Замок - Гурвич Владимир Моисеевич
— О вас? — удивился Лагунов.
— А почему нет. Я известный польский писатель, несколько моих книг переведены в России.
— Честно говоря, я не слышал о вас. Но я могу поговорить с владельцем нашего журнала. Если его вы заинтересуете, то могу приехать к вам домой. А сейчас у меня задание написать о Феликсе Александровиче. Либо мы будем говорить о нем, либо извините за то, что отнял у вас время.
— Ну и что же вы желаете о нем узнать?
— Ваше мнение о нем, как о человеке. Перед тем, как идти к вам, я кое-что прочитал в Интернете. Оказывается, вы вместе преподавали в университете в Кракове, — вопросительно посмотрел Лагунов на писателя.
— Интернет не соврал, этот факт действительно имел место.
— Но в Интернете еще написано, что между вами возник конфликт. Хотя, в чем он заключался, об этом ни слово. В чем же его суть?
— Почему непременно конфликт. В Интернете любят любые разногласия интерпретировать в качестве непримиримой ссоры. На самом деле, все люди по-разному смотрят на мир. Нас тоже это не обошло стороной. Поверьте, молодой человек, вы ищите там, где ничего не сможете найти. Нет смысла продолжать разговор. — Варшевицкий отвернулся и демонстративно поднес бутылку к губам.
— А мне кажется есть!
Мужчины одновременно обернулись на голос. Рядом с ними стояла Мазуревичуте. Ее волосы были мокрые после недавнего купания.
— Вы не возражаете, Сергей, если я присоединюсь к вашему разговору?
— Буду только рад, — ответил Лагунов.
Женщина села.
— Так значит, вы бы хотели больше узнать о Каманине? — спросила она.
— Да, — подтвердил Лагунов.
— Вы обратились по адресу. Кшиштоф знает о нем немало, как недавно я выяснила. Гораздо больше, чем хочет продемонстрировать.
— Но только вот разговор у нас как-то не получается, — заметил Лагунов.
— Я бы удивилась, если бы он получился, — усмехнулась литовка.
— Почему? — спросил Лагунов.
— Потому что в этом случае придется во многом себе признаться. А кому хочется признать свое поражение.
Варшевицкий хмуро взглянул на Мазуревичуте.
— Ты не права, Рута, мы всегда с Феликсом общались на равных.
— Ты знаешь, что это не так. То, что он понимал, тебе было недоступно. Мне это известно как никому другому, мы с тобой тоже общались много. У меня тогда постоянно возникало ощущение, что ты все время с кем-то споришь. Я не понимала с кем. Если помнишь, пару раз спрашивала об этом. Но ты неизменно отмечал, что это мои фантазии. Теперь я знаю, что так оно и было.
— И что это был за спор? — поинтересовался Лагунов.
Мазуревичуте перевела на него взгляд.
— Это был вечный спор низшего с высшим. Мне когда-то Феликс упрямо внушал, что жизнь — это поиск смыслов. Это то занятие, на которое обречен человек, но при этом в полной мере найти их нам не дано. Религии, идеологии пытаются их задать, дабы избавить человека от этого тяжкого занятия. Вот по этой причине люди очень падки на них. Стал чьим-то адептом — и сразу обрел все смыслы. Легко и просто.
— Что из этого? — спросил Варшевицкий.
— А то, что ты всегда хотел использовать готовые полуфабрикаты. И, как я теперь понимаю, он в этом упрекал твое творчество, что оно начисто лишено первозданной оригинальности, талантливо, но целиком вторично. Я хорошо помню, как ты приводил мне эти аргументы, как какого-то критика, от которого ты не оставлял камня на камне. Меня даже утомляли эти твои бесконечные споры непонятно с кем. Я тогда не осознавала, насколько ими ты был переполнен. Они преследовали тебя, как гарпии. И, боюсь, ты обречен спорить до конца своих дней.
— Вот как ты думаешь обо мне, — саркастически сжал губы Варшевицкий. — И что же мне в такой ситуации делать?
— Лучше всего, Кшиштоф, принять ситуацию такой, какой она есть. И не комплексовать по этому поводу. У тебя есть талант писателя, радуйся и гордись им, и не мучайся от того, что кто-то выше тебя. Феликс мне любил повторять: всегда есть некто, кто находится над тобой, это пирамида, у которой нет конца. Вот я тебе и советую: займи в ней свое место и будь доволен, что есть огромное число тех, кто внизу тебя. Ну а те, кто вверху, смотри и внимай им. С моей точки зрения в этом во многом и состоит человеческая мудрость.
— А глупость? — спросил Лагунов.
— Это когда мы тщеславию и честолюбию позволяем нас оседлать. Нет ничего разрушительней зависти. Подумай об этом, Кшиштоф.
— Обязательно как-нибудь подумаю на досуге, Рута. — иронически скривил губы Варшевицкий. Он вдруг резко встал и быстро вышел с террасы.
— Он, кажется, сильно обиделся, — заметил Лагунов.
Мазуревичуте, соглашаясь, кивнула головой.
— Он сам в том виноват. Его гложет сознание своей неполноценности. В своей стране он очень известный писатель, чуть ли не классик. А в сравнении с Каманиным ощущает себя ничтожеством. И никак не может с этим смириться. Теперь я понимаю, что это ощущение длится у него уже очень долго. Даже странно, что он еще не заболел от своих переживаний. Но если он с собой не совладает, боюсь, для него все плохо кончится. Будут грустно, — вздохнула Мазуревичуте. — Он, в самом деле, хороший автор. Я с удовольствием в свое время читала его книги. Пойду готовиться к вечернему приему. Надо погладить платье. Хочу запомниться всем ослепительной, — улыбнулась она.
127
Каманин печатал на компьютере, когда в номер вошла Мария. Он тут же перестал работать и с надеждой посмотрел на вошедшую женщину.
— Мария, ты вернулась?
Мария села на стул.
— Нет, Феликс, мое решение окончательное. Я не смогу жить с человеком, который будет думать о другой. Я пришла в последний раз помочь тебе собраться к вечернему приему. Наверное, надо погладить костюм. Да и мое платье. И еще, я хочу, чтобы мы объявили всем о разрыве наших отношений. Хотя, почти все уже знают, но надо сообщить официально. Ты не возражаешь?
— Если отношения разорваны, было бы нелепо это скрывать, — пожал плечами Каманин. — Но у нас еще есть пару часов, все можно переиграть.
— Ты меня удивляешь, Феликс, — пристально посмотрела она на него.
— Чем же?
— Меня в тебе всегда восхищало твое понимание сути явлений. Ты всегда точно знал, когда можно вернуться назад, а когда нельзя. И объяснял мне, почему это так, а не иначе. А сейчас не желаешь понять очевидную вещь.
— Потому что считаю, наш разрыв ошибкой. Через месяц мы забудем обо всем, что к нему привело. И будем жить счастливо.
— Ты обманываешь себя и меня. Не надо так поступать, это снижает твою ценность в моих глазах. Ты становишься обычным человеком. А это тебе совершенно не идет.
— Теперь я начинаю прозревать. Если я был бы по твоему мнению обычным человеком, ты бы не стала разрывать нашу помолвку. Это так?
Несколько мгновений Мария молча размышляла.
— Возможно, действительно так, — сказала она. — Хотя не уверенна. Но с самого начала я к тебе относилась ни как к простому человеку. И все свои поступки равняла по тебе. А теперь ты ведешь себя как самый заурядный обыватель. Меня это огорчает даже больше, чем наш разрыв.
— Вот оно как, — горько рассмеялся Каманин. — Получается, я попал в ловушку, которую сам же и создал. Но почему надо во всем стремиться к каким-то неведомым высоким образцам. Знаешь, Маша, в большинстве случае, чтобы обрести счастья, следует не подняться, а спуститься.
— Я это уже опробовала в первом своем браке, спускалась, насколько это было возможно. И кроме страданий мне это не ничего принесло. В этот раз я решила подняться. Тоже не получилось. И все же ты меня убедил, что магистральный путь человека вверх, а не вниз. И я не стану менять направление движения. Даже ради тебя. Так я однажды решила. В тот момент почувствовала себя счастливой. И сейчас я убеждена, что поступаю правильно. Давай смиримся с тем, что в итоге получилось. И больше к этому разговору не возвращаться. Будем считать, что сейчас была последняя попытка. Ты сам мне говорил: убеждать другого в чем-то — это совершать по отношению к нему насилие.
