Ларс Кеплер - Соглядатай
– Прошу прощения, – начал Йона, – вы, должно быть, Эллинор, сестра Петера Леера Якобсона?
Женщина удивленно кивнула. Когда Йона сказал, что они виделись с новым священником, который так хорошо отзывался о ее брате, голубые глаза женщины наполнились слезами.
– Петера очень, очень любили. – Она прерывисто вздохнула. – Все помнят его, все по нему до сих пор скучают…
– Наверное, вы гордились им, – улыбнулся Йона.
– Да, гордилась.
Разволновавшись, женщина сложила руки на животе, чтобы успокоиться.
– У меня есть вопрос, – продолжил Йона. – Ваш брат знал священников, которые служили поблизости?
– Да… конечно, благочинный в Катринехольме… пасторы и во Флуде, и в Стура-Мальм… И я знаю, что в конце жизни он часто бывал в церкви Лербу.
– Священники не встречались вне службы?
– Мой брат был прекрасным человеком. Честным… его очень любили…
Эллинор обвела взглядом пустое кафе, обошла стойку и показала заключенную в рамку газетную вырезку о визите монаршей четы в Стрэнгнэс.
– Петер был ассистентом-викарием на торжественном богослужении в кафедральном соборе, – гордо сообщила она. – Епископ потом благодарил его и…
– Покажи руки, – сказал Йона Роки.
Роки, не поведя бровью, засучил рукава свитера.
– Мой брат был оратором на встрече священников в Хэрнёсанде, он…
Старуха замолчала, увидев руки Роки – израненные, во вздутиях, испещренные шрамами, оставшимися после уколов, с темной сеткой вен, разъеденных аскорбиновой кислотой, с помощью которой растворяют героиновую базу.
– Он тоже священник, – сообщил Йона, не сводя с нее взгляд. – Увязнуть может каждый.
Морщинистое лицо Эллинор побледнело и застыло. Она села на деревянную скамью, зажав рот рукой.
– Мой брат изменился после несчастья… когда погибла его жена, – тихо сказала она. – Горе разрушило его, он удалился от всех… считал, что его преследуют, что все шпионят за ним.
– Когда это произошло?
– Шестнадцать лет назад…
– Что принимал ваш брат?
Эллинор затравленно посмотрела на Йону.
– На коробочках было написано «Морфин для эпидурального введения»…
Женщина покачала головой, узловатые руки беспокойно теребили цветастый передник.
– Я ничего не знала… под конец он остался совершенно один, даже дочь не выдержала. Она долго заботилась о нем, теперь я не понимаю, как у нее хватало сил.
– Но он мог проводить богослужения, выполнять свою работу?
Эллинор подняла на Йону красные, воспаленные глаза.
– Да, он проводил службы. Никто ничего не замечал, и я не замечала, мы ведь больше не общались… но я ходила к заутрене и… Народ говорил, что проповеди были сильнее, чем когда-либо… хотя сам он сдал, ослаб.
Роки что-то пробормотал и вышел из комнаты. В окно они увидели, как он прошагал по газону и сел за стол под большой березой.
– Как вы все узнали? – спросил Йона.
– Я нашла его, – ответила старуха. – И я взяла на себя заботы о его теле.
– Передозировка?
– Не знаю. Он пропустил утреню, и я пошла в пасторскую усадьбу… Там так ужасно воняло… Я нашла его в подвале… уже три дня как мертвого… голый, грязный, весь в язвах… он лежал в клетке, как животное.
– Лежал в клетке?
Эллинор кивнула и вытерла нос.
– Все, что там было, – это матрас и канистра с водой, – прошептала она.
– Вам не показалось странным, что он лежал в клетке?
Старуха покачала головой:
– Она была заперта изнутри… я всегда думала, он запирался, чтобы освободиться от наркотиков.
Женщина помоложе, в таком же цветастом переднике, встала за стойкой кафе, когда пришли новые посетители.
– Кто-нибудь из других священников мог составлять проповеди для вашего брата? – спросил Йона.
– Этого я не знаю.
– У него, вероятно, был компьютер. Можно заглянуть в него?
– В администрации. Но он писал проповеди от руки.
– Они сохранились?
Эллинор медленно поднялась с лавки.
– Я занялась поместьем, – сказала она. – Прибрала в пасторском доме, чтобы не поползли слухи… но он избавился от всего… Не осталось ни фотографий, ни писем, ни проповедей… Я не нашла даже дневников, а ведь он всегда вел дневники… Он держал их под ключом в секретере, но там было пусто.
– Они могли оказаться где-нибудь еще?
Женщина стояла неподвижно, губы беззвучно шевелились, потом она произнесла:
– У меня сохранился один-единственный дневник… Он был спрятан в баре – там, где в прежние времена мужчины устраивали тайники, за бутылками с самогоном. Прятали там порнографические карточки – доставали, когда соберутся выпить.
– Что было в этом дневнике?
Эллинор улыбнулась и покачала головой:
– Я не читала и не стала бы. Читать нельзя…
– Нельзя, – согласился Йона.
– Но в прежнее время Петер под Рождество доставал эти дневники и читал про маму и папу, наброски к проповедям или наблюдения… у него был великолепный слог.
Дверь снова отворилась, ветерок пронесся по уютной комнате, аромат сваренного кофе поплыл по кафе.
– Этот дневник здесь? – спросил Йона.
– На экспозиции. Мы называем это музеем, но тут просто собраны мелочи, которые мы нашли в доме.
Йона пошел за ней к выставке. На увеличенной фотографии 1850 года три худые женщины в черных платьях стояли перед домом, который казался почти черным. Фотография была сделана ранней весной. Деревья голые, снег еще лежит в бороздах пашни.
Под снимком помещалось короткое пояснение: местный священник распорядился построить Фридхем, чтобы, если он умрет раньше жены, ей не пришлось выходить замуж за его преемника.
Возле серег и ожерелья из полированного каменного угля лежали ржавый ключ и маленькая цветная фотография с погребения Петера Леера Якобсона. Одетый в черное, мужчина держит посох с черным покрывалом. Епископ, дочь и сестра стоят, опустив головы, у гроба.
Йона прошел мимо снимков Канторпских рудников, женщин и детей, которые надрывались на промывании руды в ярком солнечном свете, мимо фотографий бедняцкого двора в Шёлдинге и открытия железнодорожной станции. Рассмотрел черно-белую фотографию церкви, раскрашенную от руки: небо пастельно-голубое, зелень точно тропическая, а сама деревянная церковь отливает бронзой.
– Вот дневник, – сказала Эллинор, останавливаясь перед витриной, где рядком были разложены несколько предметов.
Глава 118
На льняной скатерти лежали ржавая шпилька, карманные часы, белый сборник псалмов с выведенным золотыми буквами именем «Анна», страница из старой метрической книги, карманный катехизис. А также дневник Якобсона с ярлычком, косо наклеенным на кожаную обложку в пятнах.
Старуха испуганно посмотрела на Йону, когда тот поднял крышку витрины и достал дневник. На первой странице от руки, с завитушками было написано: «Пастор Петер Леер Якобсон, книга XXIV».
– Мне кажется, читать чужие дневники нельзя, – обеспокоенно заметила Эллинор.
– Нельзя, – согласился Йона и раскрыл тетрадь.
Дневник был старым, первая запись сделана почти двадцать лет назад.
– Никто не имеет права…
– Я должен, – перебил Йона.
Он полистал страницы, просмотрел записи, чтобы понять, кто же писал проповеди для Петера.
Организация пастората становится все более навязчивой, принципы узкими. Боюсь, моей церковью все больше управляют деньги. Почему бы снова не ввести продажу индульгенций [Sic!].
Сегодня пятое воскресенье после Крещения, а литургические ткани снова потемнели. Заголовок – «Семя и урожай». Мне не нравится данное в Послании к Галатам предупреждение, что Бог поругаем не бывает. «Что посеет человек, то и пожнет». Но иногда человек не сеет – и все же должен сжать урожай. Этого я не могу сказать своим прихожанам – они хотят услышать, как столы накрываются на небесах.
Йона поднял глаза и увидел, как старуха выходит из комнаты, руки повисли, как плети.
Виделся с тем бледным благочинным из Лербу для личного разговора. Он-то думал, что я хочу поговорить о своем пьянстве. Он молод, но так крепок в вере, что я скверно себя чувствую. Я решил больше не посещать его.
Как выросла моя дочь. На днях я смотрел на нее, когда она об этом не знала. Она сидела перед зеркалом, волосы – точно как у Анны, и улыбалась сама себе.
Мы ждем пятого воскресенья Пасхи. Тема проповеди – «Расти в вере». Вспоминаю бабушку и дедушку, которые ездили в Гвинею, перед тем как перебраться в Руслаген. В моем приходе нет места для миссии, и это изумляет меня.
Йона сел на один из старых стульев под фотографиями. Он листал дневник дальше, читал о хлопотах церковного года, рождественском молебне и летнем богослужении на какой-то мельнице, пролистал назад, поискал запись о священнике из Лербу, потом снова попал в пасхальные праздники.
Евангелия направляют взгляд на пустую могилу, но за обеденным столом мы говорили о том фрагменте из Ветхого Завета, где описывается разорение Египта. Моя дочь сказала, что Бог любит кровь, и сослалась на пасхальные библейские слова: «И будет у вас кровь знамением на домах, где вы находитесь, и увижу кровь и пройду мимо вас».
