Гарри Стейн - Серебряная пуля
— Рубен, пожалуйста, ради меня. Я тебя умоляю.
И он не преувеличивал.
— Ты переходишь все границы. Ты ненормальный.
Но Перес, говоря это, уже соображал, куда бы пристроить клетки, чтобы не слишком воняло.
Через десять недель после возвращения Сабрина получила письмо из Кельна. Даже если бы на конверте не была наклеена характерная по строгости немецкая марка, так непохожая на итальянские с птичками, цветочками, гончарными изделиями, она бы узнала адресанта по слегка дрожащему почерку, как бы воскрешающему элегантность начала века.
Рудольф Кистнер! Она закрыла дверь кабинета и разрезала конверт.
«Уважаемая доктор Комо! Привет и наилучшие пожелания.
Прежде всего я должен поблагодарить вас за вашу доброту, за ваш визит. Огромное спасибо за подробности, рассказанные о курсе доктора Логана. Я искренне надеюсь, что вы не сочли меня грубым. Сейчас я не принимаю гостей и, вероятно, разучился это делать. После вашего визита я много думал о том, о чем вы меня спрашивали. Да и сейчас я не знаю, смогу ли дать ответы, которых вы ждете. Это было так давно. В другом веке, когда люди думали совсем по-другому. Я надеюсь, вы это понимаете.
Господин Накано был великим химиком. Работа его была очень важной. Но я обязан сказать вам, что к нему в этой стране отнеслись не так, как следовало бы. И это позор для Германии.
Был ли господин Накано моим другом? В последние дни я долго думал над этим. Но, естественно, тогда я не воспринимал его так. Он был мастер, специалист высокого класса в области химии. А я — молодой поклонник, один из многих, работавших в „Кристиан Томас“. Я никогда не был у него дома. И даже до того, как его вынудили уйти из „Кристиан Томас“, я не знал, что фрау Накано была еврейкой. Все это было в 1936 году, и после я его ни разу не видел.
Поймите, я не поддерживаю взгляды национал-социалистов. Мало кто в нашей лаборатории их поддерживал. Мы высоко ценили профессора Накано, и его личные дела нас не касались. Некоторые даже переписывались с ним после его отъезда из Франкфурта, и поэтому я знал, что он продолжал работать над соединением Q.
Лично я не писал ему и был очень удивлен, получив от него письмо в ноябре 1938 года. Оно у меня сохранилось. Тогда он жил на Борнхаймерштрассе, 138. Письмо короткое, он просил помочь ему уехать из Германии. Не знаю, почему он выбрал именно меня. Конечно, может, такие же письма он разослал и другим людям. А может, вспомнил, что мой друг работал в шведской дипломатической миссии.
Конечно, я ничего не мог сделать. Понимаете, в то время это было невозможно. Моя последняя жена говорила, что, по ее мнению, это стало самым большим горем в моей жизни. Я так не думаю. Однако это до сих пор меня беспокоит. Работа профессора Накано была высокого класса. Вот почему я пишу вам теперь, как раньше писал доктору Логану. Может, еще не слишком поздно, и мне доведется увидеть, что его работу наконец признали».
Хотя в Нью-Йорке не было и пяти утра, Сабрина набрала номер Логана.
— Сабрина? — с трудом проговорил он, продираясь сквозь сон. — Что случилось?
— Логан, послушай. — Она прочитала ему письмо и умолкла, ожидая ответа.
Логан, все еще во власти сна, не знал, что сказать.
— И он ничего не написал об исследовании?
— Так ты считаешь, все это не важно? — спросила Сабрина.
— Я не знаю. А ты как думаешь?
— Я думаю, мне стоит поехать во Франкфурт. Сегодня же.
Успев на самолет в три сорок, вылетавший из римского аэропорта Леонардо да Винчи, она приземлилась в международном аэропорту Франкфурта почти через два с половиной часа. И в шесть тридцать стояла перед домом, в котором шестьдесят лет назад жил Микио Накано.
Как и соседние здания, этот трехэтажный, отделанный гранитом дом, казалось, знавал и лучшие времена. Тяжелый железный молоток у входной двери и медные перила лестницы, убегающие вверх, свидетельствовали о бюргерском вкусе девятнадцатого столетия. Сейчас углы дома были обшарпаны, несколько больших окон разбиты и неуклюже склеены, садовая дорожка заросла, и даже дверной молоток и косяк умоляли покрасить их.
Улочка тихая, узкая, не больше десятка подобных домов. Но в каждом наверняка несколько семей. Такси, привезшее Сабрину, помешало игре в футбол на проезжей части улицы, которую юные игроки считали полем. Сабрина окинула взглядом футболистов — с дюжину немецких и турецких мальчишек — и с удовольствием отметила, что одни ворота защищала девочка, и весьма вдохновенно.
Улыбнувшись, она повернулась к дому, поднялась по ступенькам и нажала кнопку звонка. Женщина средних лет с выкрашенными в соломенный цвет волосами ответила по-немецки:
— Да, пожалуйста.
— Простите, вы не знаете, где мне найти владельца этого дома?
На миг показалось, женщина смутилась — что могло понадобиться здесь этой элегантной иностранке?
— Хозяина? — наконец переспросила она.
Сабрина улыбнулась, давая понять, что не собирается беспокоить или смущать здесь кого-то.
— У меня был старый друг, он жил здесь много лет назад. И я пытаюсь узнать, что с ним случилось.
Женщина пристально оглядела незнакомку, потом оглянулась.
— Мам, пойди, пожалуйста, сюда! — Тишина. Она повторила громче: — Мама!
— Да?
— Тебя спрашивают.
Через минуту хрупкая пожилая женщина с добрым лицом шаркающей походкой приблизилась к ним. На ней был рваный халат, и Сабрина смутилась при виде чужой бедности. Она старательно объяснила, зачем пришла.
— Я — владелица, — наконец ответила женщина. — Скажите, что вы хотите?
Сабрина подавила волнение.
— Этот человек жил здесь очень давно.
— Когда?
— До войны.
Та покачала головой.
— Нет-нет, я владею им всего три года. После смерти мужа.
— А, понимаю. Извините. А не могли бы вы мне сказать, долго ли ваш муж…
— Только с 1969 года. Он купил его, чтобы вложить деньги. — Она улыбнулась. — Не лучшее, может быть, вложение, но я справляюсь.
Сабрина поняла — дело безнадежное.
— И вы не знаете, у кого он его купил?
— У господина Клауса. Он тоже умер, много лет назад.
— Ну что ж, большое спасибо, что вы уделили мне время.
Та кивнула.
— Война давно кончилась, и мы стараемся не думать о тех днях.
Ну и что теперь, подумала Сабрина, покидая дом. Она, конечно, не ожидала чего-то сверхъестественного, но считала, что, как только появится здесь, ситуация сама подскажет выход. Она понаблюдала за игрой в футбол, потом невольно обратила внимание на пожилую женщину, толкавшую перед собой детскую коляску.
— Извините, мадам. — Она снова отметила про себя — немцы определенного возраста пугаются незнакомцев. Женщина замедлила шаг и ничего не сказала.
— Вы не сможете мне помочь? — Сабрина пошла рядом с ней. — Я ищу одного японца, который когда-то жил здесь. В этом доме.
— Я не знаю, — последовал ответ, подчеркнуто холодный. И, не замедляя шага, женщина двинулась дальше.
У Сабрины не было выбора: она подходила к каждому прохожему, казавшемуся ей не моложе шестидесяти, и задавала свой вопрос.
С ее характером это был просто подвиг. Ей приходилось насиловать себя, держась так смело.
Ей стало легче, когда она решила притвориться студенткой-выпускницей, изучающей новейшую историю города. Она будто бы слышала, как трудно здесь жили люди во время войны, как наплыв турецких рабочих еще больше осложнил положение.
— Посмотрите вокруг, — сказала раздраженно одна женщина. Было восемь вечера, и в надвигающейся темноте Сабрина не могла разглядеть детали дома. — Когда-то все это выглядело очень респектабельно. Но эти люди понятия не имеют, что такое уважение к собственности. И мы за это должны расплачиваться.
— Но ведь и раньше здесь жили иностранцы? — заметила Сабрина.
Женщина покачала головой.
— Нет-нет. Только наши, немцы.
— А мне говорили, здесь жил какой-то японец, известный ученый, вот на этой улице.
Та смерила Сабрину удивленным и разочарованным взглядом.
— Не знаю. — И пошла дальше. — Нечего слушать всякую ерунду.
— Простите… — Сабрина обернулась. Рядом стояла девочка, которая только что играла в футбол. Ее хорошенькое личико обрамляли прядки грязноватых светлых волос.
— Вы хотите узнать об этом районе? Про тех, кто здесь жил?
— Да. Мне это очень интересно.
— Пойдемте. Мой дедушка все вам расскажет. Он живет здесь много-много лет. Всю жизнь. В этом доме.
Сабрина кивнула.
— А где он?
— Недалеко. — И она протянула ей маленькую ручку. — Меня зовут Агнета.
Сабрина подала свою.
— А меня Сабрина.
Девочка, ни слова не говоря, повела ее за угол, потом вниз, через несколько улочек, потом они вышли на широкую людную улицу. Скромные коммерческие заведения, все, кроме одного — маленького магазинчика с бамбуковыми шторами, были закрыты. И, только войдя внутрь, Сабрина поняла, что это, скорее, восточная кофейня, которую держали мужчины местной эмигрантской общины. В сигаретном дыму было только одно бесспорно немецкое лицо. К этому мужчине и подошла Агнета. Он встал, чтобы поздороваться с девочкой, и его лицо удивительно помолодело от улыбки.
