Охота за наследством Роузвудов - Рид Маккензи
– Настолько хорошо, насколько это возможно, – отвечает дядя Арбор с подобием улыбки. – Ты скрываешься здесь?
Неделю назад я бы ни за что не призналась, что мне нужно скрываться в собственном доме. Но теперь я киваю. Киваю молча, потому что если начну говорить, то опять заплачу.
– Я тоже, – вздыхает он, садясь на угол стола.
– Мне следовало это понять.
Я выпаливаю это быстро и резко, и на глаза накатывают слезы, как я ожидала. Он трет глаза и хмурится.
– Понять что?
– Что бабушка была больна. Что что-то с ней не так. Я же была с ней каждый день. И ничего не замечала. Совсем как с…
Я замолкаю, не в силах закончить фразу. Но судя по тому, как смягчается его взгляд, дядя Арбор понимает. Совсем как с папой.
– Это не твоя вина, – говорит он. – Ты же слышала, что сказал коронер. Ишемическая болезнь сердца встречается часто, особенно у женщин ее возраста. Многие люди живут с ней годами. Мы не могли предугадать, что у мамы случится инфаркт. То, что она ничего нам не сказала, печально и ужасно, но такой уж она была. – Он кладет руку мне на плечо, заставив встретиться с ним взглядом. – Думаю, она не хотела, чтобы мы беспокоились о ней. Мне невероятно жаль, что она не попросила меня о помощи. Но, к сожалению, она никогда не умела это делать.
– Она могла бы сказать мне.
Я вытираю глаза. Возможно, если бы я знала о ее болезни, то не допустила, чтобы мы вот так расстались на вечеринке. В моих последних словах не было ничего особенного. Ни «Я люблю тебя», ни даже настоящего извинения. Я была смущена и растеряна и попусту растратила последние минуты с одной из тех, кого люблю больше всех на свете.
Такая вот у меня гадкая привычка.
На другой стороне комнаты кто-то прочищает горло. В дверях стоит Дэйзи, и лучи заходящего солнца придают ее волосам ярко-оранжевый цвет. Ее глаза сверлят меня, выразительные из-за окружающих теней, губы сжаты в тонкую линию.
– Фрэнк хочет видеть всех нас в гостиной, – отрывисто бросает она. – Прямо сейчас.
Она поворачивается и, ни разу не оглянувшись, быстро идет по коридору. Дядя Арбор трет лицо рукой. Я не помню, когда именно между ними начались проблемы, но они только усугубились после того, как мать Дэйзи – тетя Дженель – вдруг взяла и уехала четыре года назад. То, что моя мать последовала ее примеру, только подтверждает еще одно семейное предание Роузвудов – нам не везет в любви. Все либо умирают, либо бросают нас.
Я ясно помню то лето. Нам с Дэйзи предстояло поступить в старшую школу, и хотя раньше мы общались почти каждый день, теперь стали общаться только по нескольку раз в неделю, а потом и вовсе прекратили. Я узнала, что она строит планы без меня. Она перестала приглашать меня к себе. Я приходила в особняк, чтобы поплавать в бассейне и пообщаться с бабушкой, а она, сказав, что подойдет позже, так и не появлялась. Уход матери изменил ее. И теперь я это понимаю. Потому что отъезд моей матери, после того как умер отец, изменил и меня. Он сблизил меня с дядей Арбором и еще больше отдалил от Дэйзи.
– Давай посмотрим, что там происходит, – говорит дядя Арбор и выходит из кабинета бабушки.
Я встаю, чтобы последовать за ним, но ударяюсь обо что-то голенью. У меня вырывается приглушенное ругательство, и я вижу, что левый нижний ящик стола слегка выдвинут и пуст. Я тру ушибленное место и ногой задвигаю ящик.
Мы идем по коридору, ведущему в гостиную, мимо висящих на стенах портретов женщин семейства Роузвуд, которые жили здесь до меня. Первые два из них были написаны известной французской художницей, одна большая картина которой представлена в музее изобразительного искусства Роузтауна. Эти портреты начинаются с моей прапрабабушки Гиацинты Роузвуд. Она вышла замуж и отказалась брать фамилию супруга, что в то время было чем-то неслыханным. Он умер молодым и завещал ей немалые деньги, так что она оставила работу швеи и потратила их на то, чтобы основать «Роузвуд инкорпорейтед». Она построила собственную фабрику на участке земли, на котором прежде ничего не было. Благодаря рабочим местам на фабрике сюда приехало больше людей. Гиацинта увидела, какие перспективы это открывает, и воспользовалась ими, основав Роузтаун. Поселение стало разрастаться и процветать, поскольку все больше человек начали вкладывать деньги в перспективный город на краю Массачусетса, на берегу Атлантического океана.
Я прохожу мимо следующего портрета, выполненного масляными красками. Петуния Роузвуд. Именно с нее берет начало традиция давать девочкам имена цветов. Она была единственной наследницей Гиацинты. Судя по ледяным замечаниям бабушки на ее счет, вряд ли у них были хорошие отношения. Петуния вышла замуж молодой, сохранила девичью фамилию Роузвуд, родила мою бабушку, а затем три года спустя развелась. Бабушка никогда открыто этого не говорила, но Петуния едва не разорила «Роузвуд инкорпорейтед». По-видимому, управление денежными средствами не было ее коньком. Бабушка начала работать в компании, когда ей было шестнадцать лет, руководила всеми аспектами бизнеса, хотя юридически его главой была не она. Обзаведясь связями, она мало-помалу превратила «Роузвуд инкорпорейтед» в ту процветающую империю, которой он является ныне. Петуния же больше интересовалась поглощением спиртного. И заплатила за это, скончавшись от болезни печени, когда ей было шестьдесят лет.
Сделав еще один шаг, я оказываюсь перед портретом бабушки, на котором она весело улыбается. К тому времени, когда она вышла замуж за моего деда, ей уже не были нужны ни деньги, ни мужская поддержка. На тот момент она уже несколько лет была единоличной владелицей компании. Она сохранила фамилию Роузвуд, заключала международные сделки, благодаря которым в Лондоне открылся новый филиал нашей фабрики, и одновременно воспитывала двух сыновей-близнецов. Я никогда не встречала более сильной и одаренной женщины. Она была самим совершенством. Ей приходилось быть совершенством.
Как и мне, если я хочу последовать по ее стопам.
– В чем дело? – спрашивает Фрэнка дядя Арбор, когда мы входим в гостиную.
Огромные старинные напольные часы в углу комнаты показывают, что время прощания закончилось десять минут назад. Должно быть, Фрэнк заставил всех задержавшихся в особняке горожан немедля удалиться, потому что здесь только мы с дядей Арбором, Дэйзи и две другие женщины, которых я никогда прежде не видела.
Когда я окидываю взглядом комнату, у меня сводит живот. На одном из круглых столов, который всего чуть более недели назад был уставлен мясными закусками, лежит кожаный кейс. Женщины терпеливо стоят в ожидании.
– Мы смогли ускорить процесс оглашения завещания, – говорит Фрэнк.
В комнате повисает тяжелое молчание, наполняя воздух, словно водяные пары. Я бросаю взгляд туда, где стоял гроб с телом бабушки, но его уже увезли в церковь.
Фрэнк прочищает горло и показывает на один из диванов, обитых кожей цвета красного дерева.
– Если вы готовы, присаживайтесь, и мы начнем.
Дэйзи садится на край тахты, обитой изумрудно-зеленым бархатом, дядя Арбор устраивается в центре дивана, так что я размещаюсь на одном из его подлокотников. Мое тело так напряжено, что мышцы живота ноют.
Одна из женщин открывает кожаный кейс и достает из него сначала большой конверт, затем три письма, запечатанных красными сургучными печатями с гербом Роузвудов – кругом с полностью распустившейся розой на стебле с одним шипом.
Фрэнк берет у нее конверт и достает из кармана рубашки нож для вскрытия писем. Я узнаю этот нож – это любимый канцелярский нож бабушки с позолоченной рукояткой, оканчивающейся маленьким розовым бутоном. Должно быть, адвокат взял его с ее письменного стола заранее.
Используя острие ножа, он аккуратно вскрывает конверт, достает из него лист бумаги и снова прочищает горло, чтобы зачитать его:
– Последняя воля и завещание Айрис Гиацинты Роузвуд. Я, Айрис Гиацинта Роузвуд, проживающая по адресу штат Массачусетс, Роузтаун, Роузвуд-лейн, дом один, находясь в здравом уме и твердой памяти, заявляю, что это является моей последней волей и завещанием. Я отменяю все завещания и дополнительные распоряжения к завещаниям, сделанные мною прежде. Статья первая…
