Джон Гришэм - Время прощать

— Напротив, Джейк, — отозвался судья Этли. — Мне показалось, они отвечали на вопросы очень хорошо. Конечно, что-то они слышали, но почти все уверяют, что способны отнестись к делу без пристрастия.

— Согласен, судья, — подхватил Уэйд Ланье. — За несколькими исключениями этот пул произвел на меня хорошее впечатление.

— Ходатайство отклонено, Джейк.

— Неудивительно, — пробормотал Джейк тихо, но так, чтобы его услышали.

— Итак, готовы ли вы выбрать жюри?

— Я готов, — ответил Джейк.

— Давайте начнем, — согласился Уэйд Ланье.

— Прекрасно. Я отклоняю кандидатуры присяжных три, четыре, семь, девять, пятнадцать, восемнадцать и двадцать четыре. Есть вопросы?

— Да, ваша честь, — медленно произнес Ланье. — Почему номер пятнадцать?

— Он сказал, что знаком с семьей Ростон и глубоко опечален гибелью их сыновей. Подозреваю, он затаил предубеждение против всех, кто носит фамилию Лэнг.

— Но ведь он сказал, что это не так, ваша честь, — попытался возразить Ланье.

— Разумеется, сказал. Но я ему не верю. Он получает отвод. У кого-нибудь еще есть вопросы?

Джейк покачал головой. Ланье рассердился, но промолчал. Судья Этли не сбавлял темп:

— У каждой стороны есть право на четыре отвода без указания причин. Мистер Брайгенс, назовите вашу исходную дюжину.

Джейк нервно просмотрел свои заметки и медленно произнес:

— Хорошо. Мы берем номера один, два, пять, восемь, десять, двенадцать, четырнадцать, шестнадцать, семнадцать, девятнадцать, двадцать один и двадцать два.

Последовала долгая пауза, во время которой все сверялись со своими записями и что-то в них отмечали.

Наконец судья Этли произнес:

— Значит, вы исключаете шестого, тринадцатого, двадцатого и двадцать третьего, правильно?

— Правильно.

— Вы готовы, мистер Ланье?

— Одну минуту, судья, — ответил Ланье.

Наклонив голову, он о чем-то совещался с Лестером Чилкоттом. Пошептавшись немного, они явно не пришли к согласию. Джейк прислушивался изо всех сил, но ничего не мог разобрать. Он не сводил глаз со своих заметок, со списка отобранных им двенадцати имен, понимая, что всех сохранить не удастся.

— Джентльмены, — поторопил судья.

— Да, сэр, — медленно произнес Ланье. — Мы исключаем номера пятый, шестнадцатый, двадцать первый и двадцать седьмой.

Атмосфера в комнате снова сгустилась, пока адвокаты и судья вычеркивали имена из своих списков и передвигали нижние имена вверх.

— Итак, похоже, наше жюри будет состоять из номеров один, два, восемь, десять, двенадцать, семнадцать, девятнадцать, двадцать один, двадцать два, двадцать шесть и двадцать восемь. Все согласны? — спросил судья.

Адвокаты закивали, не отрываясь от блокнотов. Десять белых, двое черных. Восемь женщин, четверо мужчин. У половины есть завещания, у половины их нет. Средний возраст — сорок девять лет: к приятному удивлению Джейка, в жюри вошли две женщины моложе тридцати. В целом он остался доволен. Сидящий на противоположном конце стола Уэйд Ланье — тоже.

Честно говоря, судья Этли проделал прекрасную работу, устранив из списка тех, кто мог внести в обсуждение вердикта предвзятость. На бумаге казалось, что крайности исключены и судьба процесса в руках двенадцати человек, которые представлялись непредубежденными.

— Теперь давайте выберем двух запасных, — предложил его честь.

В 19.00 вновь избранное жюри собралось в комнате присяжных и, согласно наставлениям судьи Этли, приступило к выборам старосты. Поскольку его имя было названо первым и он первым занял место в зале, а также потому, что производил впечатление дружелюбного человека с приветливой улыбкой и умением найти для каждого доброе слово, мистер Невин Дарк был избран старостой присяжных заседателей.

Это был долгий, но волнующий день. По дороге домой Невину Дарку не терпелось поговорить с женой за поздним ужином и все ей рассказать. Судья Этли, правда, предостерег от обсуждения дела между собой, но ведь о женах он не сказал ни слова.

40

Люсьен перетасовал колоду, снял и проворно раздал по десять карт Лонни и себе. Лонни привычно медленно взял карты со складного столика и целую вечность распределял их в каком-то нужном ему порядке. Двигал руками и говорил он медленно, но соображал, судя по всему, шустро.

Они играли уже пятую партию в кункен, и Лонни лидировал, опередив Люсьена на тридцать очков — из первых четырех партий он выиграл три. На нем была мешковатая больничная рубаха, капельница висела на кронштейне у него над головой. Медсестра, из более приятных, разрешила ему встать с постели и поиграть в карты, сидя у окна, но лишь после того, как Лонни повысил голос.

Ему до чертиков надоела больница и хотелось поскорее отсюда уйти. Но идти, признаться, было некуда. Разве что в городскую тюрьму, где еда еще хуже, чем тут, и копы поджидали с вопросами. Вообще-то они ждали его уже здесь, за дверью. Тридцать килограммов кокаина — не шутка.

Его новый приятель Люсьен, назвавшийся адвокатом, гарантировал, что улика не будет принята во внимание ввиду процессуальных нарушений. Копы не имели достаточных оснований вламываться в его комнату. То, что человека ранили во время драки в баре, не давало полиции права обшаривать его запертое жилье.

— Это грубое нарушение, — заверил Люсьен. — Любой самый тупой адвокат по уголовным делам добьется, чтобы кокаин был исключен из списка улик. Вас отпустят.

Они поговорили о Сете Хаббарде. Люсьен все время подбрасывал факты, сплетни, инсинуации и слухи, которыми вот уже полгода бурлил Клэнтон. Лонни делал равнодушный вид, но слушал с интересом.

Люсьен не упомянул ни о рукописном завещании, ни о черной экономке. Он экспансивно расписывал удивительное десятилетнее восхождение Сета, его превращение из человека, сломленного вторым скандальным разводом, в отчаянно рискового дельца, который, поставив на кон свое заложенное имущество, путем многократных выгодных операций заработал огромное состояние. Описал страсть Сета к секретности, его офшорные банковские счета и целую сеть корпораций. Рассказал удивительный исторический анекдот об отце Сета, Клеоне, который в тысяча девятьсот двадцать восьмом году нанял Люсьенова деда Роберта И. Ли Уилбэнкса, чтобы разрешить земельную тяжбу. И они проиграли!

Люсьен говорил почти не умолкая, пытаясь завоевать доверие Лонни, убедить, что нет ничего предосудительного в том, чтобы раскрыть давние-предавние секреты. Если сам он так откровенен с Лонни, почему бы и тому не пооткровенничать с ним? Дважды за утро Люсьен попробовал осторожно прощупать, что Лонни известно об Энсиле, но ни один выпад не достиг цели. Казалось, Лонни это неинтересно.

Они болтали и играли все утро. К полудню Лонни устал, ему потребовалось отдохнуть. Медсестра с удовольствием заявила Люсьену, что он должен уйти. Тот ушел, но вернулся через два часа, чтобы снова проведать нового приятеля. Теперь Лонни захотел играть в блэк-джек по десять центов.

Спустя полчаса Люсьен сказал:

— Я звонил Джейку Брайгенсу в Миссисипи, адвокату, на которого работаю, и просил выяснить, что известно о Сильвестре Риндсе, которого вы упоминали. Он кое-что нашел.

Лонни положил карты и с любопытством посмотрел на Люсьена.

— И что же?

— Согласно поземельным книгам округа Форд, Сильвестр Риндс владел восемьюдесятью акрами земли на севере округа, унаследованными от отца, Соломона Риндса, который родился где-то в начале Гражданской войны. Хотя запись не совсем отчетлива, существует большая вероятность, что семья Риндс вступила во владение землей сразу после войны, в период Реконструкции, когда освобожденные рабы получили возможность приобретать землю с помощью «саквояжников», федеральных управителей и прочей шушеры, хлынувшей тогда в наши края. Похоже, его восемьдесят акров какое-то время считались спорным участком. Семья Хаббард владела другими восемьюдесятью акрами, примыкающими к земле Риндсов, за которую, очевидно, и велась тяжба. Процесс, который я упомянул утром, проводился по иску, поданному в тысяча девятьсот двадцать восьмом году Клеоном Хаббардом, претендовавшим на владение Риндсов. Мой дед, бывший лучшим адвокатом в округе и имевший хорошие связи, проиграл дело Клеона. А раз уж мой дед не сумел его выиграть, значит, права Риндсов на эту землю были безоговорочны. И Сильвестру удавалось сохранять их еще несколько лет. Но в тридцатом году он умер, и после его смерти Клеон Хаббард получил землю во владение от его вдовы.

Лонни снова взял карты и уставился в них невидящим взглядом. То, что он слышал, вызывало в памяти образы той, другой жизни.

— Очень интересно, не правда ли? — сказал Люсьен.

— Это было очень давно, — ответил Лонни, и гримаса боли исказила его лицо.