Охотник - Френч Тана
— А если кто-то из них сможет доказать, что его там не было?
— Тогда доберусь только до тех, кто не может. Лучше, чем ничего. Я уже все это продумала.
— И дальше что? Вернешься сюда чинить мебель с Келом, а? Как ни в чем не бывало?
При упоминании Кела Трей сжимает челюсти.
— Разберусь, когда дело дойдет. От тебя мне нужны только имена. Не совет.
Всю дорогу, пока ехала сюда, Лена выискивала, как с этим управиться, но обнаружила лишь нависающее над ней неуловимое ощущение, что ей это не по зубам. Заниматься таким должен кто-то другой — Норин, Кел или еще кто-нибудь, хоть мало-мальски соображающий, как обращаться с подростками; кто угодно, только не Лена. Ступни Трей впечатываются в дорожную пыль и щебень быстрыми резкими хрустами, Трей дребезжит от напряжения, едва удерживает его в узде.
— Послушай меня, — говорит Лена. Солнце прет на нее физической силой, придавливает книзу. Лена делает то, что клялась себе не делать никогда: прогибать ребенка под волю этих мест. — Тебе это не понравится, но ты все равно меня выслушай. Никаких имен я тебе не сдам, потому что проку тебе от них не будет. Ты б наглухо дура была, если б отправила за решетку людей, опираясь только на чьи-то там непропеченные догадки, а ты не дура. — Лена чувствует, как Трей напрягается всем телом, отвергая сказанное. — А теперь, когда ты меня ненавидишь до потрохов, — продолжает она, — мне от тебя кое-что надо. Надо, чтоб ты пошла в город к этому Нилону и сказала ему, что ты в прошлое воскресенье ночью никого на горе не видела.
Трей замирает, встает на дыбы, словно мул.
— Не пойду, — говорит она в лоб.
— Я же сказала, тебе не понравится. Если б оно не требовалось, я б не просила.
— Насрать. Ты меня не заставишь.
— Послушай меня минутку, вот и все. Нилон разворошил эту округу, как осиное гнездо, люди с катушек съезжают. Если ты от своей байки не отступишь…
— Не отступлю. Так им и надо, раз…
— Вот ты говоришь, что все продумала, а я тебе говорю, что нет. И близко не достаточно. Ты считаешь, люди просто будут сидеть на жопе ровно, а ты себе валяй что задумала?
— Это мое дело. Не твое.
— Детский треп это. «Ты меня не заставишь, ты меня не остановишь, не суй свой нос в чужой вопрос…»
Трей говорит прямо Лене в лицо:
— Я, бля, не ребенок.
— Тогда не рассуждай как ребенок.
Обе в боевой стойке поперек тропы, Трей вся подобралась, словно еще секунда — и полезет драться.
— Не рассказывай мне, что мне делать. Скажи, кто сделал это с Бренданом, и отстань от меня.
Лена обнаруживает — внезапно и впервые за долгое время, — что выходит из себя. Из всех возможностей на свете впутываться по самую шею в драму Арднакелти — последнее, на что Лена хотела бы тратить свое лето: чтоб Димфна Дугган копалась в ее тайниках, а Март Лавин заходил в гости обсудить Ленины личные отношения. Ни для кого на свете не стала бы она заниматься этим — кроме Трей и, возможно, Кела, а теперь эта упертая мелкая засранка за все это отгружает ей говна на лопате.
— Я б только мечтала от тебя отстать. Никакого желания возиться с этой чертовой…
— Вот и давай тогда. Иди домой. Отвали от меня, если помогать не хочешь.
— А я тут чем занимаюсь, по-твоему? Я пытаюсь тебе помочь, даже если ты вся из себя…
— Не нужна мне такая помощь. Вали к Келу, вот на пару и помогайте друг дружке. Вы мне ни к чему.
— Заткнись и слушай. Если продолжишь дожимать свое, здешние скажут Нилону, что это Кел убил Рашборо. — Голос у Лены набирает силу. Нет ей дела, пусть хоть весь горный склон ее слышит. Этому месту полезно хоть иногда слышать сказанное вслух.
— Да пусть усрутся, — рявкает Трей в ответ на той же громкости. — И Кел с ними. И ты тоже — нехер со мной обращаться как с ребенком, ничего мне не говорить…
— Он старался тебя оградить, вот и все. Если он…
— Я его не просила меня ограждать! Я не просила ничего у вас у обоих, только…
— Ты что несешь вообще? Какая разница?
— Я у тебя попросила одно — сказать, кто убил Брендана, а ты меня послала. Ничего я тебе не должна.
Лена едва удерживается, чтобы не взяться трясти Трей, пока та в чувства не придет.
— То есть тебе шик, если Кел в тюрьму сядет, да?
— Не сядет он, бля, в тюрьму. Нилон ничего с ним не сможет сделать, если нет…
— Сможет, еще как. Если Кел сам признается.
Трей разевает рот. Что-то из него исторгнуть Лена ей возможности не оставляет.
— Если у Нилона не будет улик ни против Кела, ни против кого, он возьмется за единственного человека, который был на горе, когда убили Рашборо. Все здешние будут очень «за». Все знают, что в это говно их спихнула ты, ножи на тебя уже точат. Дадут Нилону мотив на тебя, скажут, Рашборо к тебе приставал — или к малышне…
— Я их не боюсь. Пусть говорят что…
— Заткнись и послушай меня секунду. Если Нилон попрет на тебя, что, как думаешь, Кел сделает?
Трей затыкается.
Лена предоставляет ей вдоволь времени, после чего говорит:
— Скажет, что это он сделал.
Трей бьет прицельно ей в лицо. Лена наполовину предполагала это, но все равно едва успевает заблокировать удар. Они пялятся друг на друга, тяжко дыша и раскачиваясь, как борцы, наготове.
— Детский сад, — говорит Лена. — Попробуй еще разок. Это ничего не изменит.
Трей разворачивается и быстро уходит вверх по тропе, повесив голову. Лена не отстает.
— Истерики можешь устраивать сколько влезет, но так он и поступит. Ты ему дашь?
Трей разгоняется, но у Лены ноги длиннее. Разговор окончен, но дать Трей уйти она не позволит.
Они высоко на горном склоне, выше еловых посадок, на широком просторе верескового болота. Как бы оно ни было чуть раньше, сейчас за ними никто не смотрит. Мелкий жаркий ветер залетает с вершины, дергает за вереск с детской машинальной разрушительностью; небо на западе в грязноватой дымке.
Трей говорит в землю:
— Вы с Келом женитесь?
Этого Лена не ожидала, хотя чувствует, что должна была бы.
— Не женимся мы, — говорит она. — Я-то думала, у тебя ума хватит понять. Я тебе уже говорила, женитьб с меня хватит.
Трей опять останавливается. Смотрит на Лену без убежденности.
— А чего тогда все говорят?
— Потому что я им так сказала. Пыталась сделать так, чтобы здешние от Кела отстали. Оно б и сработало, да только ты на них Нилона натравливаешь, баламутишь их.
Трей закрывает рот. Дальше идет медленнее, глаза долу, думает. В вересках вокруг них гудят и шныряют насекомые.
— Если б мы женились, — говорит Лена, — думаешь, ты б не услыхала про то прежде, чем Норин?
Трей вскидывает резкий взгляд. Затем бредет дальше, пиная пыль носками кроссовок. В ее молчании теперь нет оттенка упрямого сопротивления; весь ее ум занят обработкой услышанного.
— Я была идиётка, — насупленно бросает она в конце концов. — Что подумала, вы типа женитесь. Не остальное.
— Да нормально, — говорит Лена. — Все бывают идиётами. Но сейчас, вот правда, не время.
Трей вновь погружается в молчание. Лена предоставляет ей быть там сколько надо. В уме у Трей все движется слоями: тектонические плиты трутся друг о дружку, сминают старое, выталкивают на поверхность новое, быстрее и болезненнее, чем должны бы. Тут Лена ничего поделать не может, таковы требования обстоятельств и места, ничто из этого не имеет ничего общего с милосердием. Остается лишь дать Трей несколько минут, чтоб она сориентировалась в этом новом пейзаже.
Трей спрашивает:
— Откуда ты узнала, что это я сказала Нилону? О мужиках на горе в ту ночь?
— От Кела. И он сказал, что это херни вагон.
— Он знал, что я это выдумала?
— Знал, да.
— А чего мне не сказал-то? Или Нилону?
— Он решил, — отвечает Лена, — господи помогай нам, что это твой выбор. Не его.
Трей какое-то время это переваривает.
— Он знает, что ты сюда поехала?
— Нет, — отвечает Лена. — Не знаю, стал бы он со мной спорить или нет. Я бы в любом случае приехала. У тебя есть право понимать, во что ты лезешь.
