Марсель Монтечино - Убийца с крестом
— Ты сменил веру?
— Не совсем. Глэдис понимает. Она-то истовая христианка. А я туда хожу вроде как на прогулку. Преподобный обожает меня. Когда в я ни пришел — он в свинячьем восторге. Еще бы, джазист, еврей, вдобавок на игле сидел — а превратился в аккуратного, законопослушного человечка. Он себя ощущает Великим Спасителем, чем-то в этом роде.
Голд, попыхивая сигарой, смотрел на потемневший пирс.
— Раньше казалось, — проговорил он задумчиво, — когда буду стариком, по-настоящему разберусь в религии. И про иудаизм подумаю, про все. Теперь я состарился, и понимаю, что был не прав.
— Не помню, когда последний раз был в храме. Наверное, на отцовских похоронах.
— А я на прошлой неделе, на бар мицва.
— Какой-нибудь родственник?
— Сынишка моей экс-супруги.
Ред взглянул на него, потом быстро отвел глаза. Наступило долгое, полное значения молчание. С пирса доносилась дурацкая музыка.
— Ты... Ты помнишь, — начал Ред неуверенно, — та девчонка, певичка, что умерла, и ты был в той квартире...
— Не просто певичка, — сказал Голд ровным голосом.
— Недавно я настроился на джазовую волну — Глэдис этого терпеть не может — передавали, запись Минта Джулепа. Это было написано для нее. Знаешь, «Синий ангел»... Понимаешь, о чем я?
Голд кивнул.
— Позволь мне сказать, лейтенант. Не хочу ворошить прошлое, но, когда все это стряслось, многие ребята думали, что ты убил ту девушку, но я никогда не верил сплетням. Я-то знал. Я знал, ты ее любил. Ты бы ее пальцем не тронул.
Бриз утих, перешел в мертвый штиль. В заливе, далеко-далеко, будто на луне, лязгал бакен. Голд подлил себе виски.
— Красивая вещь «Синий ангел», — сказал Ред.
Голд постукивал пальцем по кружке. Ред привычным движением потирал руки. Глэдис вышла из кухни. Ее сердитые черные глаза устремились на Голда.
— Послушай-ка, давно пора закрываться. А из-за бутылки мы можем потерять лицензию.
— Я коп, Глэдис. Не беспокойся.
Бормоча себе под нос ругательства, она вернулась в кухню.
— Не обращай внимания. Она просто присматривает за мной. И так всю дорогу.
— Пора идти. — Голд встал. — Скажи, Ред, сколько времени?
Ред, озадаченный, взглянул на запястье Голда.
— Не знаю, лейтенант.
Голд поднес часы к его глазам.
— Ровно полночь.
Ред не ответил.
— Господи Иисусе, Ред. Мы треплемся больше трех часов.
Ред долго смотрел на него. Потом кивнул.
— Верно, лейтенант. Ты здесь с...
— С восьми сорока пяти.
— Верно. Восемь сорок пять. Точка в точку.
— Откуда ты знаешь? Ведь ты не носишь часов.
— Глэдис носит.
— Она вспомнит, когда я пришел?
— Я напомню.
— Договорились?
Ред опять кивнул.
— Иногда она забывает, что старые друзья сделали для нас. Я ей напомню. Обо всем.
— Скорее всего, это не понадобится.
— Неважно. Мы славно протрепались эти три часа.
Голд взглянул на плакаты по стенам.
— Может, в следующий раз чего-нибудь съем.
— За счет заведения, лейтенант. Постараюсь подать свиные окорочка. Как твоя мамочка готовила.
Они засмеялись.
— Шалом, Ред.
— Шалом, лейтенант. Береги себя. Этот Убийца — настоящий Дьявол.
Стояла глубокая ночь, душная и тихая. Океан лизал сваи, ласково, как собака зализывает рану. В конце пирса Голд нашел открытую телефонную будку и позвонил в Центр Паркера. Его соединили с Долли Мэдисоном.
— Ну как? — спросил Голд.
— Пока все о'кей. Плюнь через плечо. Ты дома?
— Нет. Не смог заснуть, представляешь? Вертелся, вертелся, как юла. Не мог успокоиться. Пришлось выйти. Поехал на взморье. Походил. Зашел повидать старого знакомого на причале. Все сидели, перебирали, то да се. Полегчало.
— Лучше средства не придумаешь, — сказал Мэдисон заботливо, в восторге от столь доверительного тона. — Прочищает мозги.
— Точно.
— И все-таки тебе надо попытаться немного поспать.
— Прямо сейчас еду.
— Здесь я все держу под контролем.
— Уверен, так оно и есть, капитан, — серьезно сказал Голд. — Полагаюсь на тебя. — Он буквально видел, как просиял Долли на том конце линии. — Но, капитан, сразу звони мне, буди, если что-нибудь случится.
Голд медленно поехал по автостраде на восток. Дело сделано, спешить больше некуда. Отказал кондиционер, из него выходил только горячий воздух, пришлось опустить стекла на всех окнах, легкий ветерок продувал салон.
Голд вернулся домой, откупорил новую пол-литровую бутылку «Джонни Уолкера». С выпивкой он уселся, скрестив ноги, на ковер и стал рыться в куче пластинок на нижней полке шкафа. Лишь через несколько минут он разыскал то, что хотел: альбом Минта Джулепа Джексона пятнадцатилетней давности, «Мелодия любви». Фото на конверте изображало миловидную полную блондинку, но Голд знал, кому посвящен альбом, для кого играла музыка. Он поставил пластинку, перевел иголку на «Синего ангела», и тотчас волшебное, чуть надтреснутое звучание саксофона Джексона заполнило комнату, чувственное, мужественное и нежное, более древнее, чем сама цивилизация. Голд тяжело опустился в старое кресло и потягивал виски.
Джексон играл.
Голд вспоминал. День, когда умерла Анжелика.
* * *В тот день шел дождь — пасмурное, дождливое декабрьское воскресенье. Дождь шел всю неделю, настоящий потоп, один из тех, что случаются в Лос-Анджелесе раз в год, иногда раз в три года. В Малибу участки стоимостью в миллион долларов смывало с гор в океан. Бригады рабочих складывали мешки с песком у входов в первоклассные магазины на Уилширском бульваре.
В то дождливое воскресное утро, четырнадцать лет назад, Голд проснулся от настойчивого, глухого — словно костяшками пальцев — постукивания. Сообразил, это дождь барабанит в окно. И сразу же почувствовал — член его стоит, кто-то трогает, ласкает его. Глаза Эвелин светились лукавством, улыбнуться она не могла, языком и губами она скользила вверх и вниз, лизала, заглатывала его. Наконец, с агонизирующей медлительностью сжала головку, и сперма залила ее. «Доброе утро, Джек», — хрипловато выдохнула она и засмеялась счастливым, девическим смехом. Потом возбудила его вновь, рукой, и села на него. Вращая бедрами и тазом, она жадно всасывала его в себя, во влажную от желания, горячую пещеру. Он кончил почти сразу, и она засмеялась опять. И, не выпуская его из себя, лениво растянулась сверху.
Весила Эвелин немало. С возрастом она расплылась, зад отяжелел. От смеха вокруг глаз и губ разбегались морщинки.
Когда они были вместе последний раз? Неделю, месяц, шесть, месяцев назад? Голд не мог вспомнить. Но припомнил, что в последнее время Эвелин начала посещать занятия по самосовершенствованию, якобы воспитывающие оптимистический подход к жизни и очень модные среди ее друзей, торговцев недвижимостью. Эти несчастные торговцы всегда были удобной мишенью для любых мошенников. Эвелин, видно, решила взять инициативу в свои руки и воскресить их распадающийся брак.
Голд не сомневался: сегодняшнее утро — только начало. Он знал Эвелин и знал ее отношение к жизни.
Она долго обнимала его, удовлетворенно посмеиваясь, еле слышно шептала в ухо: «Я люблю тебя, Джек».
Немного спустя они услышали, как семилетняя Уэнди в своей спальне на другом конце холла болтает с куклами.
Пока Голд в гостиной разводил огонь, открывал вытяжку и читал Уэнди комикс «Положись на меня, Чарли Браун!», Эвелин, напевая себе под нос, приготовила обильный воскресный завтрак — яйца, копченая лососина, тосты с плавленым сыром, джем и кофе. Они ели, а за окном шумел дождь, и гром — калифорнийский гром — грохотал по крыше. Уэнди лепетала что-то о школьном рождественском представлении. Каждый раз, стоило ему оторваться от тарелки, Голд встречался с устремленными на него глазами Эвелин, полными любви и надежды. Он поглощал тосты и улыбался в ответ.
После завтрака Эвелин нарядила дочку — красный спортивный костюмчик, сапожки на молнии, красный резиновый плащ. Уэнди собиралась в гости к тете Кэрол, ее новому, третьему по счету мужу, южноафриканцу, и его маленьким дочуркам. Ликующая девочка побежала в холл собрать игрушки, о которых чуть было не забыла. Голд сидел на покрытой цветастым покрывалом кушетке, Эвелин положила руки ему на плечи.
— Провожу Уэнди и вернусь. Мы целый день будем вместе.
Голд похлопал ее по руке. Уэнди притопала в гостиную с игрой под мышкой. Эвелин надвинула ей на голову капюшон, оделась сама, и милые девочки пошлепали по лужам к машине. Голд видел, как они выехали, Эвелин прощально прогудела, включила «дворники». Уэнди помахала рукой. Ее оживленное личико сияло.
Голд уже набирал номер. Машина скрылась за углом, и тут же Анжелика взяла трубку. Голос ее звучал глухо, отрешенно. Как она? О'кей. Она больна? Нет, сейчас нет. Она встала, но утро такое скверное, и пусть кое-кто скорей приезжает. Он не может. Почему? Просто не может. Но он нужен ей. Очень. Она должна увидеть его. Зачем? А он не знает? Он хочет, чтоб она сказала. Он нужен ей, чтобы взять ее, чтоб лечь на нее, разорвать ее пополам — чтоб трахать ее. Ей нужен папочка, а папочке она не нужна? Нужна. Да, да, да. Он любит ее? Так любит. Очень-очень. Тогда скорей. Поторопись, пожалуйста.
