Джон Тренейл - Шпионы «Маджонга»
Гость ответил не сразу. Чжао посмотрел банкиру в лицо и увидел, что тот глядит на далекие лиловые очертания гор Гуандуна с выражением, сильно смахивающим на религиозный экстаз.
— Это неописуемо, — выдохнул Тан.
Глава 24
В Чаяне наступила уборочная страда. Стебли риса налились, пожелтели и начали клониться к земле. За очень небольшой промежуток времени надо было выполнить огромную работу. Если человек хочет есть, он должен заработать свой рис.
Саймон Юнг согнулся вдвое, срезая нежные стебли тонким серпом, взмахивая им справа налево ритмичными движениями, которые за последнее время въелись в его плоть и кровь. Он часто выпрямлялся, чтобы смахнуть пот со лба. Он поднимал свою остроконечную соломенную шляпу и обеими руками скреб голову, чтобы кожа ее дышала. Спина ныла не переставая, а руки загрубели и потемнели от солнца, но Саймон уже перешел своеобразный порог боли. Он понял это нынешним утром, глядя, как вдоль цепочки крестьян, стоящих по колено в грязной воде, идет носильщик. Вместо того чтобы испытать облегчение, Саймон почувствовал в тот момент недовольство по поводу того, что придется оторваться от работы. Он с трудом поверил в это, но спустя мгновение понял, что это было очень важное новое ощущение. Оно означало, что он сможет выжить здесь — по крайней мере, протянуть какое-то время.
Он оторвался от работы и, подняв глаза, увидел, что носильщиком был Мэт, его сын.
— Привет.
— Привет, па. Ты что, хочешь завоевать кубок?
— Конечно.
Они устало улыбнулись друг другу.
— Тебе сразу надо идти? — спросил Саймон, вытянув ноющие руки.
— Я могу немного передохнуть. Ты сегодня в цепочке последний. — Мальчик со стоном облегчения снял с плеч длинное коромысло. — О-о! Мои плечи…
Саймон фыркнул.
— Пройдет.
— Да. — Мэт помешкал в нерешительности. Он хотел что-то сказать, но стеснялся.
— Послушай, па, прости меня за тот вечер.
— Забудь об этом. Теперь не имеет особого значения, хочешь ты поступать в Кембридж или нет. — Саймон усталым взмахом руки обвел окружающие рисовые поля.
— Я не это имел в виду. Ты знаешь, я хотел попросить прощения за то, что я говорил о твоей работе, о тебе. Я не должен был так говорить. И я прошу прощения.
— Не за что. — Саймон улыбнулся, вспомнив, как Мэт взорвался тем вечером. — Ты просто хочешь найти себе что-нибудь свое. Как и все другие дети, когда они вырастают. Как и я сам.
— Ты?
— Да, конечно. Я не хотел работать на дядю Дэвида.
— Ты не хотел?
— Нет.
— А я всегда думал, что ты мечтал стать бизнесменом с того времени, когда тебе исполнился год.
Саймон снял шляпу и поскреб голову.
— Ладно, сейчас нет смысла говорить об этом. Я расскажу тебе об этом как-нибудь в другой раз. А теперь пора снова за работу.
Мэт осмотрелся вокруг, чтобы удостовериться, что их никто не может подслушать.
— Па, — тихо спросил он, — что с побегом? Есть какие-нибудь новости?
Саймон покачал головой.
— Нет. Мы должны ждать, пока не представится подходящий момент, потому что второго шанса у нас не будет. А сейчас давай за работу, пока они ничего не заподозрили.
Но, когда Мэт снова взвалил себе на плечи длинное коромысло, случилось нечто непредвиденное. В сыром воздухе раздался долгий пронзительный крик. Все бросили работу. Саймон увидел, что со всех концов поля крестьяне бегут к дренажной канаве, проходившей у самой деревни. И он сам, и Мэт оказались там через несколько секунд.
— Боже мой!.. — выдохнул Мэт.
На земле лежал Цю Цяньвэй, одна его брючина промокла от крови. Лицо его стало белым, казалось, он едва в сознании.
— Что произошло? — спросил Саймон ближайшего к нему крестьянина.
— Буйвол тянул телегу. Кадровый работник споткнулся и угодил между телегой и стеной.
Несколько крестьян уже тащили импровизированные носилки из мешков, привязанных к бамбуковым палкам. Когда они не слишком деликатно переносили Цю на ложе, он застонал и потерял сознание.
Мэт толкнул отца локтем:
— Куда они понесут его?
— Наверное, домой.
— Мы пойдем с ними?
Саймон помедлил.
— Нет, — сказал он наконец. — Не стоит. Продолжай вести себя так, как будто ничего не случилось. Крестьяне сами разберутся с этим. Это их проблема, не наша.
Но, когда крестьяне понесли Цю прочь, он несколько мгновений стоял, глядя им вслед — шляпа защищала его глаза от света солнца, а мозг взвешивал и прикидывал план.
Наступил вечер. По мере того как сумерки сгущались, в долине становилось все прохладнее. Саймон медленно брел домой с Мэтом. Они почти не разговаривали, наслаждаясь окружающей природой и резкими ароматами сумерек. Среди рисовых стеблей начал клубиться туман, смягчая унылый безжизненный пейзаж. Когда группы крестьян обгоняли двух иностранцев, некоторые из них вежливо улыбались, получая в ответ такие же улыбки. В деревне не бывает хорошего времени суток, но из всех плохих — вечера были самыми лучшими.
Таков был Чаян: жизнь в нем означала работу, а работа была жизнью.
Крестьяне вставали вместе с солнцем, отправлялись в поля, возвращались на пару часов домой поесть и снова уходили, а поспевали домой, когда уже темнело. Даже женщины во время уборки урожая работали в поле, помогая жать рис. Это была тяжелая работа, от которой спина разламывалась. Потом рис надо было связать в снопы и высушить, прежде чем обмолотить, провеять и прошелушить. И со всем этим полагалось успевать до следующего урожая, когда весь процесс вновь повторялся сначала. Зимы в этих краях были короткими, с редкими заморозками и обилием дождей.
Джинни, как всегда, вышла встречать Мэта и Саймона к краю поля. Она оказалась самой слабой из Юнгов и присматривала за домом и детьми, слишком маленькими, чтобы работать. Еще на ней была кухня.
Она взяла Саймона под руку, и они направились к дому.
— Устал?
— Да.
— Ты голоден?
— М-мм.
Она подняла голову и увидела, что муж смотрит на нее с нежностью, но в то же время испытующе. Она знала, что он все еще не пришел к окончательному мнению о ней. Ну что ж, сказала она себе грустно, тут уж она ничего не может поделать, ей остается только ждать и надеяться.
Саймон вошел в комнату и швырнул свою шляпу на стол. Он не хотел расслабляться. Как только он садился за стол, он бывал готов упасть и уснуть, но ему еще многое надо было сделать до ночи. Кроме того, ему хотелось взглянуть, что там с Цю.
У внешней двери в стене, отделявшей старую часть дома от новой, собрались люди. Немного поодаль от всех стоял Минчао, заложив руки за спину. Саймон подошел к нему и тронул парня за руку. Минчао вздрогнул, посмотрел испуганно вверх и улыбнулся.
— А, шурин Саймон… ты вернулся.
— Да.
— Поздно сегодня, а?
— Очень много работы, Минчао. Скоро «желтое и зеленое расстанутся» и начнется межсезонье. Тогда я смогу отдохнуть.
— Но тебе и сейчас надо передохнуть. Ты очень много работаешь.
Саймон улыбнулся ему с неподдельной симпатией. Он никогда не встречал китайца с таким добрым сердцем, способного открыть свою душу незнакомцу, да так быстро и полностью. Минчао недавно исполнилось тридцать, и он был очень маленького роста, даже по китайским меркам. Одежду его составляли потрепанные серые брюки, доходившие ему до середины икр, белая безрукавка и белая рубашка. На переносице у него сидели круглые очки в черной оправе, слишком слабые для его плохого зрения. Он ухмыльнулся Саймону в ответ.
— Пришел «босоногий врач».[31] Жена кадрового работника вызвала ее по рации. Удачно, а?
Саймон отметил эту новую информацию: оказывается, у Цю есть рация! Он ничем не выдавал своего удивления, но внутренне затрепетал от возбуждения.
— Конечно, — пробормотал он, — в деревне ведь нет доктора…
— Нет, нет. — Минчао улыбнулся. — Ни доктора, ни шапок-бутылок.
— Шапок-бутылок?
Минчао поднял руки над головой и обрисовал силуэт высокого головного убора.
— Шапки-бутылки — это полиция.
— А-а.
— Нет ни доктора, ни полиции. — Минчао снова ухмыльнулся, и Саймон понял, что пытался сказать его зять: в чем-то тебе повезло, а в чем-то не очень.
— Что думает доктор? — спросил он.
Минчао ткнул большим пальцам в сторону двери:
— Иди, взгляни.
— Спасибо. — Саймон понизил голос. — Минчао, тебе удалось достать то, о чем я просил?
Лицо Минчао потемнело.
— Да-да, — прошептал он. — Я достал это. Но давай поговорим попозже, когда все разойдутся.
Саймон кивнул и осторожно проложил себе путь среди собравшихся у двери. Он увидел Цю, лежащего на полу под одеялом. Под голову китайца была подложена подушка. Цю был мертвенно бледен, но, по крайней мере, он был в сознании.
