Замерзшее мгновение - Камилла Седер
Бернефлуд сделал большой глоток и скривился от химически подслащенного напитка.
— Ну, тогда я сейчас найду нашу старую добрую кофеварку… черт, кстати, куда она делась?
Он с вызовом посмотрел на Карлберга, когда тот выглянул из своей комнаты, словно коллега нес личную ответственность за пропажу старой кофеварки. Телль устал от обсуждений за и против кофе о’ле.
— О’кей, у нас тут убийство, если кто-то вдруг пропустил. Встречаемся через пять минут в комнате для совещаний.
Он нетерпеливо похлопал в ладоши, словно учитель физкультуры, и представил себе, как коллеги за его спиной закатывают глаза. С этим ничего нельзя поделать. Заставлять людей работать — его обязанность.
Десять минут спустя Карин Бекман, положив руку Теллю на запястье, обратила его внимание на то, что он неосознанно, но, очевидно, весьма раздражающе щелкает ручкой. Он действительно был взволнован, как всегда в начале расследования убийства.
Коллеги еще продолжали шутить о кофемашине с ее изысками и о пакете с булочками с шафраном в форме разных животных, который Карлберг, слегка смущаясь, бросил на стол. Кажется, он пек их вместе со своей племянницей.
Слева от Телля сидел Бенгт Бернефлуд, с каждым днем выглядевший все более усталым. Телль постоянно замечал, что он отгадывает кроссворды в рабочее время — Бернефлуд прятал их в ящике письменного стола. Он все чаще не слишком лестно высказывался об эмигрантах. Постоянно говорил, что раньше было лучше — «можно было петь гимн, не рискуя при этом наступить кому-нибудь на ногу». Он, казалось, все реже проявлял инициативу или вообще не проявлял. Но в самых критических ситуациях хорошо иметь Бенгта рядом. Тогда его медлительность, обычно так действовавшая Теллю на нервы, могла любому сумасшедшему вернуть рассудок или по крайней мере заставить внятно изъясняться.
Рядом с ним сидел Андреас Карлберг, который в отличие от Бенгта не высказывал определенного взгляда ни на один предмет. Он был амбициозен и доброжелателен, но часто вел себя как флюгер на ветру. Телль сознавал, что несправедлив к нему, но не мог сдержаться.
«Карин Бекман была опытным и многообещающим криминальным полицейским, пока не родила», — с горечью подумал Телль. Естественно, он никогда не допустил бы некорректности, высказав эту мысль вслух. Ровно в пять она бросала все, чем занималась в тот момент, и отправлялась домой, ссылаясь на закон и профсоюз. Кроме того, обе ее дочки ходили в садик, часто болели, и она то и дело брала отпуск по уходу за ребенком. Иногда он вообще не рассчитывал на нее в работе. Но если смотреть на все это позитивно, то сейчас уже должно стать лучше — ведь дети росли, а еще один ребенок у нее вряд ли родится. Ей ведь исполнилось сорок.
В любом случае прежде она была хорошим полицейским. Это он должен признать. Ее неплохо было иметь рядом в трудных ситуациях, когда речь шла о насилии над женщинами или к делу были причастны дети. Она понимала людей, обладала психологическими знаниями, чего он ни в коей степени не умалял. Иногда именно этих знаний не хватало в группе. Кроме того, сейчас она как раз заканчивала базовое образование в области психотерапии, которое, по собственному настоянию, получала в течение последних двух лет. Их группа весьма выиграла бы, если бы Карин снова работала полный день.
О Микаэле Гонсалесе у Телля еще не сформировалось определенное мнение. Он работал в группе около года и пока не участвовал в крупных расследованиях. Гонсалес, единственный из полицейских — и он упомянул об этом в собеседовании при приеме на работу, — вырос и по-прежнему жил в районе, чаще всего фигурировавшем в статистике совершения преступлений. Телль, пожалуй, не был одинок, считая, что полицейский отряд, возможно, мог бы извлечь пользу из его контактов и опыта. Однако оказалось, что у Гонсалеса нет никаких связей с преступным миром, напротив, он был образцом наивности. И хотя достиг совершеннолетия десять лет назад, по-прежнему жил с родителями и на сегодняшний день, насколько Телль мог понять, переезжать не собирался. Он просто не готов был поменять уход мамы Гонсалес на холостяцкую берлогу с горами немытой посуды и грязного белья.
Однако он казался достаточно умным и рассудительным, чтобы понять: к нему нигде не будут относиться как к маленькому принцу — только дома у мамы. Когда он рассказал, что его приняли в Высшую школу полиции, Франческа Гонсалес рыдала от радости больше недели, пока соседские тетки не попросили ее угомониться.
Телль подозревал, что молодой коллега более лояльно относился к женщинам, чем хотел показать, но независимо от того, так это или нет, Гонсалес был способным криминальным полицейским. Кроме того, он являлся образцом позитивного мышления — немаловажное качество в такой работе, как у них.
Телль снова взглянул на Карлберга, на этот раз примирительно. Несправедливо называть его флюгером. Скорее он обладал тонкой движущей силой, которая, если использовать самооценку, приобретенную Теллем за свои сорок четыре года, не угрожала его собственному эго. Карлберг работал тихо, исходя из собственных, часто хорошо продуманных гипотез, не привлекая к этому большого внимания.
Теперь он громко чихнул и смущенно вытер нос тыльной стороной ладони.
Прислонившись к косяку, в дверях стояла начальник криминальной полиции Анн-Кристин Эстергрен, одетая сегодня, как и всегда, в черное; черные бархатные брюки и рубашка поло резко контрастировали с самой отличительной чертой ее внешности — белокурыми кудрявыми волосами, облаком лежавшими вокруг морщинистого лица.
Группа единодушно считала ее хорошим шефом, хотя у каждого было свое представление о том, что такое хороший шеф. Однако, согласно общему мнению, она была знающей и имела отличное чутье, проработав почти всю сознательную жизнь в полиции и будучи женщиной в мире, где доминируют мужчины. В течение шести или семи лет, прошедших со времени назначения на эту должность, она заслужила полное доверие коллег, несмотря на первоначальные слухи, будто ее перевели из-за неразрешимых конфликтов на предыдущем месте работы.
Больше всего Телль ценил в ней доверие к подчиненным, способность делегировать полномочия и ответственность, не пытаясь при этом постоянно контролировать и поправлять согласно собственным представлениям. Между Теллем и Эстергрен существовало некое безмолвное соглашение — пока он справлялся со своей работой и принимал адекватные решения, ему не нужно было бегать к ней и отчитываться за каждый шаг, совершаемый во время расследования. Он надеялся, что так будет и впредь.
Эстергрен откашлялась, но прежде чем заговорила, Телль успел заметить, как Бекман незаметно приподняла бровь, глядя на Рене Гуннарссон. Рене участвовала
