Теренс Стронг - Смерч над Багдадом
Хлынувший в лицо свет мгновенно ослепил его. Он заморгал, сощурился, медленно осознавая, что над ним близко, всего в нескольких дюймах, склоняется человеческое лицо.
Где он? Он ничего не мог припомнить. Приезд в Иорданию. Такси. Прачечная. Темная комната. О Господи Иисусе Христе, это был не сон!
— Эй-эй, американец, просыпайся. Добро пожаловать в Багдад.
Молодой солдат в зеленом камуфляже подался вперед и улыбнулся, обнажив чуть кривоватые зубы. Он выглядел так, словно имел обыкновение бриться раз в неделю, сквозь густую щетину его юношеские усы были практически неразличимы.
Корриган сообразил, что солдат сует ему фляжку с водой.
— Пить хочешь, американец? Давай пей.
Руки его были связаны, пришлось глотать из протянутой фляжки. Занятый этим, он одновременно осматривался. В обшарпанном кузове фургона сидели еще два солдата, оба вооруженные, разглядывавшие его с ленивым любопытством. Боковые стекла занавешены грязными шторками, но сквозь тонкий материал проникает дневной свет.
Солдат завинтил фляжку.
— Ты раньше бывал в Багдаде?
Корриган внимательно посмотрел на него — вроде бы спрашивает серьезно.
— Нет, я в Багдаде никогда не был.
Одна шторка резко отлетела в сторону, и он мельком увидел гудронное шоссе, траву, деревья — все в ровном свете слабого утреннего солнца.
— Скоростная автострада, — с гордостью пояснил солдат. — Удобно, быстро, как в Америке. — Шторка вернулась на место. — Ты из Нью-Йорка?
Сначала Корриган инстинктивно намерился строго следовать правилам и ничего не говорить. Но парень казался таким простодушным деревенским мальцом или обитателем городских окраин, что игнорировать его было бы просто глупо.
— Конечно, оттуда.
Солдат снова ухмыльнулся.
— Нью-Йорк, ага. «Большое яблоко».[52] Я бы хотел побывать в Нью-Йорке. Поглядеть на статую Свободы, на Белый дом, Диснейленд.
— Когда-нибудь обязательно побываешь.
— Да, только не сейчас. Мистер Буш не очень-то рад иракцам, — расплылся он в широченной улыбке. — А мы тебе рады. Меня зовут Низар.
Несмотря на свое незавидное положение, Корриган почувствовал симпатию к этому парню.
— А меня — Лу. Извини, не могу пожать тебе руку.
Низар передернул плечами.
— Ты скоро поедешь домой. Войны не будет. Я верю мистеру Пересу де Куэльяру из Объединенных Наций. Он добьется мира. Не думаю, что мистер Буш бросит в меня бомбу. Мы станем друзьями. Я приеду в Нью-Йорк к тебе в гости.
— Доставишь мне удовольствие, — хмыкнул Корриган.
Пару раз повернув, грузовик замедлил ход. Низар снова отдернул штору, и Корриган разглядел, что они проезжают через ворота за высокую ограду из колючей проволоки. Через минуту задние двери фургона широко распахнулись. Снаружи стояли армейский капитан и человек в безупречном гражданском костюме — отутюженном синем пиджаке, белоснежной рубашке с золотыми запонками и шелковым галстуком от «Гермеса», в кожаных мокасинах. У него были седоватые, поредевшие на лбу волосы и маленькие усики щеточкой. Взгляд из-за стекол очков в черепаховой оправе производил необычайный гипнотический эффект.
— А, вот и вы, наконец, мистер Корриган. — Его английский оказался таким же безупречным и гладким, как костюм. — Надеюсь, вас не утомило долгое путешествие из Иордании?
Корриган весь сжался, чувствуя опасность.
— Приятней, чем в скоростном экспрессе, — пробормотал он.
— Вы здесь очень почетный гость, мистер Корриган. Приятно будет познакомиться с вами поближе. — Он сделал Низару знак. — Мне очень жаль, но сейчас вам завяжут глаза.
С накрепко завязанными глазами Корриган ощущал под ногами неровную почву, догадываясь, что идет по земляной тропинке. Потом, в помещении, запахло мокрым бетоном и плесенью. Большая комната, бронированная дверь, ступеньки. Много ступенек. Вниз, вниз, пока он не почувствовал существенный перепад температуры.
Когда повязку сняли, он оказался в комнате с голыми выбеленными стенами и обычной конторской мебелью. Было необычайно тихо, только гудел кондиционер.
Человек в галстуке от «Гермеса» сидел за пустым, без единой бумажки столом. На стене за его спиной висел портрет Саддама Хусейна.
— Нам о многом надо поговорить, мистер Корриган.
Лу промолчал.
— Меня зовут доктор Хассан. Так вы будете меня называть. А ваше имя, ваше настоящее имя?
— Оно вам известно. Лу Корриган. Перед вами собственной персоной.
— И вы работаете на ЦРУ.
Он уже решил держаться своей легенды, которая была столь близкой к правде.
— Я работаю на ирландца по имени Кон Мойлан.
— А он считает вас американским шпионом.
— Ну и дурак. Лучше бы вы его сюда привезли.
Глазки за стеклами очков сверкнули.
— Вполне возможно, что привезем, мистер Корриган. Только после того, как он разберется с вашим другом. Иначе мы уже пристрелили бы его за глупость. Уверяю вас, наш обожаемый президент долго и тщательно все обдумывал. К счастью для мистера Мойлана, наш афинский агент поверил ему, а президент прислушивается к Фаделю. — Он откинулся на спинку стула. — Кроме того, начатое вами дело необычайно важно для исхода войны, которая вот-вот разразится.
— Знаю, — раздраженно сказал Корриган. — Я сам делал снаряды, которые собирается использовать Мойлан. Спросите себя, ради Бога, похоже это на шпионскую деятельность?
Доктор Хассан поиграл золотой ручкой, лежащей перед ним на столе.
— Как я понимаю, вы с мистером Эвери должны были обеспечить вмешательство ЦРУ на завершающем этапе операции.
— За Эвери не могу отвечать. Я никогда не доверял этому подонку. — Сейчас Корриган боролся за свою жизнь.
— Мы знаем, что вы были членом американской группы «Дельта», и знаем, что ЦРУ уклончиво именует вас одним из возможных своих агентов.
Корриган увидел брешь и ринулся в нее очертя голову.
— А вам не приходит в голову, что я прежде всего присягнул на верность Ирландии, а уж потом Соединенным Штатам?
— Что вы хотите этим сказать?
— Да, я действительно стал кем-то вроде неофициального сотрудника ЦРУ, это правда — я вышел на пенсию и нуждался в деньгах. Никто тебе куска дерьма не даст за годы беспорочной службы. Потом вернулся в Ирландию, и мне там понравилось. Люди понравились, я решил, что могу им помочь. Помочь таким, как Кон Мойлан, вести войну. Я это дело знаю. — Он замолчал, как можно спокойней вытаскивая из кармана куртки последнюю сломанную сигару, изо всех сил пытаясь сдержать дрожь в руках, когда доктор Хассан перегнулся через стол и протянул ему зажигалку. — Вы же понимаете, я не мог рассказать Мойлану, что связан с разведывательным управлением и служил в «Дельте».
— Вы хотите сказать, что мистер Мойлан и мои люди заблуждаются?
— Вот именно. Просто спросите себя, какой черт в ЦРУ позволил бы мне делать для вас или для ИРА то, что я делал? — Он внимательно всматривался в лицо иракца, уверенный, что заронил первые зерна сомнений. — Я и теперь, несмотря ни на что, хочу вам помочь. Вы на пороге ужасной катастрофы, и я помогу, чем смогу. Разумней всего вам сказать Кону Мойлану, что он ошибся, и вернуть меня в его группу. Я вам нужен.
Доктор Хассан глубокомысленно кивнул.
— Конечно, вы нам нужны, мистер Корриган. Но только здесь, в Багдаде, где уж наверняка больше не сможете навредить. Мы вместо этого сделаем вас заложником истины. Когда придет время, вы поведаете миру, как по заданию ЦРУ собирались дискредитировать Ирак, развязав от имени Саддама Хусейна бактериологическую войну. — Он медленно и многозначительно улыбнулся. — Ибо я не верю ни единому вашему слову. Но отныне вы будете говорить правду — это я вам обещаю.
Мегги сидела под апельсиновым деревом, укрываясь от дождя. Он целое утро с нарастающей силой хлестал со свинцового неба. Ее джинсы и куртка промокли насквозь, длинные черные волосы облепили голову, концы мокрых прядей свисали в пластмассовый ящик, который она держала на коленях. Стекавшие по лицу струйки дождя смешивались со слезами.
После спешного отъезда Корригана в Иорданию она чувствовала себя безнадежно одинокой. Одно его присутствие каким-то образом возводило барьер, защищавший ее от Кона Мойлана. Теперь она была беспомощной и уязвимой. Уязвимой для его взглядов и насмешливых ухмылок, с которыми он выжидал момент, когда она будет сломлена.
Каждый день Мегги отправлялась на плантации вместе с Мойланом и Софией, а с некоторых пор к ним присоединились О’Хейр и Салливен. Оба больше помалкивали, но она читала их мысли и знала, что мужчины помнят ее так же хорошо, как она помнит их. И мысленно снова невольно видела свое белое голое тело, распятое на полу ольстерского амбара. Она подчинялась не идее и даже не Мойлану, а воле Мойлана. Эту картину она сейчас наблюдала сверху, словно дух, отделившийся от собственной плоти.
