Кристиан Мёрк - Пёсий остров
— Манни, я понимаю, что тебе нужны деньги, — говорит Якоб, ловя на себе сочувственный взгляд Лоры из-за стекла. — Тебе всегда нужны деньги. Но я не хочу принимать решение прямо сейчас. Зачем спешить?
Невзирая на холод, лицо Эммануэля краснеет.
— Потому что рынок недвижимости в заднице! Ты что, газет не читаешь? Найти такого покупателя, как этот чувак на красной тачке, — это удача, которая случается только однажды! И если ты не подпишешь отказ, мы эту удачу упустим! Уже через месяц особняк будет стоить на три миллиона меньше. Ты хочешь этого дождаться?
Эммануэль все это время размахивает какой-то бумагой, зажатой в руке, отчего смахивает на капризного поэта.
— Мне просто надо подумать, — примирительно говорит Якоб, которому хочется оттолкнуть брата, но река всего в нескольких метрах от них. Последний раз, когда они ссорились, Манни чуть по привычке не выхватил пистолет. Сегодня он может толкнуть его в ответ. «Мальчики, пускайте в ход обаяние, — всегда говорил им отец. — Кулаками пользуются те, кто не умеет улыбаться». Однако Манни никогда не умел улыбаться убедительно.
— Ты меня уничтожишь, — вздыхает Манни, и на этот раз в его голосе нет ничего, кроме горечи. — Они отберут мой дом. Наш с Рашель.
— Я все понимаю, — отвечает Якоб, чувствуя укол жалости, хотя отлично знает, что планы брата всегда заканчивались для всех слезами, а не выгодой. — Но почему ты не хочешь взять деньги, которые папа оставил? Там по меньшей мере тридцать тысяч. Этого бы хватило на какое-то время.
Манни открывает рот и что-то отвечает. Якоб видит это, но не может расслышать. Кабели моста гудят все громче, превращаясь в многоголосый хор из стали и пыли. Якоб подходит поближе к брату и прикрывает ухо от ветра. Манни хватает его за лацкан и выворачивает его, и при этом как будто рычит. Мост перестает гудеть, теперь остаются только беззвучные снежинки, медленно парящие на ветру, тающие на лицах людей. В ресторане происходит какое-то движение, синяя вспышка. Это Лора, расталкивая гостей, идет в сторону террасы.
Якоб стоит на коленях, глядя на золотой значок Манни. Он кажется ему маленьким железным солнцем, искрой теплого света. Он падает на землю, и последнее, что он чувствует, — это ладони жены на своих щеках.
— Золотце, — зовет она. — Ты меня слышишь?
Но Якоб слышит только грохот грузового поезда, который увозит его из этого мира в другой.
Ему кажется, что он переместился в мир духов. Но его озадачивает запах.
Пахнет кожаной обивкой, а не серой и гнилью. Должно быть, он в машине «скорой помощи» или в полицейском фургоне. Все вокруг движется резко, неаккуратно. Рядом с ним раздаются приглушенные голоса, он не может разобрать слов, но их беспокойство доходит до него сквозь кокон. Он чувствует, что кто-то рядом по-настоящему в ужасе, и этот ужас начинает захватывать и его. Кто-то перетаскивает его из одной машины в другую, и теперь он чувствует запах бензина и резины. Может быть, где-то рядом мыши, потому что он слышит какой-то непрекращающийся писк. Темнота, накрывшая его, когда подоспела Лора, теперь разрослась и стала плотной, как железная завеса. Он пытается открыть глаза, чтобы всем объяснить, что они не того хоронят, что он еще жив. Но он ничего не видит. И все же марево, заполнившее его ум, расступается ровно настолько, чтобы он понял, где находится.
Его бросили в багажник чьей-то машины.
Запах резины исходит от шины, которая лежит рядом с ним, а писк — от пружин, которые давно не меняли. Он думает об отце и размышляет, была ли его последняя поездка на машине похожа на эту. Нет. Отец всегда сидел спереди, даже отправляясь на собственную казнь, и ни один заимодавец или недоделанный бандит не могли этого изменить. Но я — не мой отец, думает Якоб. Он слышит, как где-то рядом спорят, и это последнее, за что успевает уцепиться его проснувшееся было сознание, прежде чем снова погрузиться во мрак. Барух ата… Якоб забывает слова и не может продолжить свое неуклюжее обращение к Богу. Затем он чувствует запах соленой воды и выхлопов.
Я не знал, что Стикс такой широкий, думает он и отдается течению.
Пленник
Чайки пытаются разбудить мужчину, плывущего по реке смерти. Якоб, зовут они, Якоб, Якоб.
Он всплывает из глубины, в которой ничего не чувствовал. Ему кажется, что на его члены давят тяжелые мешки с песком. Память рисует, как отец покупал ему новую куртку и как он впервые встретился с Лорой в благотворительном магазине. Она все время поправляла волосы, как будто с ними что-то было не так. Затем он вспоминает, как Манни бросал ему баскетбольный мяч и смеялся. Он помнит резиновые шлепки мяча об пол, и эхо гулко раздается в его голове. Мяч скачет ритмично, далеко. Обрывки прошлого мелькают в голове Якоба, как карточная колода, рассыпавшаяся от ветра, и вскоре утихают. Чайки продолжают кричать его имя как заклинание: Якоб, Якоб. На мгновение он забыл, как его зовут, так что он благодарен чайкам за напоминание. Я — Якоб. Он пытается это пробормотать, но слова не поддаются ему. Оцепенение, сковавшее его ум, пока еще отказывается его отпускать. Никто не покидает царство Морфея так просто. Якоб наконец делает первый сознательный вдох, чувствует выхлопы и соленый воздух, и карточная колода рассыпается в прах.
Пленник приходит в себя.
Якоб касается нёба вспухшим от жажды языком и чувствует что-то сладкое. Джин? Или что-то еще? Его желудок свело, а одна рука пульсирует от боли. Кто-то залил его глаза клеем? Он вдруг понимает, что не может их открыть и не может дышать, и чувствует, как пульс ускоряется от страха.
Первое, что Якоб видит отчетливо, — это собственное запястье и часть белого рукава. Они покрыты чем-то, напоминающим засохшую кровь. Моя? — думает Якоб. Его правая рука ноет, когда он поднимает ее к свету, чтобы лучше разглядеть. Кажется, будто что-то в районе локтя сломалось и превратилось в маленькие острые зубы, грызущие кожу изнутри. Стекло его наручных часов отошло и торчит как створка устричной раковины.
Он силится восстановить в памяти последнее, что с ним произошло. Но помнит только пару ботинок. Они были черные, и он их трогал. Это были полицейские ботинки Манни. Но сколько прошло времени? Якоб помнит, что тогда было холодно, а сейчас тепло. Пока глаза привыкают к обстановке, он чувствует, как что-то мягкое шевелится возле его щиколоток. Какие-то мелькающие тени. Крысы? Еще один всполох темноты в углу, затем тишина. Теперь луч яркого солнца проникает в помещение сквозь круглый иллюминатор, и ему наконец становится ясно, где он находится.
Где-то на нижних палубах неизвестного судна.
Это судно качается на больших невидимых волнах. Вокруг на полу — лужицы мазута и солярки. На двери — табличка с надписью по-русски: «Грузовой». Якоб проводит по буквам пальцами, пытаясь разгадать значение слова, но тщетно. Не знать наверняка, что там написано — «машинное отделение» или «пыточная», — оказывается страшно. Дверь надежно заперта с другой стороны. Ручка бессмысленно вращается по кругу, когда Якоб дергает ее. Капли конденсата стекают по ржавым стенам. В углу помещения гниет куча деревянных ящиков, на них тоже какие-то надписи по-русски. Если я на русском судне, то как я на него попал? И как давно я здесь нахожусь? Мне казалось, что я умираю, — а дальше ничего не помню.
Он вновь смотрит на иллюминатор, подходит и выглядывает наружу, но не видит ничего, кроме пара, валящего вдоль борта гигантского судна сплошной стеной. Солнце садится, но что это за солнце? Тропическое? Или то, которое он видел во сне? Ветер обдает его щеки липким теплом, а воздух на Ист-Ривер, как и на Стиксе, — ледяной. Якоб смотрит на звезды, начинающие мерцать за бортом, но не узнает ни одного созвездия. Земли не видно, только горизонт, и линия его прямее, чем он когда-либо мог себе вообразить. Он понимает, что находится где-то на юге. Под подошвами своих оксфордов он ощущает вибрацию — корабль ускорил ход. Он слышит только чаек, которые ныряют в море, снова взмывают вверх и кричат. Людей не слышно. Его черный костюм пахнет влагой, как будто он недавно промок. Он похлопывает себя по ляжкам и коленям и осязает сухую шерстяную ткань. Его рубашка порвана и свисает на спине так, будто кто-то разодрал ее, схватив сзади за ворот.
Пальцы на ослабевшей руке начинают неметь, и Якоб чувствует, как кровь с трудом пробивается по сосудам в запястье. Он осторожно отрывает один рукав и завязывает его вокруг локтя, понимая, что это не поможет. Его разум опять затуманивается. Прошлое снова превращается в набор разрозненных картинок, которые кто-то рассыпал по ветру. Откуда-то до Якоба доносится запах сигаретного дыма. Он думает: я должен быть осторожен, я должен присматриваться к каждой частичке своей памяти, даже когда теряю ее. Курят ли убийцы перед тем, как сделать свое дело? — размышляет он и думает, что отец наверняка смог бы ему на это ответить.
