Замок - Гурвич Владимир Моисеевич
— А ты хорошая ученица. Я даже не предполагал. Столько всего запомнила из того, что я тебе говорил. Хорошо, больше на эту тему говорить не стану.
— И правильно. — Мария встала. — А теперь давай готовиться к вечернему приему. Хорошо, что он последний. Честно говоря, хочу домой.
128
Каминный зал был освящен свечами. Каманин и Мария вошли в него, идя не под руку, как утром, а просто рядом друг с другом. На Марии было новое вечернее платье, она его купила специально для этого приема. Но теперь она думала, что при нынешних обстоятельствах оно смотрится нелепо. У нее даже возникла мысль его не надевать, но потом передумала, стало жалко потраченных немалых денег и времени на поиски. Один раз уж надо использовать.
Пара остановилась посреди зала. Все было, как и утром и все было иначе. Это ощущали все собравшиеся тут.
Каманин и Мария переглянулись.
— Мои родные и близкие, — произнес Каманин. — Начну с самой главной на данную минуту новости. Возможно, вы уже кое-что о ней знаете, но это, так сказать, слухи, а сейчас я сообщу официальную информацию. Наш брак с Марией Анатольевной отменяется, с этого момента каждый из нас пойдет своим путем. Разумеется, всех интересуют причины. Скажу только то, что как выяснилось, наши взгляды на жизнь не совпадают в большей степени, чем мы предполагали изначально. Решение каждому из нас далось нелегко, но будучи зрелыми и многоопытными людьми мы пришли к выводу, что лучше все остановить прямо сейчас. На этом разрешите эту тему закрыть. И сказать совсем о другом. Наша семья впервые собралась почти в полном составе. И вряд ли ошибусь в предположении, что нем мы больше уже не встретимся. Так что можно говорить о том, что произошел смотр всех нас. Лично я был поражен, какие мы все оказались разными. Пока все не сошлись в одном месте, я по-настоящему не представлял, насколько велико это различие. Не стану лукавить и говорить, что всех я вас люблю одинаково. Это не так, да вы это отлично знаете. Но по-другому и быть не может, в любви, как нигде, огромную роль играет избирательность. Нас подводят к тем, кто нам требуется, для того, чтобы ощутить свою цельность. В жизни люди редко понимают смысл этого чувства, оно очень сильно загромождено различными наслоениями. И надо много усилий, чтобы суметь освободиться от них. Это стало одной из причин, почему я пригласил вас сюда. Честно сознаюсь, я переоценил свои возможности, боюсь, что процесс покатился в противоположную сторону. Но я ничуть не жалею об этом. В этом тоже есть свой глубокий смысл; правда предстала передо мной во всей своей неприкрытой наготе. А вот когда ее нет перед твоим взором, какие только иллюзии не возникают. Не хочу утомлять вас длинными речами, давно замечено, что с какого-то момента их перестают слушать и воспринимать, а только делают вид, что внимают им. Поэтому скажу предельно коротко: да, мы семья. Но в нашей семье бушуют едва ли не большинство противоречий, которые раздирают человечество. В определенном смысле для меня это стало шоком, но с другой стороны я сознаю, что это неизбежный способ жизни человеческого сообщества. И в какой-то момент я понял, что так и должно быть. И нет смысла по этому поводу расстраиваться. А сейчас я всем хочу сказать только одно: спасибо, что вы приехали.
Каманин сделал жест, появились официанты с подносами, на которых стояли бокалы с шампанским. Все быстро их разобрали.
— Минуточку внимания! — снова громко произнес Каманин. — Я хочу чокнуться с каждым. Я каждому приготовил свое пожелание. Это что-то вроде моего завета членам моей семьи и всем, кто находится сейчас здесь. Нет возражений?
— Нет, отец, — почему-то за всех ответил Ростислав.
С шампанским в руке Каманин подошел к Анастасии Владимировне.
— Спасибо, Настя, за то, что была рядом. Это были прекрасные годы. Но очень тебя прошу, никогда не пытайся возвратиться в прошлое, туда не вернешься, это не удавалось еще никому, зато настрадаешься по полной программе. Ты мне обещаешь?
— Я попробую, — упавшим голосом произнесла Анастасия Владимировна.
— Выпьем за все хорошее, что у нас было, — провозгласил тост Каманин. Они чокнулись и выпили.
Каманин подошел к Эмме Витольдовне.
— Я очень рад, Эмма, что после стольких поисков ты нашла для себя те занятия, которые позволяют чувствовать себя, если не счастливой, но тесно связанной с мирозданьем. Нет ничего страшнее скуки, она означает утрату человеком соединения с ним. Хочу выпить за то, чтобы ты никогда не теряла бы этой связи.
— Спасибо, Феликс, я постараюсь, — поблагодарила Эмма Витольдовна.
Каманин повернулся к стоящему рядом с матерью Ростиславу.
— У меня к тебе очень короткое пожелание, Ростислав: раньше выстрела не падай. И тогда ты все преодолеешь, у тебя все получится.
— Они этого не дождутся, отец, — ответил Ростислав.
Каманин подошел к официантке, поставил пустой бокал с шампанским, взял новый и двинулся к Антону.
— Хочу, Антон, прочитать тебе небольшое стихотворение. К нему мне не прибавить, не убавить.
— Я слушаю тебя, — настороженно произнес Антон.
— «Совесть, благородство и достоинство,
вот оно святое наше воинство.
Протяни ему свою ладонь,
за него не страшно и в огонь.
Лик его высок и удивителен.
Посвяти ему свой краткий век.
Может, и не станешь победителем,
но зато умрешь, как человек».
— Каманин быстро чокнулся с сыном и отошел от него.
— Майечка, мне очень хочется видеть тебя счастливой, — сказал Каманин, подойдя к дочери. — А лучший рецепт счастья вывел один человек: дай бог каждому быть с тем, с кем сердце не ищет других. И больше ничего не надо.
Он чокнулся с девушкой и сделал шаг в направление к Николаю.
— Я тебе хочу сказать: Бог есть? Бога нет? — самый бессмысленный вопрос на земле. Никогда не размышляй о нем, в любом случае в голову придет глупый, бессмысленный ответ. С моей точки зрения наиболее оптимально поступать так: лучше всего думать, что Его нет, а жить так, как будто бы Он есть.
— Я подумаю над твоими словами, — пообещал Николай.
Каманин подошел к Мазуревичуте.
— Ты тоже заготовил для меня наставление? — спросила она.
— Это не наставление, это всего лишь мои мысли о том, что важно для каждого из здесь присутствующих, — возразил Каманин. — Но если ты хочешь, могу ничего не говорить.
— Нет, почему же, говори. С большим удовольствием послушаю.
— В молодости я вывел одно правило, которому старался следовать всю жизнь. Мне кажется, оно вполне подходит и тебе: жить нужно так, чтобы твое присутствие было необходимо, а отсутствие заметно. Для политика это крайне важно.
— Мне нравится твое правило, Феликс. За него я не только готова выпить, но взять его и на вооружение.
Каманин и Мазуревичуте выпили.
Каманин подошел к Небельскому.
— У одного философа я когда-то прочел: пока у нас свежее знание, оно непобедимо, но, старея, оно теряет свои достоинства. Это потому, что Бог всегда движется вперед. А мы почему-то думаем, что Он неподвижен. Возможно, это наша главная ошибка, Иван.
— Не знаю, Феликс. Мне всегда казалось, что в мире должно быть нечто, что является постоянным. А все движется благодаря нему. Но теперь я уже так в этом не уверен.
— Вот видишь, ничего не сохраняет всегдашнюю неподвижность. Даже наши представления о постоянном. Выпьем за вечное движение. Даже неподвижное должно двигаться.
— Давай выпьем, — согласился Небельский. — Даже если это и не так, все равно это ничего не меняет.
— А вы мне что-нибудь скажите? — спросил Лагунов.
Каманин живо обернулся в его сторону.
— Скажу, Сергей Станиславович. Пишите правду — и все остальное окажется второстепенным.
Каманин приблизился к Варшевицкому.
— Знаешь, Кшиштоф, большинство писателей пишут свои произведения для других. А надо — для себя. А уж потом, как получится. И если тебе собственное творение не интересно, оно точно не заинтересует читателей. А если и заинтересует, то очень быстро забудется. Писатель — это тот, кто разговаривает с тем, кто неизмеримо выше него и переносит это общение на бумагу. А если общение не получается, так о чем же писать. Это то, что я всегда хотел донести до тебя.
