Джон Гришем - Камера
— Кто? Эн?
— Доктор Стигэлл.
— Эта толстая задница с буквой вместо имени? Да у нас и разговора-то, собственно, не было.
— Ты не захотел с ней общаться?
— Можно сказать и так. Я провел здесь почти десять лет, и вдруг она подходит к самому краю моей могилы, спрашивает, как я поживаю. Предложила мне горсть таблеток — чтобы я окоченел еще до вашего прихода. Вам, конечно, было бы только легче.
— Доктор Стигэлл хотела помочь.
— Да благословит ее за это Господь. Передайте: я очень сожалею и обещаю, что такого больше не повторится. Можете объявить мне взыскание.
— Давай-ка обсудим твой последний ужин.
— А для чего здесь Пакер?
Наджент оглянулся на сержанта.
— Таковы правила.
— Он охраняет вас, признайтесь, сэр. Встреча со мной пугает, да? Боишься остаться здесь один, Наджент? Мне без малого семьдесят, табачный дым превратил мои легкие в решето, а ты боишься нераскаявшегося убийцы?
— Чушь!
— А ведь я бы размазал тебя по стенам, Наджент, если бы захотел.
— Очень страшно. К делу, Сэм. Каким будет меню твоего последнего ужина?
— Сегодня воскресенье. Последний раз я собираюсь поужинать во вторник вечером. Зачем подобная спешка?
— Нужно все спланировать. Можешь заказать что угодно. В пределах разумного, естественно.
— Кто же будет готовить?
— Наши повара.
— Изумительно. Тот самый шеф, что девять с половиной лет кормит меня бобами и тухлой свининой. Ах, какая аппетитная перспектива!
— Итак, твой выбор, Сэм? Слушаю.
— Как насчет тостов и вареной моркови? Не хочется утруждать желудок деликатесами.
— Превосходно. Передумаешь, скажи Пакеру, а он сообщит на кухню.
— Обойдусь без последнего ужина, Наджент. Завтра мой адвокат пустит в ход тяжелую артиллерию. Ты даже не представляешь, что вас ждет.
— Надеюсь, твои ожидания оправдаются.
— Сукин ты сын! Лжец! Тебе же не терпится спеленать меня ремнями и дать подручным команду задраить дверь. А потом, когда все будет кончено, ты с постной рожей выйдешь к прессе: сегодня, восьмого августа, в ноль часов пятнадцать минут, в соответствии с приговором суда округа Лейкхед, штат Миссисипи, осужденный Сэм Кэйхолл принял смерть в газовой камере тюрьмы Парчман. Это будет твой звездный час, Наджент. Не пытайся мне врать.
Полковник не сводил глаз с зажатого в руке листа бумаги.
— Назови мне имена свидетелей.
— Узнаешь у моего адвоката.
— Кому передать оставшиеся после тебя вещи?
— Узнаешь у моего адвоката.
— О'кей. Представители прессы хотят взять у тебя интервью.
— К адвокату.
Вскочив со стула, Наджент стремительно вышел из комнаты. Пакер выждал секунд десять и уже от самой двери негромко сказал:
— Сиди спокойно, Сэм. К тебе еще один визитер.
— Тогда плесни сюда немного кофе, — подмигнул ему Кэйхолл.
Сержант взял со стола стакан. Через пять минут он вернулся с полным и протянул Сэму воскресный выпуск городской газеты Джексона. Кэйхолл отыскал на второй полосе заметку о готовящейся казни, начал читать. Через некоторое время в «гостиную» без стука вошел Ральф Гриффин.
Положив газету на стол, Сэм окинул священника придирчивым взглядом. Одет Гриффин был в поблекшие от множества стирок джинсы и черную рубашку с белой полоской под воротником. На ногах — легкомысленные кроссовки.
— Мое почтение, святой отец, — приветствовал его Кэйхолл, с наслаждением делая большой глоток кофе.
— Как поживаешь, Сэм? — Гриффин выдвинул из-за стола стул, сел.
— В данную минуту сердце мое переполнено ненавистью, — мрачно признался старик.
— Весьма прискорбно. Кто является ее объектом?
— Полковник Наджент. Но это пройдет.
— Молитвы возносишь, сын мой?
— В общем-то нет.
— Почему?
— А куда спешить? В моем распоряжении день сегодня, день завтра и день послезавтра. Во вторник вечером помолимся вместе. От души.
— Как скажешь. Решать тебе. Я буду рядом.
— Мне бы хотелось, чтобы вы побыли со мной до конца, ваше преподобие. Вы и мой адвокат. Вам разрешено находиться здесь до последнего часа.
— Почту за честь.
— Спасибо.
— О чем ты намерен просить Бога, Сэм?
Кэйхолл поднес к губам стакан с кофе, отпил.
— Для начала необходимо увериться в том, что Господь простит мне после смерти все мои неправедные поступки.
— То есть грехи?
— Да.
— Для этого необходимо покаяться и испросить у Бога прощения.
— Как? Скопом, за все сразу?
— Хотя бы за то, что ты помнишь.
— Тогда начинать нужно прямо сейчас. На это потребуется время.
— Тебе виднее. О чем еще ты будешь молить Всевышнего?
— О моей семье — такой, какая она есть. Внук, брат, дочь. Я не жду моря пролитых ими слез, просто не хочу, чтобы они переживали. А еще я замолвил бы словечко за своих здешних приятелей. Без меня им придется трудновато.
— Продолжай.
— Третья молитва — за Крамеров, особенно за Рут.
— Это семья погибших мальчиков?
— Да. Ну и, конечно, Линкольны.
— Кто такие Линкольны?
— Долгая история. Тоже жертвы.
— Хорошо, Сэм, хорошо. Тебе необходимо очистить душу.
— Чтобы ее очистить, нужны годы, святой отец.
— Много на твоей совести?
Сэм поставил стакан на стол, медленно потер ладони. В глазах Гриффина светились доброта и понимание.
— Что, если так?
— Человеческих жизней?
Кэйхолл кивнул.
— Убиенных тобой людей?
Второй кивок.
Гриффин сделал глубокий вдох, задумался.
— Что ж, Сэм, откровенно говоря, я бы не хотел умереть, не исповедавшись, не испросив у Бога прощения. Так сколько же их?
Кэйхолл сполз со стола, обул резиновые тапочки, закурил и принялся расхаживать по «гостиной». Священник чуть повернулся вместе со стулом.
— Джо Линкольн. Письмо семье я уже отправил.
— Ты убил его?
— Да. Он был афроамериканцем, жил на моей земле. Произошло это, наверное, в пятидесятом. С тех пор меня не переставала мучить совесть. — Сэм остановился, опустил голову. — А потом, много лет спустя, двое белых мужчин убили на похоронах моего отца. Какое-то время они провели в тюрьме, и когда вышли, мы с братьями их уже ждали. Прикончили обоих, о чем я ничуть не сожалею. Все в округе считали их настоящей мразью, к тому же они лишили жизни отца.
— Убийство никогда не было делом праведным, Сэм. Сейчас ты борешься против того, чтобы именем закона убили тебя.
— Это я понимаю.
— А полиция вас не задержала?
— Нет. Шериф что-то подозревал, но доказать ничего не мог. Мы вели себя очень осторожно. Да и кто они были? Отбросы.
— Пусть так, и все же вам нет оправдания.
— Знаю. Я привык думать, что те двое получили по заслугам — до того, как попал сюда. На Скамье же человек меняется и понимает: единственная ценность — это жизнь. Теперь мне жаль парней. Искренне жаль.
— Ты сказал все?
Считая шаги, Кэйхолл прошелся по «гостиной» и замер возле стола. Гриффин ждал. Время остановилось.
— Была еще парочка. Давно. Тоже суд Линча, — выговорил Сэм, избегая встречаться взглядом с собеседником.
— Парочка?
— Не уверен. Может быть, трое. Да, точно, трое. Но первого убили, когда мне исполнилось лет десять, я сидел в кустах и смотрел. Всем заправлял отец, член Клана, а мы с братом Альбертом прокрались за его спиной в лес и наблюдали. Наверное, это не считается?
— Нет.
Плечи Сэма поникли, голос снизился почти до шепота:
— Второго вздернула на сук толпа, годами пятью позже. Я стоял рядом. Какой-то черномазый, простите, падре, афроамериканец изнасиловал местную девчонку. Во всяком случае, бедняжка всем повторяла, что он ее изнасиловал. Репутация у нее была так себе, а два года спустя она родила дочь цвета кофе с молоком. Кто знает? В общем, потаскушка ткнула пальцем, и толпа линчевала обидчика. На мне лежит такая же вина, как и на остальных.
— Господь простит ее, Сэм.
— Точно?
— Поверь мне.
— Сколько же Он в состоянии простить?
— Все. Если ты действительно раскаиваешься, то дощица, где перечислены все твои грехи, станет чистой. Так записано в Библии.
— Слишком уж это хорошо, чтобы быть правдой.
— Ну а третий?
Кэйхолл покачал головой:
— Не могу, святой отец. Не могу.
— Ты не обязан говорить мне, Сэм. Скажи Богу.
— Вряд ли у меня хватит сил рассказать об этом хоть кому-то.
— Хватит, хватит. Прикрой ночью глаза и поведай Ему без утайки. Господь милостив. Он простит тебя.
— Что-то здесь не так. Убиваешь человека, и Господь тут же прощает тебя? Так просто?
— Не так. Сначала ты должен раскаяться.
— Я раскаиваюсь. Клянусь.
— Прощая, Всевышний забывает о твоих грехах, Сэм, но люди — люди их помнят. Мы в ответе перед Господом и перед законами, установленными нами. Создатель отпускает тебе грехи, однако за них полагается и земная кара. Правительство…
