Дмитрий Петров - Нелюдь
— Хорошо, — вздохнул Геннадий. — Вам виднее.
— Вы поймайте такси на улице, — посоветовал я, и Геннадий кивнул.
— Пистолетик свой оставьте, пожалуйста, — попросил Скелет. — Он хоть и газовый, а все-таки…
— Зачем вам? — спросил Геннадий, но вытащил пистолет.
— Для Феликса, — ответил сыщик, беря из рук Геннадия оружие и передавая мне. — Мало ли что. Тут могут появиться разные гости, в этой квартирке. Мы же должны быть готовы их встретить.
— Она же сказала, что никого не ждет, — опять кивнул головой в сторону комнаты Геннадий.
— Вы ей верите? — прищурился Скелет и засмеялся. — Кстати, — сказал он. — Давайте не будем тратить время, поезжайте скорее. Вернетесь, и мы продолжим. Нам не надо тянуть. Все-таки у нас ущербная позиция.
— Почему ущербная? — спросил я. — Разве мы не правы?
Скелет закрыл дверь за ушедшим Геннадием и вернулся на кухню.
— Вы знаете анекдот про ячменное зерно? — спросил он и, не дожидаясь моего ответа, рассказал об одном сумасшедшем, который сидел в сумасшедшем доме, потому что думал, будто бы он — ячменное зерно…
А поскольку он так полагал, то смертельно боялся, что его может склевать петух. Так что при виде любого петуха с больным случалась истерика от страха. В конце концов его вроде бы вылечили.
«Кто вы?» — спросил его при выписке доктор.
«Я — человек», — гордо ответил больной.
«А раньше вы кем себя считали?» — участливо поинтересовался на всякий случай врач.
«Раньше я думал, что я — ячменное зерно. Но теперь я поправился, и вы мне объяснили, что я — человек», — отвечает пациент.
«Ну и отлично, — сказал довольный успешным исходом лечения психиатр и выписал человека. Тот оделся, ушел, а через пять минут влетает обратно, весь красный и задыхающийся.
«Что с вами?» — спрашивает доктор.
«Там… Там… Там петух», — отвечает, заикаясь от страха, больной.
«Но вы же теперь знаете, что вы — человек», — говорит озадаченный врач.
«Конечно, знаю, — лепечет больной. — Но вот вопрос — знает ли об этом петух?»
— Так что вот, доктор, — закончил свой анекдот Скелет. — Мы-то с вами знаем, что мы правы, но милиция и прокуратура ничего такого не знают… Они как раз знают, что в морге найдены три трупа с признаками насильственной смерти. Это уже тяжкое преступление, и только по этому поводу нас троих могут держать в Крестах на следствии до посинения. А уж теперь мы вообще явные преступники. Даже если допустить, что тех двоих в морге мы убили, обороняясь, что, кстати, доказать будет очень трудно, то сейчас мы насильственно задерживаем двух людей, вместо того, чтобы передать их следственным органам для возбуждения уголовного дела… Так что, если нас обнаружат, сидеть нам не пересидеть.
Скелет налил нам еще по полстакана водки, и залпом выпил свою порцию.
— А чтобы у вас не оставалось уж совсем никаких иллюзий относительно нашего положения, — сказал он, — добавлю, что вот их преступления еще надо доказывать, — он кивнул на закрытую дверь. — Это мы с вами многое знаем, многое видели, и так далее. А перед законом они совсем не преступники, а честные граждане, вину которых еще, может быть, установит суд. А может быть, и не установит… А нашу с вами вину установить не стоит труда. Она очевидна. Один бандит убит из пистолета, который сейчас лежит у меня в кармане. Второй — из газового пистолета Геннадия Андреевича. Так что нам с ним — лет по десять строгого режима. Вам — поменьше, как соучастнику.
— Но ведь заведующего моргом убили сами бандиты, — возразил я. — Это уж совсем не наша вина.
— Мы убили двоих, — сказал Скелет. — А если докажут, что мы убили двоих, то легче всего повесить на нас и третье убийство. Чем возиться, что-то там доказывать — просто скажут, что это тоже мы сделали. Скажут — если двоих порешили, то и третьего могли.
— Пожалуй, — пожал я плечами. — Это логично. Наверное, вы правы.
— А уж о том, что мы собираемся сделать, я и вообще не говорю, — сказал Скелет мечтательным голосом. — Это будет такое…
— Что вы имеете в виду? — поинтересовался я. Меня заинтриговал его мечтательный голос.
— Я говорю о вытряхивании пятисот тысяч баксов, — ответил он.
— Вы же не думаете, что это будет просто сделать? Они согласятся выдать своего шефа или шефов только под страхом смерти. Настоящей смерти, реальной, мучительной… Это ведь нужно будет организовать.
Скелет взглянул мне прямо в глаза:
— В уголовном кодексе это называется — «истязание»… Лет пять лагерей. Вы это понимаете? А потом мы найдем организаторов и будем отнимать у них деньги. Огромные деньги. Они ведь тоже просто так нам ничего не отдадут… Это будет называться на юридическом языке «вымогательством с применением средств насилия», и так далее.
— Мы стали настоящими преступниками, — произнес я.
Скелет ощерился и налил себе еще водки, правда гораздо меньше, чем в предыдущие два раза — только на донышко.
— Вы ведь хотите сделать операцию своей Юле? — сказал он. — Никто не даст вам пятьсот тысяч баксов. Никто. Ни милиция, ни общественность, ни благородные благотворительные организации. Нигде в мире таких денег вам никто не даст. Все будут сочувствовать и болтать о суровом наказании для виновников. А девушка ваша будет оставаться слепой. Только мы сами можем достать эти деньги. И только таким путем. У этих же гадов.
Мы некоторое время еще покурили, потом Скелет заглянул в комнату и удостоверился в том, что там все в порядке.
— Они молчат и даже друг с другом ни о чем не говорят, — сказал он, вернувшись.
Потом Скелет предпринял обыск квартиры. Он ничего не нашел из того, что могло бы нас заинтересовать.
— Наверное, человеческие органы они хранили в другом месте, — сказал он.
Потом осмотрел все документы и бумаги Хельги, лежавшие в отдельном ящичке ее секретера.
— Свидетельство о разводе, — он протянул мне бежевую книжечку. — Кстати, вы знали о том, что ее муж и она сама до этой больницы работали в Институте транспланталогии?
Это меня сразило в очередной раз. Я оказался полным профаном, а Скелету удалось только за вчерашний день выяснить окольными путями то, о чем я сам не сообразил спросить Хельгу.
— Паспорт, — продолжал он разбирать бумаги. — Даже два, — он хмыкнул, кидая на стол две книжечки — красную и синюю. — Русский и эстонский, — пояснил он.
— Так же не бывает, — заметил я. — Эстонцы ведь не допускают двойное гражданство.
— Там, наверное, тоже бардак, — философски сказал Скелет. — А у нас вообще не понимают, что такое гражданство… Если бы понимали, не засоряли бы страну толпами всяких приезжих. Сделали из России проходной двор для разной нечисти.
Впрочем, сказал это все Скелет как бы между прочим. Его занимало сейчас совсем другое.
— Пора бы уже и Геннадию Андреевичу приехать, — сказал он, поглядывая на часы.
— Мы могли бы уже и начать без него, — произнес я.
— Допрашивать вот этих? — уточнил Скелет и покачал отрицательно головой. — Нет, не будем.
— Почему? — спросил я.
— Потому что нам надо сначала выяснить три вопроса, — ответил он серьезно. — Первый вопрос — я хочу получить свои десять миллионов. Это будет завершением первого этапа операции, после которого можно говорить о втором. Кроме того — я хочу оговорить условия моего дальнейшего участия. И сделать это не с вами, а с Геннадием, потому что он все-таки главный мой заказчик.
— А почему не я? — задал я глупый вопрос.
— Ну, он все-таки главная потерпевшая сторона. Юля ведь — его дочь, а не ваша.
Я хотел было возразить, что Юля — моя невеста, но осекся. Говорить такое в квартире Хельги… Это было бы цинизмом.
— А третье — самое главное, — закончил Скелет. — Я не хочу быть среди вас единственным уродом и допрашивать этих гадов самостоятельно… Что же это будет такое — я стану извергом, а вы останетесь чистенькими. Нет уж, если мучить их, то всем вместе.
Все было изложено весьма логично, последовательно и убедительно.
Но тут приехал и Геннадий.
За то время, что он ездил, осознание успеха окончательно пришло к нему. Теперь Геннадий Андреевич почти сиял. Только в глазах его была настороженность. Он, в отличие от меня, прекрасно понимал, что мы делаем и какова степень опасности. Он не нуждался в скелетовских пояснениях и юридических экскурсах.
— Вот ваши деньги, — сказал он, кладя на стол три пачки купюр. — Здесь одиннадцать миллионов.
— Почему одиннадцать? — отрывисто спросил Скелет. — Вы мне должны десять. Вот пять миллионов и вот еще пять миллионов, — с этими словами он взял две пачки и положил их в карман, оставив на столе тонкую миллионную.
— Миллион — за риск, — сказал Геннадий. — Это я от себя добавил. Просто я видел, как вы сегодня рисковали жизнью…
