Жан-Кристоф Гранже - Кайкен
— Когда были похороны?
— По-моему, в феврале.
— По-твоему или в феврале?
— В феврале.
Все сходилось. Осиротев, Аюми Ямада вспомнила, что у нее есть и другая семья — дети, которых она выносила и родила на свет. В Париж она прилетела в конце марта.
«Они мои».
— От чего умер отец Аюми? — спросил Пассан и снова зашагал вперед.
Сигэру пробормотал нечто нечленораздельное. В неясном свете фонарей черты его лица расплывались, а взгляд казался отсутствующим. На губах играла рассеянная улыбка. Да он вдрызг пьян!
— От чего он умер? — настойчиво повторил Пассан.
— Самоубийство, — чуть громче произнес собеседник.
У сыщика возникло ощущение, что он следует по дороге, отмеченной особыми вехами. Сначала кэндзюцу, затем самоубийство. Как будто неповоротливый механизм японских традиций медленно просыпался и вовлекал его в свою орбиту.
— Как именно он покончил с собой?
— Повесился.
— Расследование проводилось?
— Полагаю, да. Но безрезультатно.
Сигэру на глазах терял контроль над собой. Пассан, напротив, с каждой минутой все увереннее встраивался в привычный рабочий ритм и обретал остроту восприятия. Мысленно он реконструировал последовательность событий. Самоубийство отца. Одиночество. Немая женщина написала Наоко. Та не ответила. Тоска Аюми переросла в гнев, а затем в убийственную ярость.
— Кем сегодня работает Аюми?
— Она гинеколог, как и ее отец.
Стоп-стоп. Не так быстро. После долгих блужданий в абсолютном мраке Пассан вдруг утонул в море слепящих огней. Так вот оно что. Аюми была не просто подругой детства — именно она и провернула всю эту затею. Наверное, Наоко, узнав, чем занимается ее близкая знакомая, обратилась к ней за помощью. Хотя нет, кое-что здесь не складывалось.
— Как она может работать гинекологом, если она немая?
Сигэру провел рукой по своей пышной седеющей шевелюре — много перца и чуть-чуть соли.
— Она не принимает пациенток. Занимается научными исследованиями.
Чего уж лучше. Значит, у Аюми полно связей в профессиональном мире, в международном экспертном сообществе. Она все организовала — сперва один раз, потом еще. Дала возможность Наоко — и ему самому — завести детей. А что она получила взамен за свои труды? Ничего. Наоко сожгла за собой все мосты. Пассана удивило, что она могла совершить столь грубую ошибку. В Японии нет худшего прегрешения, чем неблагодарность.
Мелкий дождь сыпал и сыпал. Они передвигались в каком-то тумане. Городской пейзаж вокруг напоминал полотна пуантилистов — лужи света у основания фонарных столбов. Вершины сосен и гинкго, шелестящие под ветром, иероглифы на асфальте. Цветовые пятна накладывались друг на друга, перемежаемые точечными ударами кисти в отдельных местах.
— Я кое-что вспомнил… — пробормотал Сигэру.
— Что? — чуть не заорал Пассан.
Вынужденный клещами вытаскивать из шурина каждое слово, он уже начал терять терпение.
— На похоронах я виделся с одним другом семьи. Он психиатр и психоаналитик. Такэси Уэда. Или Ода, забыл. Очень образованный человек. Объездил весь свет. Но что меня больше всего поразило… Он говорил по-французски.
— Ну и что?
Сигэру шумно сглотнул, все быстрее погружаясь в болото алкогольного бесчувствия.
— Я так понял, что Аюми была его пациенткой.
— Где мне его найти? — Оливье вырвал зонт у него из рук.
— Не помню. — Шурин нахмурил брови: он не одобрял подобных манер.
— Будь мы в Париже, — сквозь зубы прошипел Пассан, — я уже укатал бы тебя за решетку.
— Извини. Только что вспомнил. Кажется, у меня осталась его визитка.
— Где?
— У меня дома, скорее всего.
— Поедем на такси. — Пассан ускорил шаг. — Сначала к родителям, потом к тебе. А потом отправимся к психиатру.
— Бессмысленно, — отозвался Сигэру. — Он ничего тебе не скажет.
— Это мы еще посмотрим. — Полицейский сплюнул на асфальт. — Я намерен играть по французским правилам.
85
Ответа на свое сообщение Наоко не получила, но она его не особенно и ждала. Не настолько она была наивна, чтобы не понимать, кто здесь диктует условия. Ей оставалось лишь выполнять приказания Аюми, пусть и несформулированные. Дуэль как дело чести. Холодное оружие. Обида, смытая кровью. Ютадзима. Остров, на котором они часто тренировались. Так решила Аюми.
Почему она ей покорилась? Почему просто не обратилась в полицию?
Голос стюардессы сообщил, что самолет готов к взлету и берет курс на Нагасаки. Наоко пристегнула ремень безопасности.
Первая причина крылась в самой Аюми. Ее немоте, ее безумии, ее вывихнутой логике. Она наверняка приготовила ловушку. Вздумай Наоко хоть кому-нибудь проговориться, и ей конец. Как и детям.
Вторая причина — природа ее поступка. Суррогатное материнство вне закона и в Японии, и во Франции. Выдав Аюми, она выдаст и себя. Что ей в этом случае грозит? Наоко не знала точно, но не собиралась садиться на скамью подсудимых. Она никому не отдаст своих детей. И не допустит, чтобы им стало известно, каким образом они появились на свет.
Рев двигателей заглушил ее мысли. Она повернула голову к иллюминатору и уставилась на гигантское галактическое скопление, именуемое городом Токио. Млечный Путь, озаренный светом белых звезд и золотистых огней. Рубиново сияющие башни словно говорили самолетам: «Небо принадлежит всем».
Самолет набирал высоту. Город внизу угас в дождливой тьме. Наоко вдруг пришло в голову, что этот образ как нельзя лучше соответствует цели ее путешествия. Она повернулась спиной к современной Японии — высокотехнологичной стране с развитой экономикой — и обратила взор к сумеречным временам давно ушедших эпох…
Она ощущала покой и даже облегчение. Подошли к концу годы ежедневной лжи и притворства. Больше ей не придется врать, каждый месяц симулировать менструацию, сочинять жизнь, которой у нее не было.
Кроме того, она чувствовала себя немного глупо. Поднимаясь в салон, она попросила стюардессу убрать в отделение для персонала меч в длинных ножнах, объяснив, что летит на турнир по кэндо. А что еще она могла сказать? Признаться, что взяла меч, подаренный отцом, намереваясь снести башку женщине, выносившей ее детей? Что это оружие необходимо ей, чтобы разобраться с суррогатной матерью, превратившейся в проблему?
Действительно, обхохочешься. Две сумасшедшие бабы собираются встретиться на острове близ Нагасаки и схватиться не на жизнь, а на смерть. При этом первая надеется убить вторую, закопать ее, а потом вернуться к детям и как ни в чем не бывало продолжать растить их. Вторая точно так же рассчитывает разделаться с первой, после чего попытается законным путем усыновить Синдзи и Хироки. В обоих случаях результат сильно смахивал бы на гротеск: Наоко в роли убийцы выглядела так же убедительно, как Аюми — в роли заботливой матери.
Но каков бы ни был исход схватки, оставался еще один человек. Отец детей. Эта мысль действовала на Наоко успокаивающе. Она не сомневалась, что Пассан уже обо всем догадался, но от этого не стал меньше любить своих сыновей. Синдзи и Хироки были для него в этой жизни всем. Наверное, ей следовало рассказать ему об этом раньше, объяснить мотивы своих поступков, воззвать о помощи. Почему она этого не сделала? Что ей помешало? Гордость. Она скорее умрет, чем признается, что обманывала его.
У японцев есть поговорка: «Вчерашние цветы — это сегодняшние мечты». Она могла бы добавить: «Вчерашние ошибки — это сегодняшние кошмары».
Она еще раз обдумала свой план. В Нагасаки она прилетит в десять вечера. До порта доберется на такси. Там наймет лодку до Ютадзимы — наверняка найдется рыбак, который согласится переправить ее на остров. Переночует на месте, в синтоистском святилище. На заре наточит меч.
И станет ждать.
Никто на свете не в силах помешать ей осуществить задуманное. Кроме, может быть, Пассана. Где он сейчас? Сумел ли выследить ее? Конечно сумел. Он ведь лучший в мире полицейский.
Она натянула на лицо спальную маску и постаралась заснуть. Вскоре мысли начали путаться. Впрочем, несмотря на дремоту, на задворках сознания продолжала биться одна, самая упорная: ее дети родились из чрева ведьмы. Чтобы снять с них проклятие, ведьму надо убить.
86
Аюми Ямада никогда не была красавицей.
Фотографии, которые госпожа Акутагава нехотя показала Пассану, запечатлели круглолицую девочку с длинной челкой, закрывающей лоб, и маловыразительными чертами. Стоявшая рядом с ней Наоко на каждом снимке — в школьной форме, летнем платье или куртке — казалась все более привлекательной.
Больше в коробке с памятными мелочами ничего существенного не нашлось: ни адреса Аюми, ни дневника, проливающего свет на взаимоотношения двух подруг, ни документов, указывающих на физический недостаток Наоко.
