Джон Гришем - Камера
Не давала покоя мысль о тетиной спальне. Вот уже десятый день он не мог выбросить из головы книгу, что лежала в комоде. Рассказывала о ней Ли, будучи совершенно пьяной, однако ее слова никак не походили на несвязный бред алкоголика. Книга наверняка существовала, с той самой фотографией висевшего на веревке молодого негра в окружении позирующих перед камерой, гордых сознанием собственного величия представителей белой расы. Отвратительное зрелище рисовалось Адаму во всех деталях, но какие-то важные мелочи все же отсутствовали. Различимо ли на снимке лицо повешенного? Есть ли на его ногах обувь, или же из-под брюк торчат босые ступни? Сколько белых вокруг дерева? Их возраст? Можно ли узнать среди них Сэма? Есть ли там женщины? А оружие? Кровь? По словам Ли, молодого человека сначала высекли. Не лежит ли на земле хлыст?
На протяжении нескольких дней Адам размышлял о жуткой картине, и сейчас настала пора выяснить все окончательно. Чего ждать? Тетка может в любой момент вернуться, передумать, спрятать книгу. Он рассчитывал провести в особняке еще два или три дня, но кто знает: достаточно одного телефонного звонка — и… И придется спать в машине либо вообще перебираться в Джексон. Когда твоему клиенту остается жить менее трех суток, мысли о комфорте отходят на второй план.
Лучшего момента уже не будет. Адам бросил взгляд на стоянку, убедился, что «ягуара» на ней нет, и, ступив в спальню, решительно выдвинул верхний ящик комода. Увидев стопки дамского белья, Адам смутился.
Книга обнаружилась в третьем ящике, на стареньком, тонкой шерсти свитере: довольно толстый том в темно-зеленом переплете. «Негритянское население Юга и Великая депрессия». Напечатана в 1947-м издательством «Тоффлер-пресс» в Питсбурге. Опустившись на край теткиной постели, Адам раскрыл книгу. Чуть пожелтевшие от времени страницы, казалось, никто до него не трогал. Да и кому из южан пришло бы в голову интересоваться подобной литературой? Он был уверен, что книга на протяжении почти пяти десятилетий оставалась в семействе Кэйхолл невостребованной. Какими вообще путями она попала к Сэму?
В томе имелись три вклейки фотографий. Первая представляла собой подборку снимков с жалкими хижинами, в которых чернокожие жили прямо на плантациях. Кое-где у покосившегося крыльца стояли обитатели: трое или четверо взрослых, окруженные дюжиной ребятишек. Пустые глаза на безрадостных лицах.
Вторая, находившаяся в центре книги, насчитывала страниц двадцать. Фотографий суда Линча было две. На переднем плане одной стояли две фигуры в высоких белых капюшонах с карабинами в руках. За их спинами на переброшенной через сук дерева веревке покачивалось тело чернокожего юноши: вывалившийся язык, искаженное предсмертной мукой лицо. Подпись под снимком гласила: «Ку-клукс-клан торжествует победу. Центральные районы Миссисипи, 1939 г.».
Поборов отвращение, Адам перевернул страницу — чтобы увидеть сцену, которая почти в точности повторяла предыдущую. Безжизненное тело на веревке, головы не видно, рубаха разорвана в клочья — похоже, несчастного действительно хлестали кнутом. Мужчина был худым, как скелет; узкий ремешок перехватывал его огромные, не по размеру штаны на уровне груди. Худым и босоногим. Но крови на его коже, равно как и на земле, Адам не заметил.
Другой конец веревки крепился к нижней ветви раскидистого дуба. Не более чем в полуметре от черных ступней стояли люди: мужчины, женщины, дети. Сурово сведенные брови, поджатые губы, стиснутые кулаки — мы сумеем защитить себя от этих животных! Некоторые женщины улыбались, две или три выглядели чуть ли не хорошенькими; мальчик лет двенадцати целился в фотографа игрушечным пистолетом, крепко сложенный юноша держал в руке бутылку виски, повернув ее этикеткой к объективу. При взгляде на снимок возникало ощущение, что люди празднуют с трудом обретенную свободу. Адам насчитал в группе семнадцать человек: все они смотрели в камеру уверенно, с достоинством, на их лицах не было и следа замешательства, раскаяния или стыда. Чувствовалось: на их стороне закон. Только что они лишили жизни себе подобного, не испытывая ни малейшего страха перед последствиями.
Пикник. Дружеская вечеринка на лоне природы: летние сумерки, бутылки с выпивкой, женщины. Где-нибудь в кустах оставлены корзинки с провизией, еще минут десять — и компания рассядется вокруг брошенной на траву скатерти.
«Суд Линча в сельской местности. Миссисипи, июль 1936 г.».
Сэм находился в первом ряду. Упираясь правым коленом в землю, он стоял между двумя парнями и улыбался в объектив. Пятнадцати- или шестнадцатилетний подросток, круглолицый и пухлогубый, безуспешно пытающийся выглядеть хотя бы чуточку старше своих лет.
Узнать его не составляло труда — тонкая выцветшая чернильная линия тянулась от детского лица к полям страницы, где печатными буквами было выведено имя: Сэм Кэйхолл. Пересекая фигуры, начало линия брала у его левого уха. Это сделал Эдди, подумал Адам. Ли говорила, что книгу нашел на чердаке Эдди. Он прокрался на чердак, отыскал книгу и в неверном свете фонаря провел по снимку разоблачающую Сэма черту.
А еще Ли упоминала, что руководил казнью отец Сэма. Но определить, кто из запечатленных на фотографии мужчин его прадед, Адам не смог. Не вышло это, наверное, и у Эдди: больше отметок на фотографии не было. Семеро стоявших в толпе мужчин вполне годились Сэму в отцы. Кто из них Кэйхолл? К тому же, утверждала Ли, там были и братья Сэма. Уж не эти ли двое по бокам?
Всматриваясь в пронзительно чистые глаза деда, Адам ощутил боль. Сэм появился на свет и вырос в среде, где ненависть к чернокожим, вообще к инородцам, давно укоренилась, стала образом жизни. Чья в этом вина? Его отец, братья, друзья, соседи — без сомнения, простые, работящие люди. Нетерпимость и жестокость были в то время присущи всем. Иного пути для Сэма не существовало. Иного пути он не знал.
Как теперь примирить прошлое и настоящее? Можно ли судить своих предков, их страшные деяния? Ведь родись на полвека раньше, он сам неизбежно стал бы таким же.
Глядя на снимок, Адам с удивлением обнаружил, что ему уже легче дышать. Хотя Сэм, безусловно, являлся добровольным соучастником убийства, он был всего лишь одним из многих, нес на себе только часть вины. Разумеется, расправу учинили взрослые, детвора и женщины пришли к дубу так, из любопытства. Конечно, Сэм не сделал ничего, чтобы остановить отца. Но вряд ли именно он вдохновил родителя на такое зверство.
Снимок ставил множество вопросов. Кто был фотографом? Как тот человек вообще очутился там с камерой? Кто жертва? Где его семья, родственники? Каким образом он попал в руки разъяренной толпы? Был вытащен ею из тюрьмы? Куда дели тело? Не улыбается ли в камеру девушка, которую, как утверждалось, он изнасиловал? Кто стоит рядом с ней — отец? Брат?
Если пятнадцатилетним мальчишкой Сэм участвовал в суде Линча, то чего следовало ожидать от него в будущем? Сколь часто жители сельской местности совершали подобные ритуалы?
Мог ли Сэм Кэйхолл стать другим?
Нет. На это не было никаких шансов.
* * *Обжигаясь горячим кофе, Сэм сидел на столе в «гостиной» и терпеливо ждал. Густой ароматный напиток ничуть не напоминал тот, что развозили на тележке каждое утро по камерам. Перед тем как раскрыть дверь комнаты, Пакер вручил заключенному наполненный до краев стакан из толстого пластика.
В замочной скважине проскрежетал ключ, и на пороге появился полковник Наджент. За его плечами высилась фигура сержанта. Спрыгнув со стола, Сэм вскинул к виску руку в издевательском приветствии.
— Доброе утро, Сэм, — хмуро буркнул Наджент. — Как дела?
— Лучше не бывает, мой генерал. А у вас?
— Потихоньку.
— Да, туговато вам сейчас приходится. Слишком много забот. Непросто организовать мероприятие так, чтобы оно прошло как по маслу. Снимаю перед вами шляпу, сэр.
Наджент попытался пропустить мимо ушей ядовитый сарказм.
— Необходимо поговорить. Похоже, твои защитники намерены убедить всех в том, что ты рехнулся. Вот зашел проверить.
— На здоровье не жалуюсь. Могу поднять штангу. Что вы предпочитаете: жим, толчок, рывок?
— Выглядишь ты и вправду неплохо.
— Благодарю. На вас тоже приятно посмотреть. Какой ваксой пользуетесь, генерал?
Армейские ботинки Наджента сияли, как обычно. Бросив на них взгляд, Пакер ухмыльнулся.
— Так вот… — Полковник опустился на стул. — Наш психиатр утверждает, что ты не готов к сотрудничеству.
— Кто? Эн?
— Доктор Стигэлл.
— Эта толстая задница с буквой вместо имени? Да у нас и разговора-то, собственно, не было.
— Ты не захотел с ней общаться?
— Можно сказать и так. Я провел здесь почти десять лет, и вдруг она подходит к самому краю моей могилы, спрашивает, как я поживаю. Предложила мне горсть таблеток — чтобы я окоченел еще до вашего прихода. Вам, конечно, было бы только легче.
