К. Сэнсом - Седьмая чаша

Я не ответил, понимая, что в этом нам с Харснетом никогда не прийти к согласию. К моему удивлению, он вдруг улыбнулся и сказал:

— Вижу, я вас не убедил.

— Боюсь, что нет, — также с улыбкой ответил я. — Как и я вас.

Он смотрел на меня без капли враждебности и, наоборот, с каким-то сочувствием.

— Извините настойчивость моей жены в вопросах ценностей семейной жизни. Женщинам в наши дни позволено говорить все, что им заблагорассудится. Но она права. Мэтью… Вы позволите мне называть вас просто Мэтью?

— Конечно.

— Так вот, я с интересом наблюдал за вами всю последнюю неделю. Совместная работа дает прекрасную возможность оценить человека. Вы человек большого ума и высоких моральных принципов.

— Благодарю вас.

— Вы были удачливым адвокатом и находились рядом с Томасом Кромвелем, когда он только начинал. Я думаю, вас вполне могли бы назначить одним из уполномоченных, которым было поручено свести на нет все монастыри.

— Такая работа не по мне. Для нее требуются более безжалостные люди.

— Да, в вас сильны моральные устои. Но высокоморальный человек не должен терять веры.

— Когда-то я делил адвокатскую контору с одним хорошим человеком, приверженцем новой веры. Потом он ушел и сделался уличным проповедником. Я часто вспоминаю его. Наверное, он и по сей день шатается где-нибудь по дорогам. Однако я знавал и хороших людей, которые исповедовали старую веру. То же относится и к злодеям — их можно встретить среди приверженцев и той и другой веры.

— Я думаю, вы полны сомнений. Вы из тех, кого Библия называет лаодикийцами.

— Лаодикия. Город, где возникла одна из церквей, на которые Иоанн Богослов обрушивается в Откровении. Да, я сомневаюсь.

Я поймал себя на том, что в моем голосе зазвучал холод. Мне не хотелось этого разговора, не хотелось, чтобы Харснет обращал меня в свою веру, к тому же в столь покровительственной манере, но мне также не хотелось быть с ним грубым. Его страстность была искренней, а мне с ним еще предстояло работать.

— Простите меня за нескромность, — продолжал он, — но, может быть, испытывать душевную горечь, упорствовать перед Богом вас заставляет ваш физический недостаток? Я заметил, как болезненно вы отреагировали на слова настоятеля Бенсона, вспомнившего случай, когда король в Йорке высмеял вашу горбатость. К сожалению, когда подобные вещи говорят тебе в лицо, это надолго врезается в память.

Вот теперь я почувствовал злость. На сей раз он зашел слишком далеко.

— Я был горбат и тогда, когда являлся, говоря по-вашему, человеком истинной веры, — твердо ответил я. — Сейчас я сомневающийся, лаодикиец, как вам угодно было выразиться. А все потому, что на протяжении десяти лет я видел с обеих сторон людей, которые твердили о своей любви к Господу, но одновременно с этим грабили и убивали себе подобных. «По плодам их узнаете их». Не так ли говорится в Библии? Поглядите на плоды, которые принесла религия за эти десять лет. Перед глазами у нашего убийцы не счесть примеров, которые могут вдохновлять его на самые изощренные преступления.

Харснет нахмурился.

— Сторонники Папы делают все, чтобы доказать, будто истинной вере чуждо милосердие, и мы должны бороться с этим. Вам известно, что творит Боннер. Я не сторонник жестких мер, более того, я их терпеть не могу, но иногда без них не обойтись.

— Во что вы верите, Грегори? — осторожно спросил я. — Неужели, подобно Кранмеру, вы полагаете, что король — наместник Бога на земле, посаженный на трон, чтобы претворять в жизнь доктрину церкви, и что все должно происходить в соответствии с его волей?

— Нет, я верю в то, что истинная христианская церковь должна быть самоуправляема. Никаких епископов, никаких таинств. Так, как было в начале, так должно быть и в конце. А конец близок, в это я тоже верю.

— Так я и думал.

— Я вижу знамения, странные вещи, происходящие повсюду, вроде тех огромных рыб, которых извергли воды, вижу преследования истинных христиан. Антихрист здесь, это Папа. Сейчас не время для полумер.

— Я же уверен в том, что Книга Откровения была написана лжепророком, — ответил я, — а убийца осуществляет его дикие мечты и фантазии.

Я думал, Харснет взорвется от злости, но его взгляд оставался сочувственным. Он тяжело вздохнул.

— Вижу, вы искренне верите в то, что говорите, Мэтью. Я способен взглянуть на вещи с вашей позиции, и поверьте, мне самому зачастую не нравится делать многое из того, что мне приходится делать. Например, способы, которые я применяю в этом расследовании.

Его щека дважды дернулась, будто от нервного тика.

— В тот день я усердно молился, и, как мне кажется, Бог услышал меня и утвердил меня в мысли о том, что истину о смерти несчастного Эллиарда необходимо сохранить в тайне. Я никогда ничего не делаю без молитвы и начинаю действовать, только получив ответ от Бога и поняв, что я нахожусь на верном пути.

Харснет улыбнулся.

— В конце концов, держать ответ мне придется перед Ним, а не перед смертными.

Он посмотрел на меня взглядом, в котором сочетались страстность и серьезность.

— В юности я тоже сомневался, как, наверное, любой человек. Но однажды, когда я молился, прося просветления, я почувствовал, как в меня вошел Бог, и мне показалось, будто я очнулся после долгого сна. Я ощутил любовь Бога, с моего сознания словно спала пелена.

— Мне казалось, что однажды я испытал то же самое, — с грустью отозвался я.

— Но этого, видимо, оказалось недостаточно?

— Нет.

Харснет улыбнулся.

— Возможно, такой момент еще наступит. После того, как закончится весь этот кошмар.

Он замялся, и в его глазах вновь проступила застенчивость.

— Мне хотелось бы быть вашим другом, Мэтью, — сказал он. — Поверьте, я умею дружить.

— Даже с лаодикийцами? — рассмеялся я.

— Даже с ними.

Я пожал ему руку и подумал, что, когда все это останется позади, произойдет одно из двух: либо я обрету веру, либо он ее потеряет.

Глава 29

Уже стемнело, когда, смертельно уставший после долгого дня, я возвращался домой. Конь неспешно трусил по Стрэнду,[29] мимо богатых домов, выстроившихся вдоль этой улицы от Вестминстера до Сити. В окнах мерцали желтые огоньки свечей. Поскольку наступил комендантский час, людей на улицах почти не было, но, как всегда в последние дни, я оставался начеку.

Воздух был теплым, но сырым, и, поглядев на небо, я увидел, что звезды спрятались за тучей. Значит, скоро будет дождь. Это предсказывали и разболевшиеся швы на моей раненой руке. Завтра, если выдастся свободное время, нужно будет сходить к Гаю и спросить, когда можно будет их снять. Я хотел также поговорить с ним и об Адаме Кайте, и об убийце. Разговор с Харснетом эхом отдавался в моей голове. Я не верил в одержимость преступника, но никакого другого, более реалистичного объяснения предложить не мог. И еще я не знал, где и когда негодяй нанесет новый удар.

Войдя в дом, я увидел человека Харснета. Орр сидел в прихожей и читал Писание.

— Все спокойно, Филипп? — осведомился я.

— Да, сэр. Я несколько раз прошелся вверх-вниз по улице, так, чтобы меня видели. Все как обычно. Много адвокатов, уличный торговец, с самого утра во все горло расхваливающий свой товар…

— Далеко он забрался. Вряд ли в этом районе он может ожидать бойкой торговли.

— Сейчас многие из тех, кто остался без работы, подались в торговцы. Они теперь по всему городу.

— Что верно, то верно.

Я прошел дальше, довольный тем, что Орр на своем посту. Мне была по душе его основательность и добросовестное отношение к порученному делу. Если убийца попытается причинить нам еще какие-нибудь неприятности, присутствие Филиппа окажется как нельзя кстати.

В доме царила тишина. Впрочем, нет. Подойдя к лестнице, я остановился, поскольку до моего слуха донеслись какие-то звуки, раздававшиеся из-за двери кухни. Плакала женщина. Я осторожно подошел к двери и распахнул ее.

За столом сидела Тамазин, шмыгая носом и горько всхлипывая. Рядом с ней, полная сочувствия, примостилась Джоан. Она по-матерински обнимала молодую женщину за плечи. Посмотрев в окно, я увидел стоявших на дворе мальчишек, Питера и Тимоти. Прижавшись носами к стеклу, они наблюдали за происходящим на кухне. Я махнул на них рукой, и они упорхнули, как два воробья.

Тамазин подняла голову и посмотрела на меня. Синяки почти сошли, но сейчас ее лицо было красным и опухшим от слез.

— Что стряслось? — спросил я.

— Ничего, — ответила она.

— Но я же вижу, что что-то случилось, — не отступал я.

— Поссорилась с Джеком, — пояснила Джоан.

— Он вернулся домой час назад, — пролепетала Тамазин. — Пьяный. А когда я спросила, что случилось, набросился на меня и такого мне наговорил… Я этого больше не вынесу! — с неожиданной злостью добавила она.