Марсель Монтечино - Убийца с крестом
Голд перегнулся через перила, посмотрел на море. В огромных ладонях он прятал револьвер. Минуты через две один из пожилых рыбаков вытащил рыбу и бросил на пирс. Странная, какая-то допотопная рыбина с синей чешуей и красными жабрами. Все повернулись к нему и стали разглядывать рыбу. Голд разжал руки, и револьвер со слабым плеском упал в залив Санта-Моника. Рыбак снял диковинную добычу с крючка и положил в пластмассовое, наполненное водой ведро. Остальные вновь погрузились в созерцание своих удочек. Голд пошел назад по причалу.
Вдали, на холмах, светились сквозь скрытую ночью завесу дыма огни домов, стоящих на обрыве. Было жарко.
Голд выбросил пакетик с баллончиком в мусорный ящик, переполненный промасленными обертками хот-догов и коробочками из-под воздушной кукурузы. Он добрел почти до края причала, почти до стоянки и остановился у захудалой шашлычной «Приют джазиста». На вывеске был изображен забавный толстый негр в фуфайке и котелке, а под ним надписи, приглашающие отведать рис с котлетами, цыпленка и сандвичи с ветчиной. Голд зашел в тесную комнатенку, настоящий сарай, в котором помещались шесть покрытых клеенкой столов и прилавок. Столики пустовали. Голд занял один, ближайший к двери. Коротко стриженная, маленького роста женщина в белой форме официантки, без макияжа и украшений, вышла из-за прилавка и подошла к нему с блокнотиком в руках принять заказ. Она была очень черная и простоватая на вид.
— Что вам угодно, сэр? — спросила она, улыбаясь.
— Привет, Глэдис. Как поживаешь?
Она взглянула на него повнимательней, перестала улыбаться.
— Чего вы хотите? Мы ничего не сделали дурного. Нечего вам сюда шляться.
— Спокойно, Глэдис. Я просто зашел проведать Реда.
— Его нет.
— Он здесь, Глэдис. Ты ведь десять лет его ни на шаг от себя не отпускаешь.
— Говорю вам, его нет.
— Он в кухне. Пойди и скажи, что я жду.
— Чего вам надо от Реда? Он ничего не сможет вам рассказать. Он со своими дружками-наркоманами больше не якшается. И я тоже.
Голд улыбнулся.
— Знаю, Глэдис, — кротко сказал ан. — Просто хочу немного поболтать с ним.
Но кроткий тон не смягчил женщину.
— Его нет.
Голд встал и пошел за прилавок, к служебному входу.
— Эй, Ред! — крикнул он, не заходя.
— Ну чего там? — откликнулись из кухни.
— Иди сюда. Один приятель хочет тебя видеть.
Голд вернулся и сел за столик. Посмотрел на Глэдис.
— Чашку кофе, пожалуйста.
Она бросила на него уничтожающий взгляд и круто повернулась на каблуках.
— Чертовы копы воображают, что они — пуп земли, — ворчала она, возясь за прилавком.
Дверь открылась, и вошел невысокий жилистый белый, с огненно-рыжими волосами и в поварском переднике. Его веснушчатое, бледное, изборожденное морщинами лицо носило следы усталости и страдания. Ему можно было дать и сорок и шестьдесят лет. Он увидел Голда и захохотал.
— Лейтенант, какими судьбами? Как поживаешь? Детка, почему ты мне не сказала, что пришел лейтенант?
Глэдис готовила кофе и даже не подняла глаза.
— Мы скоро закрываемся.
— Детка! Не будь такой с лейтенантом, — сказал Ред, усаживаясь напротив Голда. — Он хороший парень.
Вместо ответа она раздраженно перелила пенящийся кофе в кружку.
— Извиняюсь, но чашек нет. Мы закрываемся.
— Детка!
— Пойду в кухню, нужно закончить уборку, — мрачно заявила Глэдис. — Потому что пора закрывать. — И хлопнула дверью.
— Не обращай внимания, лейтенант. Она ничего такого не имеет в виду. Она так по-идиотски встречает всех, кто связан с моей прежней жизнью, включая копов. Она просто свирепеет. Наверное, не может забыть те дни. Слушай, пару лет назад зашел к нам на квартиру один парень, мы с ним вместе ширялись. Не знаю, как он узнал адрес. Так я опомниться не успел, как Глэдис схватила кочергу и спустила бедолагу с лестницы. Самое смешное, что парень чист как стеклышко. А Глэдис и дела нет. Она не желает, чтоб эти люди крутились вокруг меня, не желает, и все тут. Верно, боится, мол, мы сядем да начнем вспоминать старые деньки, толковать о наркоте. Ну и слово за слово... Так ей кажется. Так что не обижайся на Глэдис, намерения-то у нее хорошие.
Голд прихлебывал кофе.
— Как вообще делишки, Ред?
— Отлично, лейтенант. Просто превосходно. Девятнадцатого декабря исполнится десять лет, как я завязал. Мы устроим вечеринку. Печенье, пирожные, мороженое. Глэдис покончила с этим дерьмом тремя годами раньше.
— Здорово, Ред. Я всегда знал, что ты осилишь.
— М-да. Ты-то знал. Раньше, чем узнал я. — Ред кашлянул и придвинулся поближе. — Слушай, лейтенант, я до сих пор не поблагодарил тебя хорошенько. Ты тогда выступил перед комиссией по досрочке...
Голд махнул рукой.
— Ерунда.
— Нет, — возразил Ред, — не ерунда. Это чертовски важно. Благодаря твоей рекомендации мне дали шанс, выпустили. Больше никто за меня не заступился. Только ты. Вот что ты для меня сделал. Ты настоящий друг.
Голд пожал плечами.
— Я чувствовал, рано или поздно ты справишься, все" будет нормально. — Он глотнул кофе. — И я гордился тобой.
— Гордился?
Оба засмеялись.
— Это еще почему?
— Сам не знаю. Может, потому, что лучшего пианиста я не слышал. Может, потому, что ты был такой упорный, все гнул свою линию. Чертовски упорный, стойкий еврей, сидящий на игле.
Ред засмеялся опять, чуть смущенно.
— А может, просто потому, что ты еврей.
Голд поднес кружку к губам. Ред рассеянно потирал руки.
— Знаешь, порой думается, сидел-то я за то, что держал язык за зубами. Ведь стоило лишь заложить нескольких парней, и я гулял бы себе преспокойно на свободе, кололся и все такое. Но пусть я повел себя как форменный осел, пусть мне и тридцати пяти не было, а я уже девять лет просидел за решеткой, зато я могу по утрам, когда бреюсь, не краснея смотреть на себя в зеркало.
— Ты правильно поступил.
— Думаешь?
— Уверен.
В забегаловку, весело переругиваясь, зашли три черных подростка. Ред отпустил им газировку и картофельные чипсы. Один из парнишек вдруг узнал Голда.
— Эй, я тебя видел по телеку. Ты — коп, что ловит того сукина сына, ну, того Убийцу с крестом.
— Верно.
— И что ты с ним сделаешь, когда сцапаешь?
Голд улыбнулся.
— В порошок сотру.
— Класс! — Ребята поаплодировали Голду и убежали, смеясь.
— Лейтенант, а я и забыл. Как продвигается расследование? — спохватился Ред.
Голд умоляюще поднял руки.
— Ради Бога, Ред. Не спрашивай.
Ред кивнул. Указал на пустую кружку.
— Еще кофе?
Голд покачал головой и достал из заднего кармана пол-литровую бутылку виски. Налил себе, потом пододвинул бутылку Реду.
— Нет, спасибо, лейтенант. Знаешь, одно за другим...
Голд оставил бутылку на столе.
— А играть ты не бросил?
Ред откинулся на спинку стула.
— Ну нет. Бросил. Как и героин. Семейная жизнь отбивает охоту. С шестнадцати лет я играл джаз и с шестнадцати лет кололся. Это был стиль моей жизни — джаз и героин. Я не смог бы их разделить. Чтоб иметь нормальный дом, надо было от этого избавиться, от всего сразу. Теперь все позади. И слава Богу. А то я в давно подох. Те парни говорили правду.
Голд плеснул себе еще виски.
— Все же жаль, что ты бросил играть. Я слышал тебя несколько раз, когда ты уже завязал. Это было здорово.
Ред невесело улыбнулся!
— Да, всем моя игра стала нравиться больше. Всем, но не мне. Меня она не трогала.
Голд понимающе хмыкнул.
— Вот почему я бросил играть. Без героина ничего не выходило, потеряло смысл. Понимаешь, о чем я?
— Думаю, да.
Мужчины посидели молча, оба вспоминали прошлое. Потом Голд сказал:
— Ты был лучшим пианистом в стиле би-боп. Белый ли, черный, наркоман или благополучный гражданин. Никто. Равных Реду Гринбергу не было.
Ред благодарно кивнул.
— А я слышал и Гарленда, и Пауэлла, и Тайнера. Ты бил всех. Однажды на закате я слушал тебя, ты был тогда с Минтом Джулепом. Тем вечером ты играл одну штучку... Такое чувство я испытывал мальчиком в синагоге, пел кантор, и казалось — есть еще что-то большее, чем просто ты и он. Вот что я почувствовал той ночью. Как будто играл кто-то еще, ты, старый, славный «Стейнвей» — и еще кто-то. Ту ночь я никогда не забуду.
Толпы гуляющих на пирсе редели, закрывались киоски, опускались со стуком ставни, гасли огни. Легкий бриз тронул воду, запах моря усилился, что-то тоскливое, ностальгическое чудилось в нем.
— Мы с Глэдис каждое воскресенье ходим в комптонскую церковь. Тамошний священник все приставал ко мне, чтоб я аккомпанировал их хору. Я отказался. Не лежит душа.
— Ты сменил веру?
— Не совсем. Глэдис понимает. Она-то истовая христианка. А я туда хожу вроде как на прогулку. Преподобный обожает меня. Когда в я ни пришел — он в свинячьем восторге. Еще бы, джазист, еврей, вдобавок на игле сидел — а превратился в аккуратного, законопослушного человечка. Он себя ощущает Великим Спасителем, чем-то в этом роде.
