Энн Райс - История похитителя тел
Огонь почти угас. Дождь свистел, вздыхал и удвоил свою силу, но падал прямо с Небес, не тревожимый злобными ветрами.
Наконец я поднял голову и оглядел темное запущенное помещение, кучи книг и старых статуй, вездесущую пыль и грязь, кучку тлеющих углей в очаге. Как же я устал; как же меня вымотал собственный гнев; я почти отчаялся.
Чувствовал ли я хоть раз подобную безнадежность?
Я лениво перевел взгляд на дверь, на стену дождя, за которой лежала грозная темнота. Да, придется выходить под дождь вместе с Моджо – ему, конечно, дождь понравится не меньше, чем снег. Придется выйти. Нужно убираться из этого мерзкого домишки и найти уютный кров, чтобы отдохнуть.
Моя квартира под крышей. Конечно, найдется способ в нее пробиться. Естественно... какой-нибудь способ. И солнце через несколько часов встанет, правда? Ах, мой прелестный город под теплыми солнечными лучами.
«Ради Бога, не начинай опять плакать. Тебе нужно отдохнуть и подумать», – приказал я себе.
Но почему бы для начала перед уходом не сжечь этот дом? Оставь большой викторианский особняк в покое. Он его не любит. Но лачугу – спалить!
Я чувствовал, как расплываюсь в злобной неудержимой улыбке, несмотря на то что слезы еще застилали мне глаза.
Да, сжечь! Он это заслужил. Ну конечно, он забрал с собой все рукописи, да, и правда, забрал, но книги превратятся в дым! Именно этого он и заслуживает.
Я немедленно собрал картины – великолепного Моне, парочку маленьких Пикассо и рубиново-красное средневековое панно, написанное яичной темперой (все они, конечно, были в ужасном состоянии) – и помчался в старый пустой викторианский особняк, где и сложил их в темном углу, показавшемся мне сухим и надежным.
Потом я вернулся в маленький дом, схватил свечу и сунул ее в остатки огня. Мягкие угли сразу же разорвались на крошечные оранжевые искры; и искры остались на фитиле.
– О да, ты это заслонил, предатель, неблагодарный ублюдок! – шипел я, поднося пламя к кипе книг у стены и заботливо перелистывая их страницы, чтобы они загорелись. Теперь – к старому пиджаку, накинутому на деревянный стул, – он загорелся как солома, и дальше – к красным бархатным подушкам кресла, которое когда-то было моим. О да, жги, жги все!
Я пнул ногой кучу заплесневелых журналов под столом и зажег их. Я подносил огонь к одной книге за другой и расшвыривал их, словно горящие угли, по всем углам дома.
Моджо обходил стороной эти маленькие фейерверки и в результате вышел на дождь и издали смотрел на меня в открытую дверь.
Да, но все идет слишком медленно. Но у Луи полный ящик свечей; как я мог о них забыть – чертов смертный мозг! Я вытащил свечи – их оказалось штук двадцать – и начал зажигать уже воск, а не фитиль и тыкать ими в красное бархатное кресло. Я швырял их в кипы оставшегося мусора, кидал горящие книги в мокрые ставни и поджигал обрывки старых штор, которые свисали со старых карнизов. Я пробивал ногой дыры в прогнившей штукатурке и бросал в них свечи поверх дранки, а затем наклонился и поджег рваные потертые ковры, наморщив их, чтобы обеспечить под ними поток воздуха.
Через несколько минут во всем доме полыхало пламя, но главными кострами стали красное кресло и письменный стол. Я выбежал под дождь и увидел, как за темными сломанными перекладинами разгорается огонь.
В воздух поднялся мерзкий влажный дым – огонь лизал мокрые ставни, вырывался из окон, где наталкивался на мокрую массу вьюнка! Чертов дождь! Но тут кресло и стол разгорелись еще сильнее, и весь дом взорвался рыжим пламенем!
– Да, да, гори! – орал я, пока дождь заливал мне лицо и веки. Я буквально подпрыгивал от радости. Моджо попятился к темному особняку, опустив голову. – Гори, гори, – вопил я. – Луи, жаль, что я не могу сжечь тебя! Я бы сжег! О, если бы я знал, куда ты прячешься днем!
Но несмотря на ликование, я осознал, что плачу. Я вытирал рот тыльной стороной ладони и плакал: «Как ты мог меня бросить?! Как ты мог?! Я тебя проклинаю!.». И, залившись слезами, я опустился на колени на мокрую от дождя землю.
Я откинулся назад, сложив перед собой руки, поверженный, несчастный, и смотрел на огромный костер. В соседних домах защелкали выключатели. Я услышал тонкий вопль, приближающейся сирены. Я понял, что нужно уходить.
Но я продолжал стоять на коленях и впал в ступор, когда внезапно меня пробудило гортанное грозное рычание Моджо. Я осознал, что он стоит рядом со мной и прижимается мокрой шерстью к самому моему лицу, всматриваясь в горящий дом.
Я пошевелился, чтобы взять его за ошейник, и уже собрался уходить, когда обнаружил источник его тревог! То не был беспомощный смертный. Скорее, неземная тускло-белая фигура, неподвижная, словно видение, у полыхающего здания, зловеще освещенная пламенем.
Даже слабым смертным зрением я разглядел, что это Мариус! И на его лице лежала печать гнева. Никогда не видел я такого отчетливого выражения ярости, и не оставалось ни малейшего сомнения в том, что это выражение предназначено для моих глаз.
Я приоткрыл рот, но слова застряли у меня в горле. Я только и мог, что протянуть к нему руки и от всего сердца послать к нему безмолвную мольбу о милосердии и помощи.
Собака сделала последнее яростное предупреждение и готова была прыгнуть.
Я безудержно дрожал и беспомощно смотрел на происходящее, а фигура медленно повернулась спиной и, окинув меня последним сердитым, презрительным взглядом, исчезла.
Только тогда я вернулся к жизни и выкрикнул его имя.
– Мариус! – Я поднялся на ноги, крича все громче и громче: – Мариус, не оставляй меня здесь! Помоги мне! – Я воздел руки к небу. – Мариус! – взревел я.
Но я знал, что это бесполезно.
Дождь промочил мне пиджак. И ботинки. От дождя у меня намокли и сосульками повисли волосы, и теперь уже было не важно, плакал я или нет, потому что дождь смыл все слезы.
– Ты считаешь, я потерпел поражение, – прошептал я. Какой смысл кричать ему вслед? – Ты думаешь, что вынес свое суждение, и точка. Да, тебе кажется, что все так просто. Так вот, ты ошибаешься. Я никогда не отомщу за эти минуты. Но ты меня еще увидишь. Ты меня еще увидишь.
Я наклонил голову.
В ночи звучали смертные голоса и топот бегущих ног. На дальнем углу остановилась огромная шумная машина. Мне пришлось силой заставить шевелиться свои злополучные смертные конечности.
Я сделал Моджо знак следовать за собой, и мы исчезли, прокравшись мимо продолжающих весело гореть развалин дома, миновав низкую изгородь в саду и заросшую тропинку.
* * *Только потом мне пришло в голову, насколько близка была опасность оказаться пойманными – смертный поджигатель и его злющая собака.
Но разве мне было до этого? Луи отверг меня, как и Мариус – Мариус, который сможет найти мое сверхъестественное тело до того, как до него доберусь я, и уничтожить его на месте. Мариус, который, возможно, уже его уничтожил, чтобы навеки оставить меня в смертной оболочке.
О, если мне и были в мою смертную юность ведомы такие несчастья, то я об этом не помнил. А если бы и вспомнил, то сейчас они были бы весьма слабым утешением. Что до моего страха, то его было словами не описать. Рассудком его не побороть. Я снова и снова перебирал в уме свои надежды и неисполнимые планы.
– Я должен найти Похитителя Тел, я должен его найти, а ты должен дать мне время, Мариус. Раз уж ты мне не поможешь, то даруй мне хотя бы такую малость.
Я повторял это без конца, словно перебирал четки и возносил молитву Деве Марии, бредя под горьким дождем.
Раз или два я даже прокричал свою молитву в темноту, остановившись под высоким, вымокшим насквозь дубом и стараясь разглядеть надвигающийся с мокрого неба свет.
Если ли в мире хоть кто-нибудь, кто мне поможет?
Моей единственной надеждой оставался Дэвид, хотя что он может сделать, я себе не представлял. Дэвид! А вдруг он тоже повернется ко мне спиной?
ГЛАВА 19
Всходило солнце, а я сидел в Кафе дю Монд и думал, как же попасть в мою квартиру под крышей. Благодаря этой проблеме я не терял головы. Не в этом ли ключ к смертному выживанию? Да-а-а... Как же вломиться в мою роскошную квартирку? Я сам заблокировал вход непреодолимой преградой в виде железных ворот. Я собственноручно снабдил двери в пентхаус многочисленными сложными замками. Даже на окнах были решетки, призванные защищать дом от вторжения смертных, хотя мне раньше не приходилось обдумывать всерьез, как бы они могли добраться до окон.
Ну ладно, мне нужно будет прорваться через ворота. Нужно будет совершить чудеса красноречия в разговорах с остальными жильцами здания, каждый из которых снимает квартиру у светловолосого француза Лестата де Лионкура, а он, должен добавить, прекрасно с ними обращается. Нужно будет убедить их, что я – французский кузен их домовладельца, приехавший в его отсутствие присмотреть за пентхаусом, и мне любой ценой необходимо попасть внутрь. Пусть придется воспользоваться отмычкой! Или топором! Или даже пилой. Дело техники, как говорится в этом веке. Я должен попасть внутрь.
