Чудовища рая - Хермансон Мари

Последнее слово он чуть ли не выплюнул, словно оно оказалось мерзким на вкус.

— Но разве не чувства как раз и делают нас людьми? — Даниэлю пришлось сглотнуть ком в горле, чтобы озвучить вопрос.

— Вот только кто решает, что такое человек? Разве это какое-то непреложное понятие? «Человек — это канат, протянутый между животным и Сверхчеловеком», как выразился старина Ницше.

Даниэль раскрыл было рот, однако доктор Фишер не дал себя перебить:

— Разве существует какой-то закон, согласно которому человечество должно вечно страдать? Сам я как врач для временного облегчения от тревоги выписываю препараты. Так сказать, накладываю повязки на рану. Но я не хочу заниматься лишь перевязками. Не хочу лишь смягчать страдания. Я хочу искоренить сам источник зла. Только представьте, Даниэль: мы способны навсегда избавиться от зла. Ну разве не фантастика?

— Не понимаю, каким образом… — заикнулся было Даниэль, однако Фишера уже несло вовсю:

— Только задумайтесь, сколько зла причиняет чувство вины! Не забывайте, вы говорите с немцем. — Он строго погрозил пальцем. — О, по части-то вины немцы настоящие эксперты! После Первой мировой войны мы были разбиты и унижены. И, словно бы этого было недостаточно, нас вынудили выплачивать огромные репарации, и мы лишились своих колоний и вооруженных сил. И, самое унизительное, нас заставили подписать признание вины, в котором мы брали на себя всю ответственность за развязывание войны. В наших страданиях оказались виноваты мы сами! А с такой виной совладать никому не под силу. Именно это-то и породило величайшее озлобление, породило жажду возмездия. Иными словами — следующую войну. Чувство вины вызывает страдания, а страдания влекут за собой еще большую вину. Порочный круг. И вот я говорю: разорвем же его! Избавимся от чувства вины!

— И все-таки я думаю, что не захотел бы иметь дело с кем-то, неспособным ощущать вину, — спокойно проговорил Даниэль.

— Но если все будут такими? В моем мире больше не останется чрезмерно чувствительных педантов вроде вас. Только не надо так возмущаться. Много ли счастья вам принесла ваша чувствительность? А ваша депрессия — может, она сделала вас счастливым?

— Откуда вам известно про мою депрессию? — удивленно воскликнул Даниэль, однако Карл Фишер пропустил его вопрос мимо ушей.

— В высокотехнологичном обществе вы обременены душой из каменного века, вот в чем ваша проблема, Даниэль. А мир нуждается в амбициозных, напористых и жестких индивидах. Профсоюзы и государство больше не станут о вас заботиться. Нужно уметь постоять за себя. В то время как большинство людей на это неспособны. Они теряют работу, превращаются в жалкие развалины, принося прибыль психологам, производителям спиртного да фармацевтической индустрии. Вот честно, Даниэль, меня просто воротит от всех этих людей, зарабатывающих на страданиях. От психотерапевтов, фармацевтов, знахарей. Священников, писателей, артистов. Всех этих паразитов, живущих за счет человеческих чувств и совести, за счет истерзанных людских душ!

Доктор Фишер уже довел себя до состояния исступленной ярости. Даниэля подмывало возразить ему, однако он вдруг ощутил себя странно опустошенным. Неправота Фишера была ему очевидна, но почему-то на ум совершенно не приходило никаких доводов. Возможно, сказывалось воздействие препаратов.

— По-прежнему не согласен с вами, — кое-как удалось выдавить ему.

Врач мило улыбнулся и как будто взял себя в руки.

— Ну естественно. Вы же являетесь частью нынешнего положения вещей и, в отличие от меня, не можете взглянуть на него со стороны. Но поверьте мне на слово: чрезмерная чувствительность человечества — пережиток предыдущей стадии развития. Вроде волос на теле. Какая-либо надобность в ней уже отпала, так что ее удаление не причинит никакого вреда.

Тут из нагрудного кармана Фишера зазвучала мелодия «Форели» Шуберта. Врач ответил на звонок.

— Превосходно, — произнес он в трубку и снова сунул телефон в карман. — Это был доктор Калпак. Ваш анализ крови показал, что все в порядке и состояние вашего здоровья прекрасное. Так что нам ничто не мешает приступить к лечению как можно скорее.

— Лечение? Что еще за лечение? — встревожился Даниэль.

— Сейчас нет времени объяснять. Если вкратце, суть как у проекта «Пиноккио», только наоборот.

Даниэль сделал глубокий вздох и, к собственному удивлению, довольно спокойно осведомился:

— То есть вы хотите превратить человека в деревянную куклу?

— Пожалуй, сам бы я не стал прибегать к подобной метафоре. Но, судя по всему, образ куклы для вас весьма привлекателен. «Кукла с чужой рукой внутри». Так же вы себя описывали?

Даниэль оцепенел.

— Откуда вы об этом узнали?

— Ну вы же говорили эти слова психиатру? К которому вы обратились за лечением от депрессии, так ведь?

Фишер прошел к книжному шкафу и принялся рыться в папках.

— Но как вам удалось заполучить информацию подобного рода?

— Я вам уже говорил, у меня широкая сеть контактов. И ради прогресса нам, врачам, необходимо делиться своими материалами.

Он вернулся с папкой и освободил на столике место, сдвинув чашки и блюдца в сторону.

— История болезни — это конфиденциальный документ, — возразил Даниэль.

— Порой ради блага большинства приходится жертвовать благом отдельной личности, — пробурчал Фишер, перелистывая документы. — По крайней мере, именно так решил ваш психиатр, когда я дал ему понять, что знаю о его отношениях с одной из пациенток. Подобные сведения, попади они в неправильные руки, нанесли бы непоправимый урон его карьере и браку. Из ваших бесед с ним создается впечатление, что вы… Ага, вот. Вы обладаете «слаборазвитым чувством собственного «я» и всю свою жизнь ощущали себя подавляемым собственным братом». Да, вы даже определили себя как «его блеклую имитацию». Весьма интересно. Вы пытались отыскать собственное место в жизни, однако без брата неизменно чувствовали себя «пустым и полым, готовым наполниться первым же встречным. Подобно перчаточной кукле». Вот так-то.

Фишер шумно захлопнул папку.

— Когда я прочел это, мне стала очевидна ваша огромная значимость для моих исследований. Вы оказались не тем, на кого я надеялся. Однако имеются все основания полагать, что еще станете.

56

Операционная создавала впечатление походной и примитивной, словно бы на скорую руку подготовленной для оказания помощи жертвам какой-то крупной катастрофы: запечатанные картонные коробки, втиснутое в угол оборудование, наполненное грязными ватными тампонами пластиковое ведерко.

К собственному изумлению, Даниэль не особенно тревожился. Внутреннее спокойствие он относил на счет сделанного доктором Калпаком укола. Хирург без всякого предупреждения выхватил шприц, который словно бы прятал в рукаве белого халата, и, даже не прерывая своей мягкой и мелодичной речи, всадил иголку Даниэлю в руку. По-видимому, в уколе были те же препараты, которыми его ранее пичкали в виде таблеток, поскольку у него вновь возникло ощущение, будто он плывет или зависает в воде. Он демонстрировал покладистость и послушание, и двум охранникам даже не пришлось применять силу, когда они подталкивали его к некоему подобию стоматологического кресла посреди операционной. Оно было накрыто зеленой бумагой, которую явно не сменили после предыдущего пациента, о чем красноречиво свидетельствовали темные пятна и разрывы, как если бы пациент не мог усидеть там спокойно.

Доктор Калпак поднес к Даниэлю какой-то жужжащий предмет. Увидев, что это всего лишь электрическая бритва, тот рассмеялся от облегчения. Индиец тоже рассмеялся, продемонстрировав ряд белоснежных зубов, и провел бритвой по черепу Даниэля. Пучки уже успевших отрасти темных волос посыпались на пол.

— Прямо как у парикмахера, а? — беззаботно бросил врач.

Рядом с креслом появился и Карл Фишер. Большим и указательным пальцами он держал тонкий металлический стержень длиной сантиметров пять. Даниэль недоуменно уставился на вещицу и спросил: