Джонатан Нэсоу - Двадцать семь костей

— Моя бабушка готовила такой же, — произнес он.

— Мне жаль вашего дедушку, — сухо отозвалась миссис Ванджер.

«А она умнее, чем кажется», — подумал Пандер.

— Итак, мой первый вопрос: вы знаете, куда мог направиться ваш муж?

— Я уже сказала в полиции, что у Текса есть хобби — поиски кладов. С тех пор, как он вышел на пенсию, он стал просто одержим этим делом. Но на этот раз все было иначе. Он ничего не рассказывал о своем путешествии, говорил, что поклялся хранить все в тайне. Ни одного намека, просто предупредил, что вернется через три недели или позже.

— Когда это было?

Пандер наклонился, чтобы поставить стакан на столик, и она быстро сунула под него подставку.

— Шесть недель назад. В середине августа.

— Он вам вообще ничего не рассказывал о предстоящей экспедиции? С кем он должен был встретиться, как связывался с этими людьми или они с ним?

— Я же говорю, он объяснил, что поклялся хранить это в тайне. Думаю, ему это нравилось. Текс такой романтик…

— Тогда подскажите мне, как он мог найти единомышленников, с которыми занимался поисками кладов?

Она пожала узкими плечами:

— Может, через журнал «Солдат удачи»?

— У вас не сохранились какие-нибудь номера?

— У меня все номера. Текс не разрешает мне выбрасывать журналы.

— Вы не могли бы принести их?

— Конечно. — Она не двинулась с места.

— Миссис Ванджер?..

Она оторвала взгляд от кофейного столика, и их глаза встретились — впервые с тех пор, как она попросила предъявить удостоверение.

— Агент Пандер, ведь дело не в заявлении, которое я оставила в полиции?

«Помягче, — подумал Пандер. — Будь с ней поделикатнее».

— Нет, — подтвердил он, — не в нем.

— У Текса неприятности?

— Можно сказать, что и так. — Его голос звучал застенчиво. Боже правый, как же давно он не практиковался!

— Что-нибудь плохое?

Он опустил стакан.

— Самое худшее.

— Что это значит?

— Его тело опознали по отпечаткам пальцев прошлой ночью.

Никакого ответа. Из-за ботокса ее лицо по-прежнему напоминало маску, но Пандер чувствовал, как что-то начинает рушиться под этой твердой броней.

— Миссис Ванджер, вашего мужа убили, — быстро продолжил он, надеясь предупредить неизбежный процесс разрушения, — поэтому нам очень важно узнать все, что возможно, о его поездке. Тогда мы сможем поймать того, кто это сделал.

— Вы уверены?

Пандер кивнул.

— Мне очень жаль.

После долгого молчания, нарушаемого только гудением кондиционера и отдаленным ревом ветра, вдова встала с дивана.

— Если хотите, я принесу вам те журналы, — сказала она глухо.

— Буду очень признателен, — ответил Пандер.

Хорошо носить фамилию Апгард на Сент-Люке, где отец, дед и прадед Льюиса руководили правительством, выделявшим больше федеральных субсидий на душу населения, чем в любом другом штате или округе страны, за исключением Виргинских островов и округа Колумбия.

По плану на этой неделе Льюис и доктор Воглер должны были встречаться на пятидесятиминутном сеансе каждый будний день, потом число встреч сократилось бы до трех раз в неделю, а далее — в зависимости от результатов лечения. Но поскольку Льюис был одним из Апгардов, он не хотел, чтобы кто-нибудь видел, как он посещает психоаналитика, и Воглер согласился проводить сеансы в Большом доме. Разумеется, за дополнительную плату.

Они начали в полдень, сидя друг против друга в одинаковых креслах из красной кожи в кабинете Льюиса, обставленном в старинном стиле.

— На первом сеансе, — начал психоаналитик, — я хотел бы выяснить, почему вы решились на лечение, почему захотели пройти этот курс и что вы надеетесь в итоге получить.

Льюис, способный при желании очаровать сидящих в кронах деревьев птиц, лишь едва скривил губы в робкой улыбке.

— К сожалению, на этом настояла моя прекрасная половина.

Воглер — полный мужчина в очках, галстуке-бабочке и спортивной куртке из полосатой льняной ткани — понимающе кивнул.

— Расскажите о себе.

Как и любой Апгард, Льюис начал со своей родословной:

— Мой прадед был последним датским губернатором на Сент-Люке. Мой дед и отец стали двумя первыми американскими губернаторами. Я родился в 1968 году, Скорпион по знаку зодиака, хоть я и не верю во все это дерьмо. Я единственный ребенок. Мать умерла через два дня после моего рождения. Говорят, что от эклампсии… Вы слышали про такую болезнь?

— Я получил диплом из рук Джонса Хопкинса, — ответил Воглер. Ему тоже было чем гордиться.

Полагаю, это значит — да. В любом случае мои первые воспоминания связаны с моей кормилицей.

— Кормилица, — повторил Воглер, яростно моргая за своими толстыми линзами. Истории о кормилицах действуют на психоаналитиков, как валерьянка на котов.

— Ее звали Шарлотта Куин. Я сосал ее грудь и ползал по ее большим круглым бедрам, как обезьянка. Она меня так и называла — моя маленькая белая обезьянка. Она брала меня с собой повсюду: на рынок, в прачечную, на воскресную утреннюю службу в церковь. Я плакал, как ребенок, впрочем, я и был ребенком, когда Губ уволил ее.

— Губ?

— Я называл так моего отца. Его все так называли. И моего деда тоже. В общем, Губ решил, что хватит мне уже сосать сиську, и поручил меня заботам своей сестры Агнеты. Будь у меня выбор, я предпочел бы злую мачеху. Тетя Агнета придерживалась мнения, что за детьми нужно присматривать, но не общаться с ними. Из этого я сделал вывод, что ей просто не нравилось присматривать за детьми. Или она в общем-то любила детей и только меня не выносила на дух. Так или иначе, она доставила мне немало огорчений с тех пор, как переехала в особняк губернатора, и до того момента, когда была изнасилована и убита.

— Изнасилована и убита? — пробормотал Воглер, делая пометки у себя в блокноте.

— Во время урагана Элоиза. Вы хотите узнать про это?

— Если вы не против.

— Наверное, стоит рассказать… ведь в этом была и моя вина.

— Тогда обязательно расскажите.

— Хорошо. Я помню дождь и ветер, налитые свинцом тучи и удивительное синее небо. И как у меня заложило уши, когда на нас обрушился ураган. Это произошло дважды. Налетев на Сент-Люк, шторм обогнул остров по часовой стрелке и нанес нам второй удар. Помню свое удивление, когда я выглянул из окна комнаты на третьем этаже особняка губернатора и увидел, как вода поднялась и поглотила Сахарный город.

В тот день мы остались без телефона и электричества. На второй день отключили воду и сели батарейки в радиоприемнике. К ночи все улетели на Большую землю, кроме Эгги, меня, мистера Физерстоуна — конюха моего отца и его жены Бугенвиллеи, работавшей у нас поварихой. Губ был в Вашингтоне по делам правительства, но он звонил нам незадолго до того, как оборвалась связь, и велел не покидать острова.

Так мы и поступили. Сахарный город исчез, Данскер-Хилл был наполовину затоплен, а на третий день начались грабежи. Потом грабители освободили выживших заключенных, которые сидели в подвале полицейского участка, и жизнь на острове превратилась в ад. Позже мы узнали, что те заключенные выжили только благодаря тому, что убивали своих сокамерников, складывали их тела и становились на них. Стихия утопила всех, кроме самых подлых и сильных. И то, что полицейские оставили их погибать в затопленной тюрьме, только еще больше усилило их дурные наклонности.

На улицах Фредериксхавна, которые еще не были затоплены, царила анархия. Хотя, думаю, на затопленных улицах было то же самое. Верный мистер Физерстоун — я почти забыл, как он выглядел, помню только его лысую коричневую голову и лохматые седые волосы на висках — запер остроконечные стальные ворота и сел на улице под протекавшим навесом, положив на колени большой старый мушкет. Наверное, он думал напугать грабителей своим старинным «кольтом». Кто-то застрелил его у ворот.

Тетя Эгги затащила меня в огромный старый двустворчатый шкаф из красного дерева, стоявший в ее комнате, которая находилась рядом с моей на третьем этаже, а через несколько минут в дом ворвались мародеры. Я до сих пор помню запахи того шкафа: старой кедровой ароматической смеси и кислых порошковых духов, которые используют старые девы; темноту и жуткий крик Бужи — она кричала внизу, но потом крик оборвался со звуком выстрела.

Затем послышались топот и вопли, двери с грохотом распахивались и захлопывались, повсюду двигали тяжелую мебель. Тогда я услышал самую грубую брань в своей жизни. Думаю, моя тетя тоже, поэтому она зажала мне уши руками. Я согнулся и припал глазом к щелочке между дверцами шкафа, дверь в спальню выломали, и в комнату ворвались двое. Один из бандитов начал рыться в бюро тети Эгги, а другой опустил двуствольное ружье и направил его на шкаф, прямо мне в лицо. Помню, как смотрел в черные дула его двустволки. Я открыл шкаф и вышел из него, подняв руки вверх.