Дэвид Хьюсон - Убийство-2
Широкими шагами он направился к двери. Никто его не остановил, более того, за ним последовал сначала Кан, затем Гитта Спалдинг и, наконец, Карстен Плоуг.
Грю-Эриксен сидел за своим столом, глядя в стену.
— Это еще не все, — осторожно заговорил Бук. — Я обещаю…
Седой человек, сидящий перед ним, закрыл глаза и откинул голову назад.
Бук встал и вышел.
Около шести дождь сменился мокрым снегом, который налипал на лобовое стекло. На проезжей части снег моментально превращался в серое месиво. Лунд и Странге колесили по Копенгагену в поисках Торбена Сконинга.
Он жил в старом доме недалеко от Сторе-Конгенсгаде. Его жена не видела его с самого утра. Они проверили все местные пабы — безрезультатно. Как выяснилось, кроме выпивки, у Сконинга был всего один интерес в жизни: Музей датского Сопротивления.
Перед небольшим зданием, расположенным недалеко от гарнизона крепости Кастеллет и дворца Амалиенборг, стоял самодельный танк военных времен. Когда они припарковали машину возле входа, Лунд подошла к ветхой конструкции, чтобы получше ее рассмотреть. Танк больше напоминал детскую игрушку или большой велосипед, обвешанный бронированными листами, а не боевую машину. На передней панели была надпись: «Frit Danmark» — «Свободная Дания».
В окнах музея горел свет, были видны люди с бокалами вина. Очевидно, какой-то прием.
Вслед за Странге она вошла в фойе, попросила его разузнать о Сконинге, а сама отправилась бродить по залам. В первый и последний раз Лунд была здесь вместе с классом на экскурсии и тогда не запомнила почти ничего из того, что им рассказывали. Она снова подумала о том, что в детстве война представлялась ей лишь далеким кошмаром и, уж конечно, касалась только стариков, а не ее лично.
Она быстро обошла экспозицию, проследив смутную, неудобоваримую историю о том, как Дания позволила всемогущему германскому фашизму вторгнуться в страну в сороковом году и только в последующие годы набралась смелости, чтобы сопротивляться оккупантам.
Все это было здесь: первые неумелые диверсионные акции, осуществленные школьниками, объединившимися под названием «Группа Черчилля». Более смелые и серьезные атаки коммунистов, совершенные при помощи британских секретных агентов. С тысяча девятьсот сорок третьего года начался фашистский террор: вывоз евреев, массовые аресты, пытки, заключение в концентрационные лагеря, казни тех, кто подозревался в содействии партизанам.
На террор последовал ответ. Эту часть Лунд рассмотрела более внимательно. Не все датчане сопротивлялись. Не все сохраняли нейтралитет. Кое-кто присоединился к нацистам, стал работать на них, получая выгоду от их покровительства. Но и рискуя при этом жизнью. С началом террора движение Сопротивления сформировало бесстрашные ударные группы и стало издавать подпольные листовки с фамилиями и фотографиями предателей, которых надлежало уничтожить.
В них стреляли на улицах, в их домах, на работе.
Война шла повсюду, в том числе в подвальных камерах Управления полиции, где подозреваемых истязали, перед тем как сослать в концентрационные лагеря в Германии или, еще хуже, отвезти в Минделунден и быстро, жестоко убить.
Предатель. Это слово смотрело на нее почти с каждой музейной витрины, с листков подпольных брошюр, напечатанных на самодельных печатных прессах, с газетных репортажей, со страниц исторических книг.
Информаторы. Доносчики. Датчане, которые не имели права жить.
Казалось, в музее сумели сохранить весь тот период в истории страны. Старое оружие, детские рисунки, вырезки из газет и огромное количество фотографий. Мертвые солдаты на заснеженном поле. Самодельные пистолеты и бомбы. Лица информаторов, заочно приговоренных к смерти. Общие портреты. К примеру, снимок членов датской группы Лорентцена, которую немцы обучали с целью внедрения в партизанские части. Шеренги людей, подгоняемых нацистскими охранниками к входу в лагерь для интернированных в Хорсерёде, что возле Хельсингёра. Это место Лунд хорошо знала, сейчас там находилась открытая тюрьма для правонарушителей, которые не представляли угрозы для общества.
Какой же идиоткой она была, думая, что война навсегда ушла в прошлое, превратившись лишь в исторический факт. На самом деле война мрачным призраком по-прежнему бродила по Управлению полиции, по тюрьмам, которыми ведало государство, в головах совсем молодых людей гораздо младше ее, взрослевших в мире, который уже был гораздо опаснее и тревожнее, чем счастливый мир ее детства.
Она остановилась перед страшным стендом о нападении на группу бойцов Сопротивления, застигнутых врасплох и расстрелянных на месте. За несколько дней до этого они точно так же поступили с одним предателем.
Подошел Странге и встал рядом. На экспонаты он даже не взглянул.
— Сегодня Сконинга здесь не видели. Но…
— Здесь есть фотография твоего деда?
Странге не сразу понял ее вопрос.
— Что?
— Мне всегда казалось, что война осталась где-то далеко. Для меня, во всяком случае. Но она рядом. — Лунд подняла на него глаза. — Так он здесь? Ты искал?
— Я же его никогда не видел, — сказал он обиженно. — Как я мог искать? Отец тоже не часто о нем говорил. И я живу в настоящем. Здесь и сейчас. У меня нет времени на… — Он обвел широким жестом музейный зал. — На все это.
— Вот и я так думала.
— Ты меня пугаешь.
— Почему?
— Мне не нравится, когда ты начинаешь рефлексировать.
— Не волнуйся, со мной это редко случается.
— Уф, успокоила. Давай вернемся в реальный мир. Только что звонила жена Сконинга. Говорит, кто-то еще искал ее мужа.
Лунд отвернулась от старых фотографий и кустарного оружия.
— Кто?
— Он не назвался. Только сказал, что служил вместе с Торбеном. — Странге поманил ее к выходу. — И мобильный телефон Сконинга по-прежнему не отвечает. Жена говорит, что это очень странно.
— А что она сказала тому человеку?
Странге нахмурился:
— То, о чем нам не говорила. По воскресеньям Сконингу дают ключ от местной библиотеки в Нёрребро. Он там учит языки по ночам, а потом сам все закрывает.
Через две минуты они уже сидели в машине. Как только они отъехали от музея, Странге поставил на крышу проблесковый маячок, и дальше они двигались в синих всполохах и под вой сирены.
Желтый «фольксваген» был единственной машиной перед небольшой библиотекой. Рабен провел здесь уже почти час с выключенными фарами. Он сполз на сиденье как можно ниже и не спускал глаз с входа. Ждал. В его кармане лежал пистолет.
Это имя никак не давало ему покоя. Сконинг. Да, он определенно слышал его раньше. Даже мог представить его лицо. Такой же неуравновешенный смутьян, как и он сам. Крепкий и упертый.
Человек, который мог бы отзываться на имя Перк.
В бесплодных землях Гильменда имя и национальность мало что значили. Во всех армиях были такие мужчины, а иногда и женщины, которые кочевали по опасной зоне за линией фронта, говорили на многих языках, носили одежду, которая маскировала их истинное происхождение.
Солдаты спецназа не были единственными, кто умел действовать бесшумно и скрытно. Были при армии еще невидимки вроде Перка, стоящие как бы вне обычной иерархической структуры. Они пользовались правом свободного перемещения, не были обременены правилами ведения боя. Жесткие каноны военной жизни на них не распространялись.
Если бы только голова его нормально работала, он бы увидел этого человека и сразу бы все понял. Если бы…
Сзади показались огни. Рядом остановилась машина. Рабен вжался в спинку сиденья, не сводя глаз с окна.
Бородатый человек с жестким, безжалостным лицом. Военная форма, черный берет.
Рабен почувствовал, как закипает мозг. На мгновение он снова перенесся в тот день в Гильменде, услышал гром взрыва, крики мужчин, женщин, детей. Стрельба и пламя. Страдания и кровь. Картины вспыхивали в голове одна за другой, но он не мог отличить правду от того, что рисовало его воображение.
Человек в берете вышел из автомобиля. Он был высок и мускулист. Дойдя до двери в библиотеку, нажал на кнопку звонка.
— Эй! — крикнул он. — Есть кто-нибудь?
У него был громкий, твердый голос. Голос офицера.
— Привет, Сконинг, — сказал человек, открывший дверь. — Я не знал, придешь ты сегодня или нет. Ну ладно, тогда я пойду домой. Справишься здесь сам, как обычно.
Рабен видел, как Сконинг вошел в библиотеку, а второй человек зашагал прочь по улице. Когда его шаги стихли за углом, Рабен тоже покинул машину.
Перед входом он нащупал в кармане пистолет. Его пальцы почувствовали что-то еще. Он вынул предмет. Это оказалась игрушка Йонаса, которую мальчик вложил в руку Рабена, когда застал их с Луизой в беседке на пляже. Пластмассовый солдатик со свирепым лицом грозно держал меч. Вот и все, что у него осталось.
