Кристиан Мёрк - Пёсий остров

— Кто здесь? — спрашивает он у железной двери, как ребенок в надежде обезоружить кого-то злого, но в ответ слышит только крики чаек. Две птицы равнодушно парят за иллюминатором, и перья в россыпи серых пятен дрожат на ветру. Долю секунды они смотрят на Якоба немигающим взглядом, затем взмывают вверх и исчезают из вида. Якоб закрывает глаза и снова пытается восстановить свое последнее воспоминание. Морок потихоньку рассеивается, и память внезапно возвращается к нему — стремительно и ярко. Он помнит поминки в «Ривер-Кафе» и как жена метнулась к нему синим клинком, разрезающим черную массу гостей. Он помнит Манни, умоляющего его о деньгах и пытающегося скрыть угрозу за злобой. Материнская непоколебимость. Отцовский дом мечты. Красный кирпич, крохотная белая лодочка на озере. Не помню, я успел отдать Лоре записку? Он вздрагивает, не обнаружив ее в кармане своего измятого пиджака. Может быть, ее похитил Морфей, думает он, и тут соображает, что записка была наяву.

Якоб, Якоб, зовет его чайка, севшая на иллюминатор. Якоб, сделай что-нибудь. Пора. В закатном освещении птица кажется ангелом милосердия. Затем о борт разбивается огромная волна, и настойчивый гость улетает. Поверхность моря теперь лоснится отражением фиолетового неба, но Якоб не может наслаждаться видом. Он понимает, что в скором времени умрет, и все же знание о том, какому из океанов принадлежат эти волны, его бы успокоило. Он снова смотрит на небо и представляет себя на полпути на Карибы. Затем он вспоминает Лору и старается не дать волю страху. Вдруг ее держат в соседнем отсеке? Он воображает это, и сердце начинает биться быстрее, и он не может понять, почему до сих пор никто не пришел. Чье это судно — пиратов? Торговцев людьми? Он представляет, как жену продают каким-то людям на чужих берегах, и на глаза наворачиваются жгучие слезы.

Пленнику придется думать очень медленно, чтобы не потерять рассудок и определить свое местонахождение в мире. Нужно вызвать из памяти тихую гавань, как это умеют только знатоки морских карт. Вообразить место, увиденное когда-то на карте, и бросить там якорь. Нужна лишь какая-нибудь координата. Он уговаривает себя, что онемевшая рука не засохнет и не отвалится от тела, и эта мысль его почти успокаивает. Он вдыхает воздух и решает, что находится в тропическом климате, — так ему подсказывает нежный, маслянистый запах, идущий от воды.

Якоб закрывает глаза и представляет себе зеленый цвет. Тот особый бирюзовый оттенок, который призывает раздеться и окунуться в него, когда смотришь на карту и видишь, где заканчивается пыльного цвета суша и начинается бескрайний океан грез.

— Есть тут кто? — снова взывает он к русскому слову на двери, слегка осмелев. По-прежнему нет ответа.

Запах сигарет исчезает. Якоб задумывается, различим ли вообще его голос за грохотом двигателей.

Хлопки крыльев, шорох перьев. Чайка вернулась. Чайка смотрит на него.

Вот он я, думает Якоб. Кто-нибудь, услышьте меня.

Перехватчик

Коза снова кричит. Она хочет, чтобы ее подоили.

Гектора это не на шутку раздражает: она кричала и вчера и позавчера. Он ведь объяснял старику Элизондо с верхнего этажа, как для него важно высыпаться в тишине. Первый раз, когда тупое животное разбудило весь дом в пять утра, коротышка пробормотал: «Lo siento, señor Hector»[2] — и потащил козу в заднюю комнату. Гектор понимает, что вонючая тварь дает молоко, без которого старик и его семейство не могут обходиться, когда еда по талонам. Элизондо слишком горд, чтобы признаться в этом. Как бы то ни было, коза никуда не денется, сколько бы она ни шумела. Каждый рассвет, почуяв солнце, она кричит. А оставшееся утро разносит сор по разболтанным половым доскам, если ее не привязывают на заднем дворе, а оставляют под присмотром одного из угрюмых внуков Элизондо.

Гектор ворочается в своей тесной кровати и прижимает подушку к ушам, вонзаясь в нее кулаками как в тесто. На календарь, что висит на двери в комнату, падает свет, и революционер Камильо Сьенфуэгос в ковбойской шляпе таращится на Гектора ярко-зелеными глазами. Гектор берет с прикроватного столика ватную палочку и тщательно чистит уши, размышляя о том, как бы избежать сегодня похода на работу.

Уши — единственная причина, по которой его до сих пор терпят в офисе. Потому что даже эпитет «нелюдимый» для него слишком мягок.

Он уверен: если не поддерживать уши в идеальной чистоте, то завтра же на его столе может оказаться приказ об увольнении. Его почти квадратная голова покрыта голубоватой щетиной, хотя он брился только вчера перед тем, как выйти за спиртным. Женщины на работе не в курсе, что он слышит, как они за спиной называют его неандертальцем. Его уши улавливают звуки из самых дальних углов, где люди сплетничают, будучи уверены, что никто не может их услышать. Они бы удивились, обнаружив, как сильно его оскорбляет такое прозвище. Он бы страшно хотел рассказать им, что все знает. Но еще больше он хотел бы избавиться от козы старика Элизондо, например перерезав ей глотку. Например, сегодня же.

Гектор мог бы на это пойти. Но тогда пришлось бы признаваться полицейским, на кого он работает, когда те заявятся.

Ме-е-е! — капризничает коза. Черт тебя дери, свалявшийся мешок с костями, думает Гектор, отправляясь в душ. Пока он намыливает свое коренастое тело и наслаждается искусственным ароматом дыни, исходящим от пены, поднимается солнце. Оно заливает светом однокомнатную квартиру, которую он снимает для прикрытия. Он представляет себе, что живет на Кубе и действительно работает в компании, указанной на его удостоверении, которое хмурые служащие Министерства внутренних дел подчеркнуто долго разглядывают каждый раз, как его останавливают на блокпостах. Там, под фотокарточкой, на которой его широченная физиономия улыбается, написано: страховая компания GenfAssurance, S.A., имя — Гектор Томмен. Это только отчасти правда. Его действительно зовут Гектор. Остальное — ложь.

Гектор вытирается полотенцем. Волосы на спине остаются влажными. Он надевает цветастую рубашку и джинсы, зашнуровывает кроссовки и проверяет бумажник на предмет лишних вещей — на случай, если его остановят по дороге на работу. Номер телефона какой-то девицы. Диандра из Колорадо. Приехала на три дня, хочет повеселиться. Запах ее дешевого парфюма до сих пор стоит у него в ноздрях. Увидимся, Диандра, думает он, запоминая номер наизусть и сжигая бумажку на пламени зажигалки, затем превращая пепел в пыль и рассыпая его, как приправу. Он прыскает в воздух дезодорантом, чтобы скрыть запах сожженной тайны. Затем спускается по щербатым мраморным ступенькам, когда-то украшавшим посольство Британской империи, и выходит навстречу новому дню.

Он забирается в свою раздолбанную «ладу» цвета мочи и поворачивает на Пятую улицу, некогда бывшую жемчужиной Кубы, до революции 1959 года. По приказу Фиделя все живописные здания иностранных посольств, находившиеся здесь, объявили «собственностью народа». В них поселили кубинских крестьян вместе с их животными, которые разместились на этажах, на тех же роскошных коврах, где всего несколько дней назад расхаживали высокопоставленные дипломаты. Отец господина Элизондо одним из первых получил квартиру на верхнем этаже. Его семья из одиннадцати человек до сих пор там обитает. Кто-то из детей пририсовал усы гипсовому бюсту королевы Виктории в вестибюле, и Гектор поневоле находит это забавным. Он живет в бывшей комнате связи посольства Великобритании и порой думает, что тот, кто поселил его здесь, тем самым проявил редкое чувство юмора. Он вливается в утренний поток машин, чувствуя себя подавленным. Солнце жалит его глаза.

На Кубу начали просачиваться новые деньги, хотя мало кому доводится их видеть. Набережная Малекон вся заполнена новыми желтыми «фиатами» такси и лимузинами работников Партии. Сонные граждане едут на военного вида автобусах, которые местные прозвали «верблюдами» из-за грузовика-«головы», за которым тащится трейлер с двумя отчетливыми «горбами». Гектор всего однажды ездил на таком автобусе, и его сразу же укачало. Еще нет даже восьми, а некогда роскошная набережная уже заполнена престарелыми рыбаками, которые надеются успеть с уловом до того, как военная полиция их разгонит. Они бьются за места с тощими хинитерос — мальчиками-проститутками, еще совсем детьми, которые бросают многозначительные взгляды на мужчин в проезжающих мимо машинах, выставляя напоказ узкие бедра в кричащих ярко-красных штанах.

Дома, выходящие окнами на набережную, настолько выцвели, что кажется, вот-вот рассыплются в прах от запустения. Гектор каждый раз удивляется, что все это существует — старые кирпичные здания, лозунги «Вперед, к победе!», полицейские в неуклюжей форме. На чем все это держится, почему не разваливается? По инерции? На драйве революционного вдохновения? На страхе? Когда Гектор слышит по ночам сквозь тонкие стены шепот у соседей, там никто не восхваляет Фиделя или его младшего брата. Людей интересует мыло. Косметика, солнечные очки. Лекарства. Мелочи, которые недоступны здесь в повседневной жизни. Гектор всегда носит в кармане пригоршню обезболивающего. Такая роскошь, привычным жестом предлагаемая официанту, не раз обеспечивала ему лучшие столики в ресторанах. Дешевая тушь обеспечивала гораздо большее — местные девушки, расстегивая его ширинку, клялись всем на свете, что им уже есть двадцать один год.