Мариша Пессл - Ночное кино

Здесь шла Александра.

И Кордова. Он ходил здесь всякий раз, отыскав нового ребенка, отправлялся торговаться с дьяволом. Только бы спасти дочь.

С густой влажностью и грязью мешался сильный запах металла. Однажды я различил далекий рокот, будто наверху, в поместье, прогрохотали копыта – в панике разбегались звери. Я коснулся скользких камней, и по пальцам потекла теплая вода. Стена, кажется, вибрировала. С потолка посыпались камешки, застучали по земле. Но потом шум утих, опять воцарилось беззвучие, а я лишь спрашивал себя, не страх ли мой, жаждая хоть какой перемены, вызвал этот грохот из ничего.

Я брел и брел, и мозг болтался в черепе, словно таял. В припадке ужаса я заметил, что обливаюсь потом, будто снова очутился в оранжерее, будто так и не спасся оттуда, так и не выбрался из-под кровавых огней. И однако меня колотил озноб, а слабенький огонек в руке являл взору предсказуемую картину: предо мной бесконечно разворачивался черный тоннель.

Едва я смирился, едва понял, что вполне могу здесь и умереть, наступил конец.

Впереди к потолку прорастала гнутая ржавая лестница.

Я остановился – только вой мощного ветра донесся до меня. Я взялся за перекладину и полез – руки-ноги ослабели, будто набитые песком. На вершине лестницы я нащупал деревянный люк – видимо, такой же, как в сторожке. Я отодвинул запоры, налег плечом и открыл.

Я очутился в густом березняке – весь мир в бритвенно-четком фокусе. Я различал всякий листик и прутик, всякий камешек и травинку, омытые лунной зеленью. Должно быть, побочный эффект подземной черноты: глаза мои, в восторге оттого, что им напоследок разрешили видеть, старались вовсю.

Я вылез из люка.

И зашагал по ухабистой дороге, заприметив красную бечевку, что танцевала на ветру, привязанная к нависшей ветви.

Впереди возник мост. Чертов мост.

От одной этой мысли из легких будто вышел весь воздух.

Вокруг никого. Я один. Ветер гневно завывал и так дергал за полы пальто, будто меня оттаскивала целая толпа.

Мост был арочный, из темно-серого камня. Вся конструкция тщательно сработана, каждый камень уложен рукой мастера – изящная дуга взметалась и ныряла к дальнему берегу глубокого оврага, где, как выяснилось вблизи, ярилась ледяная черная река. Вода не текла привольно, но натыкалась на валуны и переваливала через них комьями, как смола. И однако уши мои наполнял обычный речной рокот.

Или это ветер?

Мост был длинный и заканчивался в рощице напротив.

Александра пробежала его до конца.

Первая человеческая душа, что его пересекла.

Я шагнул на нижний камень. Бояться нечего. Проклятие снято. Дьявол получил, что хотел. Сандру. И все же я обернулся, вгляделся в древесные скелеты, проверил, нет ли там кого, не последовала ли за мною Сэм, решив, что на сей раз тролли похитили меня.

На полпути накатило головокружение. Мост неуловимо вздымался под ногами – я видел бесконечные дали, глядел с вышины поверх крон огромного леса, что раскинулся на многие мили и полоумным морем волновался на ветру. Среди деревьев торчала крыша с черными шпилями – далеко-далеко.

Замутило, все поплыло, и пришлось отвести взгляд, впериться глазами в конец моста.

А там что-то было.

Я весь окоченел. Было оно лишь наполовину человеком. Чем оно было еще, я не понял. Высокое, футов семь или восемь, с длиннющими руками и круглым широким лицом – кондовым, будто из древесной коры. Я видел глаза – круглые красные глаза, точно две огненные дыры в земле, – и шипастый рот.

Глюки, точно. Или я сплю. Или в коме. Или умер.

Что за чертовщина? Надо же, как непрочен здравый рассудок.

Я подождал, пока глаза сообщат мне, что видение мое – иллюзия, что меня дурят березы, морочат тени, скучившиеся поперек моста, будто отрубленные. Я сунул руку в карман за ножиком и сообразил, что сжимаю компас Попкорна.

Как это он опять пробрался мне в ладонь? Красная стрелка перестала психовать и указывала прямо вперед.

Ветер снова закатил визгливую истерику. Я поморгал, присмотрелся и в ошеломлении обнаружил, что эта тварь на другом берегу мне отнюдь не примерещилась. Она попятилась, вращая костлявыми руками, точно в незримом водовороте, и растворилась среди деревьев.

«Уйди с моста!» – заорало что-то у меня в голове. Я рванул под уклон, оскальзываясь на листве, облепившей камни, вслепую спрыгнул на берег и по тропинке выбежал на круглую поляну.

Никого.

Непонятное видение где-то притаилось. Здесь и отправляли ритуалы, здесь Кордова и причастился. Первый же шаг так сбил мне гироскоп, что я рухнул и уставился в ночное небо – совершенно гладкое, будто меж деревьев разлили черные чернила. Да что со мной такое? Руки и ноги как будто истаивали.

Я с трудом сел. Сидел я не в грязи, а в мелком черном порошке, блестевшем минеральной пылью; поблизости валялось обугленное полено. Я пощупал – удивительное дело: вроде обыкновенные останки костра, но полено тяжелое, будто железное, и поднять его я не смог.

Под ним застрял клочок белой ткани. Как будто от девчачьей блузки.

Я вытащил эту тряпочку, но ветер выдрал ее у меня из рук, одиноким белым листиком погнал по поляне и запрятал среди деревьев. Я заковылял следом. А увидев, куда она убежала, что засосало ее в свои глубины, замер в ужасе, не в силах отвести глаз.

Канава, набитая детскими пожитками.

Футах в пятнадцати подо мной кучами лежали вещи, и я различал все до единой: крошечные туфельки и футболочки, куклы-голыши и поезда, маечки и кроссовки – все распалось, все вымокло, кое-что почернело, будто горело. Сюда Кордова сбрасывал свои украденные находки, которые никак не удавалось обменять на Сандру. Я все видел очень отчетливо, и ясность обжигала мне глаза – его мания, его отчаяние, его готовность зачернить свою душу до последнего тайного уголка, лишь бы дочь выжила.

Тут я с изумлением заметил, что валяюсь лицом в грязи.

Долго я тут лежу? Часы? Дни?

Я приподнял голову – в голове бил молот. Темная земля и тощие деревья пьяно качнулись прочь.

Я был не один.

Поодаль, окружив меня, стояли черные фигуры в мантиях – безмолвные, объятые тьмою, будто и сами выросли из теней. Одна фигура в черном плаще с капюшоном заскользила меж деревьев, к ней пристроилась другая. Затем третья.

Они наступали. Я с трудом поднялся.

– Стойте где стоите, – сказал я. – Даже не думайте подходить.

Это я ору? Голос доносился будто за многие мили. Я пошарил в кармане. Нож исчез.

Под капюшонами безликие, двигались они стремительно, ненормально. Я почувствовал, как меня хватают и тащат назад.

Ночное небо, затем мешок на голове, запах земли и пота, а пальто в елочку – да нет, это мой рюкзак – отняли, заломили мне руки, будто вырвать хотели. Я услышал чьи-то душераздирающие крики. Они не умолкали, меня вздернуло в воздух, и тогда я понял, что кричу сам.

Открыв глаза, я узрел только мотылька.

Маленький белесый мотылек в тусклом свете. Видимо, помятый. Одно крыло не складывается на спине как положено. Перед моим носом он карабкался по темной стене. Взбирался по дереву и падал, снова лез и падал снова. Встопорщив крылышки, двинулся ко мне. Голова мохнатая, ноги бурые, машет усиками в явной панике. Почуяв, что я живой и большой, мотылек свернул прочь.

Холодно. Ниже нуля. Руки занемели.

Куда это меня занесло? Я лечу. На лице сквозняк – меня треплет ветер, а я кручусь, увертываясь от сгустка черных туч, атмосферных частиц, и лицо мне осыпает град, и пыль, и колючие снежинки. В ушах пронзительно, болезненно звенит – словно мозг прошивает длиннющая игла.

Я попытался сесть, но грохнулся головой.

Пощупал. Гладкое дерево.

Я внутри какой-то капсулы, что крутится и переворачивается, вибрируя на большой скорости. Но это просто сон. Я отмахнулся от своего страха. Вытянул ноги – я по-прежнему в ботинках, – и они нашарили другую стенку. Я в домике, в космическом корабле – он тесен, но на пару футов шире меня.

Я открыл глаза, поморгал, но смотреть было не на что – я словно завис в вышине над землей, меж атмосферой и космосом. Звон в ушах прекратился.

Не о чем тревожиться – в итоге я проснусь. Для того и нужны грезы – чтобы проснуться, вздохнуть от облегчения, изумиться, как легко обманывается разум. Сбитые простыни, в окно струится солнечный свет. Но в таком случае куда торопиться? Если сон рожден подсознательными страхами и желаниями, отчего не побыть в нем подольше, не проплыть в космосе подальше, не исследовать этот сон, не обыскать его, не познать его законы, свойства, не выяснить, чего же я так боюсь.

Я слегка развел руки, пощупал.

Ага. То же, что сверху и снизу. Гроб. Я в гробу.

Я открыл глаза. И в припадке ужаса понял, что это не сон.