Дин Кунц - Скорость

— Я этого не заметил.

— Держусь. Но не хочу быть несправедливым по отношению к нему.

— Несправедливым?

— Он — хороший бармен, делает свою работу, — на лице Джекки отразился стыд. Пухлые щеки покраснели. — Не следовало мне так говорить о нем. Завелся вот из-за этих черенков вишен.

— Двадцать вишен, — кивнул Билли. — И сколько они стоят?

— Дело не в деньгах. Этот фокус с языком… в нем есть что-то непристойное.

— Никогда не слышал, чтобы кто-то жаловался. Многим женщинам, которые приходят сюда, очень нравится смотреть, как он это делает.

— И геям, — добавил Джекки. — Я не хочу, чтобы это был бар одиночек или геев. Я хочу, чтобы это был семейный бар.

— Неужто есть семейные бары?

— Абсолютно, — в голосе Джекки слышалась искренняя обида. Он держал таверну, а не вертеп. — Мы предлагаем детям картофель фри и жаренный кружочками лук, не так ли?

Прежде чем Билли успел ответить, появился первый клиент: часы показывали 11:04. Мужчина заказал «Кровавую Мэри» и корешки сельдерея.

Джекки и Билли вместе работали за стойкой во время ленча, и Джекки разносил на столики еду, которую Бен раскладывал по тарелкам.

В этот день народу у них было побольше, чем в другие дни, потому что вторник был днем соуса «чили», но им все равно не требовалась дневная официантка. Треть посетителей обходилась ленчем в стакане, еще трети хватало орешков, горячих сосисок и бесплатных претцелей.

Смешивая напитки и наливая пиво, Билли Уайлс не мог отделаться от «картинки», которая вновь и вновь возникала перед его мысленным взором: Стив Зиллис, рубящий манекен на куски, рубящий, рубящий…

Смена продолжалась, и, поскольку никто не приносил весть о застреленной учительнице или убитой пожилой филантропке, нервы Билли начали успокаиваться. В сонном городке Виноградные Холмы, в мирном округе Напа-Вэлью, новости о жестоком убийстве распространились бы быстро. Похоже, записка действительно оказалась чьей-то злой шуткой.

После ленча время потекло медленно, но в четыре часа на работу пришла Айви Элгин, а за ней последовали страдающие жаждой мужчины. И будь у них хвосты, они бы отчаянно махали ими из стороны в сторону, чтобы привлечь внимание Айви.

— Сегодня кто-нибудь умер? — спросил Билли, и от этого вопроса его буквально передернуло.

— Молящийся богомол на моем заднем крыльце, прямо у двери, — ответила Айви.

— И что это означает?

— Кто молился, тот умер.

— Не понимаю тебя.

— Сама пытаюсь разобраться.

Ширли Трублад прибыла в пять часов, величественная в светло-желтой униформе с белыми лацканами и манжетами.

После нее появился Рамон Падильо, который принюхался к запаху соуса «чили» и пробурчал:

— Нужно добавить чуточку корицы.

Войдя в таверну в шесть часов, Стив Зиллис, благоухающий вербеновым лосьоном после бритья и мятной жидкостью для полоскания рта, спросил Билли:

— Все нормально, Кемосабе?

— Ты мне вчера не звонил? — ответил Билли вопросом на вопрос.

— Кто, я? С какой стати?

— Не знаю. Мне позвонили, связь была плохая, но я подумал, может, ты.

— Ты мне не перезвонил?

— Нет. Я едва слышал голос, но почему-то подумал, что это мог быть ты.

Выбрав три толстые оливки, Стив ответил:

— Нет, я не звонил и провел прошлую ночь с другом.

— Ты закончил работу в два часа ночи, а потом еще куда-то отправился?

Стив широко улыбнулся и подмигнул Билли.

— В небе луна, а я — собака.

— Если бы я закончил работу в два часа ночи, то тут же улегся бы спать.

— Ты уж не обижайся, пилигрим, но тебя никому не стоит ставить в пример.

— В каком смысле?

Стив пожал плечами и начал жонглировать оливками.

— Люди удивляются, почему такой симпатичный парень, как ты, живет, будто старая дева.

— Какие люди? — спросил Билли, оглядев посетителей таверны.

— Многие. — Стив поймал ртом первую оливку. Затем вторую, третью и сжевал их под аплодисменты зрителей первого ряда, сидевших на высоких стульях у стойки.

В последний час своей смены Билли более внимательно, чем обычно, приглядывался к Стиву Зил— лису, но не заметил ничего подозрительного.

Или Стив не был тем шутником, кто написал записку, или он был куда более хитрым и злобным, чем казалось.

Впрочем, значения это не имело. Никого не убили. Записка обернулась шуткой; рано или поздно выяснится, ради чего ее написали.

Когда Билли покидал таверну в семь вечера, Айви Элгин подошла к нему, ее глаза цвета бренди возбужденно сверкали.

— Кто-то должен умереть в церкви.

— С чего ты так решила?

— Богомол. Кто молился, тот умер.

— В какой церкви? — спросил Билли.

— Надо подождать, и мы все узнаем.

— Может, это произойдет не в церкви. Может, умрет кто-то из местных священников.

Она пристально смотрела ему в глаза.

— Я об этом не подумала. Возможно, ты прав. Но как это связано с мертвым опоссумом?

— Понятия не имею, Айви. В отличие от тебя, предсказания по внутренностям для меня — темный лес.

— Я знаю, но ты такой милый. Всегда меня слушаешь, никогда не смеешься надо мной.

Хотя Билли работал с ней пять дней в неделю, сочетание экстраординарной красоты и сексуальности Айви временами могло заставить его забыть, что она кое в чем оставалась скорее девочкой, чем женщиной, нежной и простодушной, добродетельной, пусть и не невинной.

— Я подумаю насчет опоссума, — пообещал Билли. — Может, во мне есть толика провидца, о которой я ничего не знаю.

Ее улыбка могла свалить мужчину с ног.

— Спасибо, Билли. Иногда этот дар… тяжелая ноша. И от помощи я не откажусь.

Снаружи солнечные лучи окрасили воздух летнего вечера в лимонно-желтый цвет, а крадущиеся к востоку черные тени вязов чуть отливали лиловым.

Подходя к «Форду Эксплорер», Билли увидел записку под «дворником» лобового стекла.

Глава 6

Хотя до сих пор не сообщалось о найденном трупе учительницы-блондинки или пожилой женщины, Билли остановился в паре шагов от «Эксплорера», не решаясь подойти ближе, не испытывая ни малейшего желания читать вторую записку.

Ему хотелось только одного: немного посидеть с Барбарой, а потом поехать домой. Он не навещал ее семь раз в неделю, но как минимум через день, а чаще — два дня из трех.

Визиты в интернат «Шепчущиеся сосны» были одним из краеугольных камней, на которых строилась его незатейливая жизнь. Каждого он ожидал с нетерпением.

Он не был глупцом, но и не отличался особым умом. Знал, что его уединенная жизнь может легко перейти в полное одиночество.

Узкая черта отделяет уставшего затворника от боящегося всего отшельника. И черта эта еще уже между отшельником и ожесточившимся человеконенавистником.

Вытащить записку из-под «дворника», скомкать, отбросить в сторону непрочитанной, несомненно, означало бы переход первой черты. И, возможно, пути назад уже не будет.

Он не имел многого из того, что хотел бы получить от жизни. Но по натуре был достаточно честен с собой, чтобы понимать: выбросив записку, он бы выбросил все, что сейчас его поддерживало. Жизнь не просто бы переменилась — стала ужасной.

Погруженный в раздумья, он не услышал, как на стоянку въехала патрульная машина. И когда вытаскивал записку из-под «дворника», вздрогнул, увидев внезапно появившегося рядом с ним Лэнни Олсена, одетого в полицейскую форму.

— Еще одна, — по голосу Олсена чувствовалось, что он ожидал появления второй записки.

В голосе слышались нервные нотки, на лице отражалась тревога, в глазах читался страх.

Так уж распорядилась судьба, что Билли пришлось жить в то время, когда отрицалось существование жуткого, отчего жуткое называли всего лишь ужасным, ужасное становилось преступлением, преступление — правонарушением, правонарушение — сущей ерундой. Тем не менее именно жуткость захлестнула Билли еще до того, как он окончательно понял, что привело Лэнни Олсена на автомобильную стоянку.

— Билли. Господи Боже, Билли!

— Что?

— Меня прошиб пот. Посмотри, какой я потный.

— И что? В чем дело?

— Потею и потею. А ведь не так уж и жарко.

Внезапно Билли почувствовал, что лицо у него покрыто грязью. Провел на нему рукой, посмотрел на ладонь, ожидая, что она будет черной. Но нет, ладонь осталась чистой.

— Мне нужно выпить бутылку пива, — продолжил Лэнни, — две бутылки. Мне нужно посидеть. Мне нужно подумать.

— Посмотри на меня.

Лэнни не встретился с ним взглядом. Не мог оторвать глаз от записки в руке Билли.

Он ее так и не развернул, но что-то вдруг развернулось в его желудке, пышно расцвело, поднялось к самому горлу. Тошнота, рожденная интуицией.

Не следовало задавать вопрос: «Что?» Правильным был другой вопрос: «Кто?»

И Билли его задал.

Лэнни облизал губы.

— Гизель Уинслоу.

— Я ее не знаю.

— Я тоже.

— Где?

— Преподавала английский в дальней части Напа-Вэлью.