Замерзшее мгновение - Камилла Седер
Она умолкла, ожидая реакции. Ее не последовало.
— Сусанн?
Енсен выглядела так, будто сильно замерзла: плечи подняты, челюсти стиснуты, кожа вокруг рта отливает красным и желтым. Руки плотно сжаты.
Бекман одернула себя. Следует уважать желание женщины, чтобы ее не трогали.
— Если я побуду еще какое-то время, может, вы скажете что-то попозже? — попыталась она снова. — А если не вспомните ничего, пока я здесь, то могли бы позвонить или написать мне потом. Я дам вам свои телефоны. Я бы также просила вас подумать, не слышали ли вы когда-либо, чтобы имя Ларса Вальца упоминалось в связи с вашим братом. Но не зацикливайтесь на этом. Это просто след, по которому мы пытаемся идти, но он может оказаться ошибочным.
Она просидела напротив отстраненной Сусанн Енсен три четверти часа, потом встала и размяла ноги, затекшие от неудобного положения.
— Я пойду.
Она осторожно положила рядом с Енсен свою визитку. Казалось, женщина спит с открытыми глазами. Но вдруг она повернула голову и на короткое время встретилась взглядом с Бекман, прежде чем снова сфокусироваться на своих руках, которыми теперь обхватила щиколотки. Издалека, если не приглядываться, она выглядела лет на двенадцать.
Бекман не приглядывалась, но, казалось, видела Сусанн Енсен яснее, чем ей бы хотелось.
— Пожалуйста, позвоните мне, — наконец сказала она. — Даже если не желаете говорить о брате.
Когда Бекман вышла в прихожую, та была пуста, а десять строчек в книге регистрации уже заполнились. Она почувствовала тяжесть в груди, шагнув на булыжную мостовую переулка, ведущего к центру города. Столь же узкая, как и переулок, полоска неба выделялась сине-серым цветом на фоне старинных каменных домов. В конце переулка светилась реклама распродаж на площади Фемман.
44
Он застал Анн-Кристин Эстергрен стоящей у окна. Внизу, на стадионе Уллеви, велись какие-то строительные работы, но происходящее на арене ее явно не интересовало. Он вдруг понял, что в последнее время часто видел ее такой, глубоко погруженной в собственные мысли. Ее поза на расстоянии говорила о неуверенности, она стояла, наматывая на палец прядь волос. Да и выглядела более усталой, чем когда-либо.
Ей оставалось всего пара лет до пенсии, но подчиненные не воспринимали этот факт всерьез. Эстергрен не в роли полицейского? Пенсионерка, вышивающая подушки в своем дачном домике? Невозможно себе представить.
— Вы хотели поговорить со мной? — спросил он.
Кажется, она совсем не удивилась, когда его голос нарушил относительную тишину, стоявшую в той части отдела, где она располагалась.
— Кристиан, хорошо, что пришел.
Она жестом пригласила его присесть.
— Выглядишь словно школьник на пороге кабинета директора.
Телль напряженно улыбнулся. Казалось, он полностью потерял способность общаться со своим начальником. Возможно, представление закончится здесь и сейчас, если речь пойдет о том, чего он так боялся. С какой-то стороны это было бы хорошо.
Он сел в одно из двух кресел и положил ногу на ногу. Для видимости он взял с собой материалы по убийствам, совершенным на джипе, и по делу о пиромании, над которым они интенсивно работали, пока убийство в Улофсторпе не стало наиболее приоритетным.
Эстергрен молчала, и он неловко начал докладывать о ходе расследования, но она отмахнулась от его усилий. Он закрыт папки.
Из ящика стола она вытащила пачку сигарет, сохраняя вопросительно-упрямое выражение лица.
— Недопустимо, — сказал Телль.
Курить в здании полиции было строго запрещено, с тех пор как ликвидировали курилки, а на их месте появились более полезные для здоровья комнаты релаксации, которые, однако, не рассматривались курильщиками как способ расслабления и зачастую становились приютом для нарушающих правила никотиноманов. При этом никто не считал своим долгом докладывать об этом административно-хозяйственному отделу.
Эстергрен приоткрыла балкон, поставила стул поближе к щели и с наслаждением затянулась.
— Я знаю, что нельзя, но, черт, как же трудно устоять! — сказала она.
Телль кивнул. Ему все это было прекрасно известно.
Вскоре кабинет наполнился холодным воздухом и дымом, и он вдруг вспомнил о лихорадочных проветриваниях, которые устраивал в юности, когда мама или папа стучали в его комнату.
Он тайком огляделся. Все эти годы кабинет выглядел одинаково: письменный стол, два кресла и небольшой круглый столик — вот и вся мебель, не считая обязательных полок с папками и сборниками законов. Никаких комнатных растений, никаких личных вещей вроде фотографий детей или внуков. Он подумал, что даже не знает, есть ли у нее дети и внуки. Что ждет ее дома через пару лет.
Почему-то ему показалось, что и она сидит на работе допоздна, чтобы отсрочить момент, когда откроется дверь в пустую квартиру, которую каждый вечер нужно заново и в одиночку делать если не уютной, то по крайней мере пригодной для проживания.
С поразительной ясностью он осознал, что именно так и воспринимал свое существование, выключив Сейю из жизни — столь же быстро, как она вошла в нее. Ее отсутствие было не менее явным, чем его прежнее прославление одиночества: возможности делать все, что угодно, и когда хочется, и общаться только с теми, кого он сам предпочтет.
Возможно, именно это он чувствовал и по отношению к Карине. В начале их отношений он, по своему обыкновению, боролся со страхом привязанности, а Карина терпеливо ждала. Он действительно был влюблен в нее, нельзя этого отрицать; достаточно, чтобы в конце концов отбросить страхи вместе с цинизмом и решиться проделать весь путь, с помолвкой и обещаниями вечной верности. И все равно ничего не получилось. И где гарантия, что на сей раз все вновь не закончится поруганными чувствами и горькими обвинениями?
Когда Эстергрен повернулась к открытой балконной двери, чтобы выпустить дым, он внимательно посмотрел на нее. Никогда раньше она не казалась ему столь отстраненной. Наоборот, он всегда ценил в ней ощутимое присутствие, ясность. Энергию, заражавшую окружающих.
Черная рубашка поло, обычно элегантно контрастировавшая с бледной кожей и белыми волосами, сегодня подчеркивала серый цвет лица и темные круги под глазами. Очки увеличивали бледно-голубые глаза с покрасневшими веками, окруженные глубокими морщинами.
У Телля внезапно появилось ощущение, что она вовсе не собиралась говорить с ним о его личной жизни, на короткий момент пересекшейся с работой, поскольку никому до этого нет дела; кроме того, сейчас его личная жизнь отсутствовала также явно, как и обычно. Какая эгоцентричность! Почему он ни разу не спросил Эстергрен, замужем ли она? Почему даже не задался таким вопросом?
Ему сильно захотелось курить, и он пожалел, что не взял с собой пачку. Словно прочитав его мысли, Эстергрен перекинула ему
