Жан-Кристоф Гранже - Кайкен
Больше в коробке с памятными мелочами ничего существенного не нашлось: ни адреса Аюми, ни дневника, проливающего свет на взаимоотношения двух подруг, ни документов, указывающих на физический недостаток Наоко.
Из дома родителей они поехали к Сигэру, который жил в корейском квартале Син-Окубо. Пассан не стал подниматься в квартиру. Воспользовавшись паузой, дошел до банкомата и снял с карточки наличные. Он даже успел съесть, стоя на тротуаре, чашку лапши соба, — учитывая прием, оказанный в доме четы Акутагава, на сэндвич от «мама-сан» рассчитывать не приходилось.
Сигэру вернулся не с пустыми руками: нашел визитку психиатра. Такэси Уэда жил и принимал пациентов в квартале Сугамо, в северной части города, неподалеку от Син-Окубы. Кроме того, шурин выяснил, где находится Ютадзима. Оказалось, это не храм и не район Нагасаки, а остров, расположенный примерно в сорока километрах от побережья.
Сигэру, окончательно протрезвевший, еще в такси сделал несколько звонков. Последний рейс до Нагасаки отправлялся из токийского аэропорта Ханэда в 23:45. Он также дозвонился до управления морского порта Нагасаки и задал ряд вопросов относительно Ютадзимы. По словам служащего, этот вулканический остров площадью несколько квадратных километров был необитаем и пуст, если не считать синтоистского святилища, в котором иногда устраивали соревнования.
— Соревнования по боевым искусствам? — уточнил Сигэру.
— В том числе.
Итак, они получили все ответы. Практически не подлежало сомнению, что Наоко и Аюми пережили на острове немало волнующих событий. Но их нынешняя встреча не сулила ничего хорошего — не на пикник они туда собирались. На смертельную дуэль.
Оливье бросил взгляд на часы: 21:00. На обработку психиатра у него оставался ровно час. Еще за час он должен добраться до аэропорта. Что делать дальше, решит уже в Нагасаки. Такси, однако, не ехало, а еле тащилось. Водитель, демонстрируя полнейшее равнодушие к режиму экономии, врубил кондиционер на полную мощь, но Пассан не боялся резких перепадов температуры. Его и так швыряло из жара в холод. Он задыхался от нетерпения. Больше всего ему хотелось вскочить на крышу автомобиля и бегом пуститься к цели, а добравшись до нее, пинками высадить дверь квартиры психиатра.
В то же самое время к нему постепенно приходило чувство узнавания своего города. Без четких контуров и строгих форм, залитого неоновыми огнями и горящими в темноте вывесками с иероглифами, рассыпавшими вокруг искристое свечение, словно, кроме обычного дождя, на землю низвергался второй, рукотворный. Сияло и переливалось все — водосточные трубы, лужи, тротуары. Здесь тоже никого не заботили соображения экономии.
Токио — это город-калейдоскоп. На каждом повороте вашему взору открывается новая картинка, составленная из причудливого сочетания фасадов и разнокалиберных вывесок. Сверните за угол, и обнаружите, что все изменилось — и цвета, и формы. И число таких комбинаций бесконечно.
Внезапно потемнело. Все или почти все огни угасли как по мановению волшебной палочки. Они въезжали в совершенно иной район. Улицы сузились, потухли витрины. Вместо неоновой роскоши — мрачные столбы электропередач с вытянутыми во все стороны проводами.
— Сугамо, — прокомментировал Сигэру.
Пассан успел привыкнуть к подобным контрастам. Токио существует как бы в двух плоскостях, каждая из которых движется в пространстве с собственной скоростью. С одной стороны, протяженные артерии дорог, бетонные мосты и людское море. С другой — тесные кварталы, темные переулки, слепые фасады. Сугамо относился к их числу. Пассан слышал, что он пользуется репутацией «стариковского», вернее, «старушечьего»: именно здесь предпочитали селиться миллионы пенсионеров.
— Дальше пойдем пешком.
Сигэру сделал попытку рассчитаться с водителем, но Пассан ее решительно пресек. Заплатил сам, позволив спутнику выбрать из пачки купюр подходящие, — Оливье-сан по-прежнему ощущал себя маленьким мальчиком, заблудившимся в огромном городе.
Они углубились в лабиринт узких улочек. По пути им встретились несколько женщин в кимоно и группка подростков с выкрашенными в «цвет чая» волосами. Они миновали два или три храма, стоящих в окружении сосен и осин. Город здесь словно затаил дыхание: никаких машин, никакой толпы пешеходов, никакого шума. Деревянные дома с коричневыми или зелеными стенами. Этот район по-прежнему жил в период Эдо и любому туристу из Западной Европы представлялся потерянным раем. Во всяком случае, именно такое чувство испытывал Пассан, молча следуя за своим провожатым. Ему даже показалось, что они в Ёсиваре — бывшем веселом квартале. На миг мелькнуло ощущение, что его несут в паланкине, — очевидно, от того, что немного закружилась голова.
Они прошли под плотным сплетением проводов, напоминавшим просеку в лесу, и скользнули в совсем уже темный переулок, застроенный двухэтажными домишками. Уличные фонари исчезли, вместо них появились бумажные фонарики. На дверях, как всегда летом, висели колокольчики — «для прохлады». Их перезвон под назойливым дождем напоминал саркастический смех.
Переулок вывел их на маленькую площадь, обрамленную храмовыми зданиями. Здесь же расположились передвижные торговцы, предлагавшие вперемешку буддистские талисманы, курятину на вертеле, синтоистские амулеты и электронные гаджеты. В центре, под навесом, тлели ароматические палочки. Прохожие передвигались в клубах густого дыма, окружавшего головы и шеи и застывшего в их глазах. Рядом другие обливались водой из каменной чаши; третьи, стоя в дверях святилища, звонили в тяжелый бронзовый колокол и шумно хлопали в ладоши, призывая духов. Токио by night.[34]
— Пришли.
Сигэру уже стучался в традиционный японский дом, фасад которого представлял собой седзи — раздвижную дверь из квадратиков рисовой бумаги.
— Уэда Такэси уже не очень молод… — с извиняющейся улыбкой проговорил японец, обернувшись через плечо.
В тот же миг на пороге возник низенький старичок в грубом свитере и полотняных брюках. Засмеявшись, он пригласил их в переднюю, разделенную тонкими деревянными перегородками. Он уже не смеялся, а хохотал, издавая горлом протяжные звуки, хлопал себя по ляжкам и тряс головой.
— Садовник, — вполголоса объяснил Сигэру.
Пока они разувались, появился еще один персонаж — пожилая смуглокожая женщина с непроницаемым выражением лица, росточком еще меньше мужчины. На ней было светлое кимоно с богатой отделкой и кроваво-красного цвета оби. Оливье почувствовал укол в сердце: он никогда не видел Наоко в подобной одежде.
Старушка приблизилась к Сигэру. Она говорила монотонным хрипловатым голосом и, казалось, с трудом передвигалась в своем тяжелом кимоно. Пассану вдруг вспомнилось выражение, смысла которого он никогда не понимал: «рисовый артрит».
— Учитель Уэда сейчас нас примет, — сказал Сигэру, слегка растерявшийся от многочисленности комитета по приему.
Они прошли следом за женщиной. Скользнули в стороны перегородки, открылся узкий коридор, по бокам которого снова тянулись расчерченные на квадраты перегородки. В помещении стояла жара и не наблюдалось никаких признаков кондиционера. Их попросили подождать в комнате, пол которой покрывали татами. Здесь же лежало несколько подушек. Пассан попытался сесть в позе сейдза — на коленях, опершись ягодицами о пятки, а ладонями — о верхнюю часть бедер. Сигэру, не мудрствуя лукаво, сел по-турецки, прислонившись спиной к стене.
Вдруг одна из седзи раздвинулась. Как и предупреждал Сигэру, Такэси Уэда был далеко не молод: похоже, ему перевалило за семьдесят. Но с двумя лилипутами, встретившими их на пороге, он не имел ничего общего — это был человек чрезвычайно высокого роста.
Лицо его также отличалось оригинальностью: довольно широкий разрез глаз, длинные, как у девушки, ресницы, пышная седая шевелюра, касавшаяся плеч. И борода, густая и окладистая. Такие бороды носили айны — северный народ, веками внушавший безбородым японцам почтительный ужас. Он был одет в белую хлопковую пижаму и походил одновременно на гуру в стиле «нью эйдж» и Распутина.
Сигэру поднялся, и Пассан последовал его примеру. Он уже догадался, что партия будет гораздо труднее, чем ему представлялось.
87
Кабинет психиатра был обставлен на западный манер: наборный паркет, европейская мебель 1930-х годов, ковры со строгим минималистским рисунком. Если бы не японский сад, вид на который открывался из широкого окна, и не туманом висевший в комнате аромат благовоний, Пассан решил бы, что попал на консультацию к психоаналитику с бульвара Сен-Жермен-де-Пре.
Уэда жестом предложил гостям кресла, сам сел за письменный стол. Сигэру немедленно приступил к изложению их просьбы. Доктор слушал не прерывая и не шевелясь — кажется, даже ни разу не моргнул, — а затем что-то ответил спокойным и ровным тоном. Сигэру снова заговорил, не повышая голоса. Больше всего этот диалог напоминал схватку двух теннисистов, с предельной вежливостью по очереди посылающих друг другу мяч.
