Дэвид Хьюсон - Убийство-2
— У нас не больше двух минут, — сказал Рабен, затаскивая ее в тень беседки.
— Йенс…
— Послушай меня!
Луиза заметила, что голос у него надломленный, а глаза — таких безумных глаз она у него еще не видела. Может, ей следует бояться? За себя, за Йонаса?
— Ты должна уехать из части, — проговорил он, сжимая ее холодные пальцы.
— Ты следил за мной?
— Это не важно.
— Что с тобой случилось? За что ты напал на Гуннара Торпе?
— Я ничего ему не сделал! — Высокий и хриплый, его голос наполнил сумрак под куполом беседки. — Они обманывают тебя.
— Ты его избил. Мой отец сказал…
— Он тоже врет.
Она сделала шаг назад. Капюшон свалился с его головы. Рабен казался таким несчастным и ранимым.
— Нет, — возразила Луиза. — Он рассказал мне о том, что было с тобой в Гильменде. О том, что ты чувствовал себя виноватым.
Он мотнул головой:
— Это не так!
— А как?
— Они покрывают одного офицера.
— Кто они?
— Не знаю. Я же ничего не помню. Может, Согард… Может, кто-то еще. — Его глаза не отпускали ее, и в них горела жажда, которую она слишком хорошо знала и ненавидела: жажда охотника, который преследует добычу. — Может, твой отец.
— Мой отец — хороший человек. Он пытался помочь тебе.
Снаружи раздался грохот. Мимо беседки шел мальчишка и пинал пивную банку. Рабен отпрянул от Луизы, прижался к стене, руку сунул под куртку. Она увидела, что за поясом у него пистолет, а в глазах — страх и напряжение. И вдруг поняла, что не испытывает к этому человеку никаких чувств, кроме презрения.
— Я не верю в это, — сказала она, сверкая глазами. — Два года я ждала. Два года одна растила сына. И что в результате? Мой муж в бегах, прячется, словно вор…
Парнишка с банкой все еще ходил вокруг беседки, судя по периодическому жестяному перестуку.
— Найди ту женщину из полиции, — приказал Рабен. — Ее зовут Сара Лунд. Я звонил в управление, но мне сказали, что она на свадьбе у матери. Поезжай туда. Попроси ее проверить…
— Это правда, что ты добровольно записался на службу за границей? После рождения Йонаса?
Его лицо всегда было таким подвижным. Жесткая, бесчувственная холодность воина в одно мгновение сменилась мальчишеской нежностью, которую она когда-то так любила.
— Кто тебе сказал об этом?
Луиза сделала шажок по направлению к нему, заглянула в его измученное бледное лицо. Она не могла уйти отсюда, не получив ответа.
— Это правда?
Секундное смятение. Его глаза смотрели на нее с мольбой.
— Разве ты не видишь, чего они добиваются? Они хотят разлучить нас. Хотят навсегда запереть тебя в казармах.
Она повернулась к нему спиной, увидела, как уходит к берегу мальчишка, пиная пустую банку.
— Все совсем не так, как тебе кажется, — сказал Рабен, кладя руки ей на плечи.
В этом мире не осталось цвета, подумалось Луизе. А если и остался, то не для нее и не для Йонаса. Они не должны так жить. Можно чем-то пожертвовать, но всему есть предел.
— Я был солдатом с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать, — говорил тем временем Рабен, сжимая ее плечи. — Армия — это все, что я видел в жизни. Все, что я умею, — это воевать…
— Мой отец — тоже солдат. Но он хороший человек. Обыкновенный, как все…
— Я не такой, как он. Есть вещи, о которых тебе лучше не знать. — Он постучал пальцами по голове. — Эти вещи хранятся здесь. И когда родился Йонас, мне показалось, что я не заслуживаю иметь ребенка. Он так чистый, такой невинный. А я — нет. Я решил, что если останусь, то испорчу вас обоих…
— Отпусти меня, — сказала Луиза, поскольку Рабен все крепче сжимал ее.
— Я изменился. — Он не отпускал ее. — Все, о чем я теперь мечтаю, — это вернуться домой, жить с вами, научиться быть хорошим отцом и хорошим мужем.
Луиза чувствовала, как в ней закипает ярость. Он больше не обнимал ее, а держал, как будто она принадлежала ему.
— Я не желаю этого слушать, Йенс! Ты повторяешь одно и то же раз за разом, но что у нас впереди? Новый срок в тюрьме? Опять я буду видеть мужа только с разрешения охраны в этой вонючей комнате, но даже там не смогу затащить его в постель? Нет, не хочу, не могу больше…
— Луиза…
Наполовину приказ, наполовину мольба. Его руки сжались вокруг нее еще теснее.
В беседку с криком ворвалась маленькая фигурка. Это Йонас нашел их. Он набросился на Рабена, забарабанил кулачками по его ногам, затопал ножками.
— Отпусти маму! Отпусти мою маму!
Рабен отпрянул от Луизы, встал у решетчатой стенки, сквозь которую проникал свинцовый свет ненастного дня. Потом опустился на корточки и оказался лицом к лицу с сыном — перепуганным до слез и в то же время воинственным.
— Ты так вырос, Йонас, — произнес Рабен как можно мягче. — Это я, твой папа.
Он улыбнулся. Но Йонас не ответил на его улыбку.
Рабен дотянулся рукой до игрушечного солдатика, торчащего из кармана детской куртки, вытащил его, рассмотрел: воин со щитом и поднятым мечом.
— Как его зовут?
— Мама, — сказал Йонас, подкатывая к ней свой самокат, — я хочу домой.
Она взяла мальчика за руку и повела его к выходу. Но там остановилась, огляделась. Летом этот пляж всегда заполнен шумной детворой и родителями: все бегают, смеются, веселятся — живут полной жизнью. Ни Йонас, ни она сама никогда не знали, что это такое. Оказывается, Рабен бежал от них, повинуясь какому-то внутреннему страху, о котором до сих пор не счел нужным ей рассказать. И за это тоже она его теперь ненавидела.
— Не ищи нас больше, — бросила Луиза Рабену. — Я говорю это серьезно!
— Луиза…
Он умел пользоваться своим обаянием, когда было нужно. Так поступает ребенок, пойманный за шалостью. Но Луиза слишком часто видела этот фокус, чтобы поддаться на него.
— Больше никогда! — повторила она зло и вышла под первые капли ледяного дождя, падающие с низкого неба.
Йонас упирался и тянул ее назад, к мужчине, который прятался в тени беседки. В руке Рабена остался солдатик со щитом и мечом наготове.
— Я куплю тебе нового солдатика, — пообещала Луиза сыну и потащила его к машине.
Карине потребовалось много времени и сил, чтобы получить разрешение на посещение Монберга в отдельной палате городской больницы. Когда все формальности были улажены, они вместе с Буком приехали туда прямо из министерства.
Перед палатой они остановились.
— Хотите, можете остаться в коридоре и подождать меня, — предложил Бук. — Если вам неловко.
— А почему мне должно быть неловко? — удивленно спросила она.
— Ну, не знаю… — пожал плечами Бук.
— Пойдемте же, — сказала она, открывая дверь.
Фроде Монберг лежал на кровати у окна. Он был бледен, небрит и измучен. Раньше, будучи рядовым депутатом парламента, Бук как-то мало общался с министрами и толком не разглядел Монберга. Сейчас он видел перед собой красивого мужчину с узким лицом, копной непослушных каштановых волос и живым взглядом.
Бук шагнул вперед и положил на кровать коробку дорогих шоколадных конфет.
— Карина, — с некоторой настороженностью проговорил Монберг, — и мой преемник. Поздравляю, Томас. Надеюсь, вам нравится быть министром.
— Рад вас видеть. Как вы себя чувствуете?
Никаких трубок и проводов, мониторы у кровати отключены. Значит, пациент на пути к выздоровлению. Да и, судя по виду, состояние у него неплохое. И все же за оптимистичным фасадом чувствовалось во Фроде Монберге какое-то уныние, даже отчаяние. Улыбка профессионального политика погасла слишком быстро.
— Я в порядке, — сказал он и окинул грустными карими глазами крупную фигуру Бука. — Как я понимаю, у вас там зреет настоящая буря, пока я тут отлеживаюсь. — Он посмотрел на Карину. — А ты как?
Она молча кивнула.
— Вы молодец, что согласились занять этот пост, — продолжил Монберг, снова поворачиваясь к Буку. — Наверное, удивились, когда премьер-министр предложил. Зато я… — Он похлопал себя по груди. — Смогу теперь лучше позаботиться о своем старом сердце. — Он положил коробку конфет на тумбочку возле кровати. — Не думаю, что смогу скоро угоститься шоколадом. Врачи будут возражать…
Карина сложила руки на груди. Бук вежливо промолчал. Лицо Монберга потемнело.
— Так. Все в курсе.
— Я сменил вас на посту министра, — сказал Бук. — Мне положено знать. Но эта закрытая информация и такой останется, не беспокойтесь.
— Не беспокоиться? — Голос его вдруг стал по-стариковски тонким и ломким. — Вам легко говорить. Я уже давно болел, только никто не замечал. Никому дела не было. Ты сидишь безвылазно в этих четырех стенах день за днем, да и ночами тоже. И постепенно… — он снова посмотрел на Карину и тут же отвел глаза, — отрываешься от действительности. А потом вдруг начинаешь делать такое, о чем раньше и подумать не мог. Я больше не хочу, чтобы моя семья страдала. Вы слышите?
