ниже, в актовом зале… Сходите, Александра Николаевна, развлекитесь, а то, я вижу, вы расстроены. И не грустите, у вас еще все впереди!

— Да, конечно, — не стала Спорить Александра, хотя впереди она в конкретный момент ничего лучезарного не наблюдала. — Я обязательно спущусь в актовый зал. Спасибо. — Она решила так и сделать, ведь это была возможность провести пару часов в тепле, тем более что на кино или кафе денег у нее не было. И она осторожно прикрыла за собой дверь кабинета — боялась не сдержаться и хлопнуть ею как следует.

Завуч вздохнул. Девушка ему понравилась, если честно, даже очень понравилась. Но у него был принцип — никогда не иметь дела с человеком, опоздавшим на первую встречу хотя бы на пять минут. Александра же опоздала на целых семь минут! Может быть, через три года, когда повыветрятся московские привычки, молоденькая преподавательница русского языка и литературы научится приходить строго к назначенному времени, как это принято в Санкт-Петербурге. Впрочем, даже петербургские девушки, которым он когда-то назначал свиданья, все как одна на первое свиданье опаздывали: потому-то он и оставался до сих пор холостяком, а нерастраченную потребность в семье и детях отдавал безраздельно своим лицеистам.

Александра спустилась по широкой парадной лестнице на второй этаж лицея, уже издали слыша, как хор поет на английском языке старинную рождественскую песню «Джинглз белз»[1]. Она беспрепятственно вошла в зал, заполненный учениками и родителями, нашла свободное место, села и стала слушать.

Песня кончилась, занавес закрылся, послышался легкий шум уходящего со сцены хора, а на просцениум вышла красивая, стройная, как манекенщица, девочка лет четырнадцати. Выдержав паузу, она чуточку покрасовалась перед микрофоном, зачем-то поправила его, кокетливо улыбнулась залу и объявила:

— Танец с зеркалом. Исполняет Юлианна Мишина.

В зале дружно захлопали.

Раздвинулся занавес. На пустой сцене, не в центре, а немного сбоку, теперь стояло высокое старинное зеркало в тяжелой золоченой раме. Александра ожидала, что танец будет с зеркалом в руках, а тут вдруг этакий громоздкий антиквариат — и как же с этим танцевать? Зазвучал «Грустный вальс» Сибелиуса. Под музыку из-за кулисы вышла тоненькая девочка в белой тунике: она почти не танцевала, а просто шла в такт музыке скользящим шагом, понурив голову. Одна ее короткая косичка была завязана голубым бантом, а вторая расплелась, банта в ней тоже не было, и распущенные волосы закрывали почти половину девочкина лица. Похоже, что ей было грустно или ее кто-то обидел. Она сделала медленный и печальный круг вальса по сцене и закончила его перед зеркалом. Остановилась и, покачиваясь на носочках, стала рассматривать свое отражение, потом протянула руку и коснулась его: ее пальцы и пальцы отразившейся в зеркале девочки встретились. Она протянула отражению вторую руку, как бы приглашая танцевать. И вдруг девочка-отражение в зеркале кивнула, протянула из зеркала руку и провела ею по щеке танцовщицы, стирая с нее слезу! А потом «девочка-отражение» шагнула из зеркала и сделала поклон — пригласила «грустную девочку» на тур вальса! Та улыбнулась, ответила ей реверансом и тоже протянула руку. И вот они уже танцуют, кружатся в вальсе по всей сцене, совершенно одинаковые, неразличимые… И Александра поняла, что это танцуют сестры-близнецы. Интересно, а почему было объявлено одно имя, а не два? Разве может такое быть, чтобы у сестер было одно и то же имя — Юлианна? Музыка звучала все веселее, и танцующие Юлианны кружились, расходились и сходились — но движения их при этом все время оставались абсолютно зеркальными. У одной расплетена была левая косичка, а у другой — правая. Они танцевали, незаметно приближаясь к зеркалу, и вдруг внезапно остановились перед ним. «Девочка-отражение» стала прощаться, а «грустная девочка» не хотела ее отпускать: и хотя они выражали это мимикой и движениями, все было понятно и очень трогательно. И вот «девочка-отражение» шагнула назад в зеркало, а «грустная девочка» осталась стоять перед ним. Они поцеловались и стали медленно расходиться, маша на прощанье друг дружке руками; и одна ушла со сцены за кулисы, а другая — за раму зеркала. Музыка, к концу танца снова ставшая печальной, стала затихать и смолкла, а зал после мгновения тишины взорвался аплодисментами и криками: