Гарри Стейн - Серебряная пуля
Логан подался вперед и сощурился.
— О чем ты говоришь, Аллен? Они же нас затрахали, они мне перекрыли кислород, когда я искал работу!
— Это плод твоего воображения. Мы не имели к этому отношения.
— Ну извини, время истекло.
— Подожди. — Атлас схватил его за руку. — Стиллман готов заключить с тобой мир. Ты хочешь работу получше? Институт тебе поможет.
— С чего это, Атлас? Они что — теперь выращивают совесть, а не опухоли?
— Мы делаем то, что делали всегда. Лечим рак. Доктор Стиллман хочет, чтобы ты знал — у него есть шанс изучить твои данные более внимательно. Он думает, твое соединение Q кое-что обещает. И он хотел бы с тобой поговорить.
— Расскажи мне что-нибудь поинтереснее, Атлас. А ему передай: я был бы более тронут, если бы он попросил меня лично. И еще скажи: там, где я сейчас, я счастлив.
— Черт побери! Что с тобой случилось? — выпалил Атлас, и вся его притворная сердечность улетучилась. — Ты собираешься зарыть свой талант на этой свалке?
Логан встал, ему очень хотелось высказаться: «Слушай, ты, задница, не беспокойся за мой талант. Это вы пытались содрать с меня шкуру». Но вместо этого он просто вышел из бара.
— Эй, Логан! — Атлас побежал за ним.
Логан повернулся и посмотрел ему прямо в глаза.
— Это все, Атлас. Никаких переговоров. — Он уже начинал чувствовать некоторое удовольствие, какого не испытывал даже от занятия наукой. — Но скажи ему, мне очень нравится, когда мне льстят.
— Я скажу. — Аллен снова улыбнулся. — Но еще одно. Мне очень жаль твоего друга Рестона.
— А что с ним?
— А ты не слышал? — Атлас многозначительно помолчал. — Его тело недавно нашли в его кабинете. Барбитурат. Наверное, он устал от жизни.
Логан повернулся и зашагал прочь.
Эми ответила на телефонный звонок сразу же. Едва услышав ее тусклый отстраненный голос, он понял, что она совсем плоха.
— Эми, это Дэн Логан.
— Привет. Как ты?
— Нормально. А ты как? — Он помолчал. — Я слышал о несчастье.
— Ничего. Мне уже лучше. Прошла ведь почти неделя. Завтра выхожу на работу.
— Мне так жаль, ты ведь знаешь, что и после всего, что случилось, он все-таки был…
— Да, я знаю…
— …моим другом. И я думаю, в том, что произошло у нас, ничего личного не было.
— Спасибо, — с трудом вымолвила она. — Слушай, Дэн, это хорошо, что ты позвонил.
Логан помолчал. Он не хотел кончать разговор. У него слишком много вопросов. Он отчаянно хотел вернуть к жизни эту молодую женщину.
— Мне рассказал Аллен Атлас.
— Атлас?
— Он был в Нью-Йорке по делу. Я даже не мог поверить… Это совсем не похоже на Рестона. Ты можешь как-то объяснить? Он оставил записку?
— Пожалуйста, Дэн, я не хочу об этом говорить.
— Я бы не расспрашивал, но это важно. Очень.
— Ну правда, Логан. Я сейчас не могу.
— Почему?
— До свидания, Дэн. Спасибо, что позвонил.
Повесив трубку, Логан повернулся к Пересу, подметавшему пол в дальнем углу лаборатории.
— Она ничего не сказала.
— Но это нелегко, если она его подружка. Может, и свою вину чувствует, что ничего не заметила.
— Ты так думаешь?
— Такого я навидался. Печальное дело.
Логан с минуту подумал.
— Здесь другое. Здесь что-то не так. Она не верит, что он покончил с собой.
Перес перестал подметать и скептически посмотрел на друга.
— Что ты такое говоришь? Она так сказала?
— Нет, но я ее знаю. И знаю его. — Он помолчал. — И Атлас сообщил мне про это как-то не так.
— Не так?
— Знаешь, как угрозу, что ли.
— Э-э, слушай, кончай. Твое проклятое воображение снова разыгралось. Прекрати, старик. Ты начинаешь меня беспокоить.
Логан помолчал. Слова Переса прозвучали убедительно.
— Ты так думаешь?
— Слушай, парень сам себя довел. Ты же лучше других знаешь, как это место перемалывает. Та, другая, которую ты нашел…
— Барбара Лукас.
— Что — тоже не сама повесилась? Ты думаешь, что там отправляют на тот свет всех, кто раздражает?
Логан улыбнулся.
— Ладно, я пошел домой. Может, на сей раз ты абсолютно прав.
— Что ж, это похоже на комплимент. Слушай, у тебя сегодня был тяжелый день, так что я все куплю на ужин.
— В другой раз. Все, что мне сейчас нужно, так это мир и покой. Или это тоже плод моего воображения?
Через двадцать минут, когда Логан пришел домой, ему уже было не до шуток. Еще перед выходом он вдруг так разволновался, что побежал в кабинет за таблеткой флуразепама, слабого транквилизатора. Мокрый как мышь, он пощупал пульс — 120. Что с ним творится? Может, это от голода? Логан схватил банку жареных бобов, поставил на плиту и принялся вскрывать пакет сосисок, как вдруг острый приступ боли в правом боку пронзил его.
Стреляющие боли появлялись через каждые пятнадцать — двадцать секунд, и такие сильные, что он сгибался пополам. Еле добравшись до кровати, он рухнул.
Его охватил ужас. Такая слабость, что нельзя двинуть рукой. Словно желая не утратить ясность мысли, он стиснул руками виски. Простуда? Нет. Слишком быстро, и симптомы не те.
Аппендицит? Нет, боль начинается в пупочной области и только через несколько часов опускается в правую нижнюю четверть живота. И потом, это же не тупая боль, а острая.
Может, отравление? А что он сегодня ел? Мысли плясали. На завтрак — чашку риса и стакан апельсинового сока. Ленч. Что на ленч? Немного вермишели и куриный суп, потом желе и чай. Сейчас он принял успокаивающее. А оно может так подействовать? Секундочку! Пиво с Атласом!
Вдруг его охватила паника, вытеснившая боль. Может быть, именно от этого у него появилось чувство тревоги? И успокаивающее лекарство подействовало как спусковой механизм? Или это снова мысли сумасшедшего? В голове все завертелось, он почувствовал, как теряет сознание. Надо добраться до больницы, чтобы выкачали всю дрянь. Опершись о кровать, он заставил себя встать на четвереньки, это отняло последние силы. Потом наплывающая чернота поглотила его.
Когда Логан проснулся, в комнате было еще темно. Часы на столике показывали три часа двадцать три минуты. Осторожно пошевелил рукой, головой. Сел. Потом медленно встал с кровати, ботинки были на нем, и направился в кухню. Там стоял запах гари — проклятая кастрюлька, наверное, дотла сгорела. Но, прежде чем он сделал пять шагов, ужас снова навалился на него. Такая сильная физическая травма навсегда оставляет последствия. Ну, по крайней мере, одурманенность или потерю ориентации. А он ничего не ощущал, кроме острых приступов голода, и чувствовал себя прекрасно. Лучше, чем все последние месяцы. Ну прямо как атлет в прекрасной форме.
И это пугало еще больше. Он всегда относился к своему телу, как к чему-то само собой разумеющемуся, но и оно, казалось, вне его контроля, словно отделилось от него.
Возникшая мысль не исчезала: это было только предупреждение.
* * *Логан ничего не сказал Пересу. Зная, что его друг подозревает у него своего рода маниакальность в отношении института рака, Логан предпочел и не думать, как тот отнесется к его внезапному решению — отправиться в Вашингтон.
Взяв машину на стоянке на Одиннадцатой авеню, где он парковал ее, Логан спускался в Линкольн-туннель, когда всходило солнце. Летя на скорости 75 миль в час большую часть пути, он остановился только раз, чтобы заправиться, и поэтому доехал до пригорода Вашингтона меньше чем за четыре с половиной часа. Он поставил машину перед зданием Федеральной комиссии связи как раз в начале одиннадцатого.
Но слишком поздно. Тротуары, еще несколько минут назад забитые правительственными чиновниками, уже успевшими спрятаться в свои похожие на коробки невзрачные административные здания, были почти пустынными.
Логан завернул за угол и направился прямо к Пенсильвания-авеню, в Национальный архив. Ему нужен был том, где записаны все прибывшие из Европы в Нью-Йорк в 1890–1940 годах. За день до этого в библиотеке Нью-Йорка он с удивлением узнал, что это можно найти только здесь.
— Вас интересует что-то конкретное? — спросил молодой человек, протягивая ему толстый том.
— В общем-то, одно имя. Но я не знаю ни дату, ни точный год.
Молодой человек напряженно улыбнулся.
— Тогда, надеюсь, вы располагаете временем.
Поскольку в томе были данные только о прибытии и отправлении, а списки индивидуальных пассажиров можно было посмотреть на микрофильме, Логану оставалось надеяться на удачу. Евреи-беженцы уезжали из Германии через Гамбург, главный порт страны. Возможно, также, они покинули страну между январем 1933 года, когда Гитлер сделался немецким канцлером, и концом 1938-го. И, хотя несколько компаний обеспечивали связь между севером Германии и Нью-Йорком, Логан решил сосредоточиться на наиболее известной линии — Гамбург-Америка.
