Лесли Каген - Насвистывая в темноте
Я сидела как раз напротив Наны и старательно улыбалась ей, хотя и знала, что ответа не дождусь. Это все потому, что она Стрега Нана… ведьма то есть. Перечить ей даже не думайте: другие итальянцы являлись к ней со всего города, приносили разные вещи, а она говорила им что-то по-итальянски и махала руками, разгоняя злых духов, а одевалась всегда так, будто на похороны собралась. Быстрюга Сьюзи говорила, хоть я ей и не поверила, что Нана обрызгала мочой чью-то новую машину, вроде как заколдовала от аварий. Я старалась не думать про это, когда потянулась мимо одного из старших братьев Быстрой Сьюзи за ломтем того вкусного тонкого хлеба с маслом.
— И как поживает ваша мама? — спросил Джонни Фацио, стоило мне набить рот хлебом.
Джонни ужасно похож на знаменитого киноактера Эрла Флинна, которого мы с Тру видели в том фильме на Утреннем Сеансе Старого Кино. Фильм назывался «Капитан Блад», а Эрл играл там пирата. Нам кино понравилось, а у Джонни в точности такие же тоненькие усики, как у Эрла, темные волосы волной зачесаны назад, и он поет в группе «Ду-Вопс», которую все старшие девочки считают отпадной.
— Э… вот ты, — он пихнул меня, — как зовут-то тебя… Я спросил, как поживает ваша мама.
— Прекрасно поживает, — вместо меня ответила Тру.
— Не собирается умереть, ничего такого? — спросил Джонни.
Его слова повисли в воздухе как вонища от скунса, так что все прекратили жевать. И тут стул Наны Фацио как скрежетнет по полу. Груди у Наны такие длинные, что она затягивает их ремнем, а по-английски говорит не очень-то складно, но плохую шутку может распознать на любом языке. Так вот, Нана встает и принимается снимать свой ремень, которым груди подвязаны к туловищу.
Я притворилась, будто ничего не замечаю, и потянулась к вкуснющим фрикаделькам в томатном соусе.
Но тут из маленького тела Наны Фацио — а по правде говоря, она почти что карлица — вдруг полетели слова, она протопала к нашей стороне стола и огрела Джонни по плечам своим ремнем.
— Никогда не говори такой! Это же мама девочка, не смей говори про то, что она умирай, капиче! — гаркнула Нана. Ни за что не подумаешь, что такая маленькая старушка умеет так зычно кричать. — Тупой мафиозо!
Стало по-библиотечному тихо, только слышны кап-кап из крана да мотор газонокосилки. И тогда ни с того ни с сего Тру вдруг запела: «Que sera, sera. Чему быть, того не миновать. Будущего нам не угадать. Que sera, sera…»
И все разом уставились на Нану Фацио, стоявшую с ремнем в руке. Наверное, подумали, как и я, что Тру рискует жизнью. Нана придвинулась к Тру поближе, и я было решила, что она сейчас наложит на нее проклятье или хлестнет ремнем, как своего Джонни, но вместо этого она уперла в Тру глазки, ужасно похожие на черные оливки, и спросила ласково:
— Тебе, детка… тебе нравись Дорис Дэй?[6]
Тру помедлила, а потом и говорит:
— Вообще-то я считаю, что лучше Дорис Дэй — только вот этот тоненький хлеб.
Губы Наны медленно-премедленно раздвинулись в улыбке. Тут я и поняла, от кого Быстрюге Сьюзи острые клыки достались.
— Я тоже, — сказала она. — Я тоже нравись Дорис Дэй. Ты и твоя сорелла можешь кушать здесь когда захотишь и сколько захотишь.
Нана перегнулась через меня, сунула большую серебряную ложку в белую миску и плюхнула три фрикадельки с подливой мне на тарелку.
Гениальная у меня все-таки сестренка!
Тем вечером Тру хотела заночевать в мансарде у Фацио, и я не стала возражать. В прошлый раз, когда мы пришли домой, дверь оказалась заперта. Кроме того, мы с Тру знали, что если Нелл нас поймает, то не миновать нам обеим завивки волос, и люди подумают, будто мы весь день носились на лодке-моторке.
Игру в «Красный свет, зеленый свет» пришлось отменить, потому что собирался дождь, так что большую часть вечера мы провели, слушая истории Быстрюги Сьюзи в мансарде, где света почти не было, не считая мутной лампочки высоко под потолком.
Быстрюга Сьюзи сидела по-турецки, лицом к нам с Тру, на сером матрасе в пятнах.
— Так вот, когда грабители могил выкопали всех этих мертвецов, они отвезли их в замок доктора Франкенштейна в маленькой трехколесной тележке. — Она говорила своим «запасным» голосом, сиплым и жутким. — Тут начался ливень, а гробокопатели такие уродливые, тощие, то и дело кашляют, пьяные в стельку, а волосы у них грязными сосульками висят.
Мимо окна мансарды прокатился раскат грома, стекло затряслось; немного погодя сверкнула молния, отпечатавшись у меня в глазах, и я сразу вспомнила нашу ферму.
Я поглядела на Тру. Сестра терла ту руку, что сломалась при аварии, и неотрывно смотрела на Быстрюгу Сьюзи.
— И тогда доктор Франкенштейн сложил мертвецов на черный-черный стол в своей работалории и взял пилу, чтобы распилить их на мелкие кусочки!
Молния полыхнула опять и осветила всю мансарду, забитую коробками, и чемоданами, и одной штуковиной, которая уже намозолила мне глаза. Это был мертвец без рук, без ног, и стоял он в углу под окном. Быстрюга Сьюзи говорила, что Нана примеряет на мертвеце одежду, которую шьет.
— И тогда, — зловеще хрипела Быстрюга Сьюзи, — тогда доктор Франкенштейн сшил все кусочки вместе и сделал во-от такого монстра, — тут она раскинула руки, — и доктор Франкенштейн положил его на другой стол, прицепил к нему все свои приборчики, и когда молния попала в замок, электрическая сила ударила в приборы и ушла в монстра, и доктор Франкенштейн как завопит: «Он живой! Живой!»
Быстрюга Сьюзи спрыгнула с матраса и принялась, выставив руки, гоняться за мною и Тру, а мы визжали, пока снизу кто-то не заорал:
— Заткнитесь вы, наконец, тут люди спят!
Рассказав про Франкенштейна, Быстрюга Сьюзи показала нам свои грудки и сказала, что у нас у обеих тоже такие будут и, кто бы поверил, мальчишки станут с ума по нам сходить! Она сказала, можно потрогать, если хочется. Я не стала. Потом Тру рассказала, что на ощупь они как воздушные шарики с водой внутри, только теплые.
Когда дождь замолотил в окно, я постаралась уснуть, да только мансарда была как слишком тяжелое покрывало, обернувшееся вокруг меня, и думать я могла только про Франкенштейнова монстра, который убьет нас троих, пыхтя под нос: «Мне… мне… мне… вы нравись». Ох, ну до чего же классно Быстрюга Сьюзи рассказывает истории! Прямо так и видишь все! Я даже вспотела от страха, когда с лестницы донеслось шарканье, — это по скрипучим ступеням к нам в мансарду поднимался монстр. А когда стало совсем невмоготу, я вскочила с вонючего старого матраса и решила, что даже если Холл уже храпит, напившись до ручки, мне плевать, хочу домой.
Если верить Быстрюге Сьюзи, Франкенштейн не умел быстро бегать, потому что его ноги принадлежали раньше двум разным людям, так что я решила, что смогу удрать от него. Ведь и папа всегда говорил, что я настоящая бегунья. Несешься как ветер, Сэл, так и говорил. Несешься как ветер. Мне было неловко оставлять Тру в гостях, но если кто-то и мог уберечь ее от Франкенштейна, так это Нана, которая и монстру запросто могла всыпать своим ремнем. Так что я осторожно спустилась по ступенькам и шмыгнула через заднюю дверь на аллею, с зажатыми в руке теннисками, — тихо-тихо.
На Влит-стрит почти всегда звучала музыка, и днем, и ночью, несмотря ни на что. Вот только в ту ночь, стоило отгреметь грозе, все стало черное и тихое, только цикады стрекотали да лаял глупый пес семейства Мориарти. Я прокралась через задний двор Фацио, мимо дома Бюшамов, которые жили с ними по соседству. И на миг мне примерещилось, будто во дворе у Бюшамов что-то двигается. Шевелится там что-то. Я во все глаза уставилась в ту сторону, но все уже затихло. Лишь ветер, оставшийся порезвиться после грозы, раскачивал качели во дворе. Но позади меня кусты, что свешивались через забор Донованов, шелестели так, будто там кто-то шебуршился. Вроде Франкенштейна. В этой черной темноте, совсем одна, без Тру, я перепугалась, как никогда в жизни. И быстро зашагала по улице. И вспомнила вдруг о растворившейся в воздухе Дотти, а потом о мертвой Джуни Пяцковски и про слова Мэри Браун — о том, что Сара Хейнеманн тоже пропала. И после таких мыслей я уже неслась во всю прыть. В ушах так громко звенела тишина, что я едва слышала шаги позади. Но все же слышала. И видела тень, которую свет от гаража вытянул подлиннее. Мне бы обернуться посмотреть, кто это, прямо там и тогда. Или кинуться обратно к Фацио. Но я не стала. Просто вдруг застыла от страха — как на верхотуре вышки для прыжков в бассейн. Права все-таки Тру: когда Господь раздавал храбрость, я, должно быть, отлучилась по-маленькому.
Но я знала, кто за мной идет. Тот самый человек, который, как я втайне и думала, убил Джуни Пяцковски. Я поняла, кто ее убил, еще в тот день, когда нашли Джуни, но никому не рассказала, потому что люди только поцокают языками и опять скажут что-нибудь гадкое про мое воображение. Все только и охали, до чего же сильно он любит маленьких девочек. А он-то и гнался за мной. Полицейский по фамилии Расмуссен.
