Энн Райс - История похитителя тел
И что потом? Взять кухонный нож – так как в доме имеются подобные вещи, хотя, видит Бог, в кухне я никогда не испытывал потребности – и перерезать свое смертное горло?
«Нет. Позвони Дэвиду. В мире больше не осталось никого, к кому ты мог бы обратиться. И только подумай, какие жуткие вещи скажет тебе Дэвид!»
Едва перестав размышлять об этом, я сразу же погрузился в гнетущее состояние отчаяния.
Меня изгнали. Мариус Луи. Из-за моего безрассудства они отказали мне в помощи. О, это правда, я дразнил Мариуса. Я отверг его мудрость, его общество, его законы.
О да, я сам на это напросился, как зачастую выражаются смертные. И я совершил отвратительный поступок, выпустив в мир Похитителя Тел, наделенного моей силой. Это правда. Снова признан виновным в колоссальных ошибках и экспериментаторства! Но разве мне приходило в голову, что это значит – полностью лишиться своей силы и смотреть на все глазами чужака? Остальные все знали; должны знать. И они позволили Мариусу прийти и вынести приговор, дать мне понять, что за свой поступок я становлюсь изгоем!
Но Луи, мой прекрасный Луи, как он мог от меня отречься? Если бы Луи требовалась помощь, я бросил бы вызов самим Небесам! Я так рассчитывал на Луи, так рассчитывал, что, когда проснусь сегодня ночью, в моих жилах будет течь прежняя кровь, могущественная, настоящая.
О Господи, я больше не из их числа. Я – ничто, всего лишь смертный мужчина, сижу в душном теплом кафе, пью кофе – о да, конечно, приятный на вкус – и жую сахарные пончики без малейшей надежды на то, чтобы вновь обрести свое славное место в сумеречном Элохиме.
Как же я их ненавидел. Как же я мечтал сделать им гадость! Но кого в этом винить? Лестата ростом в шесть футов два дюйма? Лестата с карими глазами, довольно смуглой кожей и копной темных волос? Лестата с мускулистыми руками и сильными ногами, ослабленными жестоким смертным ознобом? Лестата с его верной собакой Моджо – Лестата, предающегося мыслям о том, как же ему все-таки изловить демона, сбежавшего не с его душой, как чаще всего бывает, но с его телом, телом, которое уже, быть может – нет, даже не думай об этом! – уничтожено?
Разум подсказывал мне, что пока еще рано строить заговор. Кроме того, месть меня никогда особенно не интересовала. Месть волнует тех, кто в тот или иной момент терпит поражение. Я же еще поражения не потерпел, уговаривал я самого себя. Нет, пока нет. И куда более интересно представлять себе победу, чем месть.
Лучше подумать о мелочах, о том, что еще можно изменить. Дэвид должен меня выслушать. По меньшей мере, он должен дать мне совет! Но ведь больше он ничего предложить мне не сможет? Как два смертных человека смогут угнаться за этим мерзавцем?
А Моджо проголодался. Он смотрел на меня большими умными карими глазами. С каким видом его разглядывали люди в кафе, как далеко обходили они зловещее мохнатое существо с темной шерстью, мягкими розоватыми ушами и громадными лапами. Пора, пора кормить Моджо. В конце концов, старое клише оказалось не таким уж избитым. Огромный кусок собачьей плоти остался моим единственным другом.
Была ли собака у Сатаны, когда его бросили в ад? Что ж, собака, должно быть, последовала бы за ним – в этом-то я был уверен.
– Как же мне быть, Моджо? – спросил я. – Как простому смертному поймать Вампира Лестата? Или старейшие уже сожгли мое прекрасное тело дотла? Может быть, визит Мариуса означал именно это – дать мне знать, что все кончено? О Боже! Что говорила ведьма в том жутком фильме? Как могли вы так поступить с моей прекрасной порочностью? Моджо, у меня опять поднимается температура. Все само собой образуется. Я умру!
Но, Отец Небесный, узри, как обрушивается солнце на грязные тротуары, взгляни, как под действием великолепного карибского света просыпается мой обшарпанный, очаровательный Новый Орлеан.
– Пошли, Моджо. Поря взламывать дверь. Тогда мы сможем погреться и отдохнуть.
Остановившись у ресторана напротив старого Французского рынка, я купил ему месиво из костей и мяса. Конечно, это подойдет. Добрая официанточка наполнила целый мешок вчерашними объедками и охотно заверила меня, что собаке они очень понравятся. А как же я? Разве я не позавтракаю? Разве в такое прекрасное зимнее утро у меня нет аппетита?
– Попозже, милая, – ответил я, вкладывая ей в руку крупную купюру. Единственное утешение – я все еще богат. По крайней мере, мне так кажется. Но нельзя знать наверняка, пока не доберусь до компьютера и сам не прослежу действия поганого мошенника.
Моджо проглотил свою еду в канаве без единой жалобы. Вот это собака! И почему я не родился собакой?
Ладно, где, черт возьми, мой пентхаус? Мне пришлось остановиться, подумать, прогуляться пару кварталов не в ту сторону и вернуться, прежде чем я наконец нашел его, с каждой минутой замерзая все больше и больше, хотя небо поголубело и солнце теперь светило очень ярко, – ведь я никогда не входил в это здание с улицы.
Попасть в него оказалось очень просто. Дверь с Дюмейн-стрит легко поддалась, и я захлопнул ее за собой. Да, но ворота... Это будет сложнее всего, подумал я, волоча свои тяжелые ноги по лестнице, пролет за пролетом, пока Моджо любезно ожидал меня на лестничных площадках.
Наконец я увидел прутья решетки, приятный солнечный свет, сочившийся на лестницу из садика на крыше, и большие зеленые шелестящие листья, чуть-чуть подмерзшие по краям.
Но замок, как же мне удастся сломать замок? Я занимался оценкой ситуации и мысленно подбирал необходимый инструмент – может быть, маленькая бомба? – когда до меня дошло, что в каких-то пятидесяти футах от меня находится дверь в мою квартиру и что она не заперта.
– О Боже, мерзавец и здесь побывал! – прошептал я. – Черт возьми, Моджо, он ограбил мое логово.
Конечно, это можно было рассматривать и как хороший признак. Мерзавец еще жив; с ним пока что не разделались. И я все еще могу его поймать! Но как? Я пнул ногой ворота, и ногу пронзила острая боль.
Тогда я схватил их руками и безжалостно затряс, но старые железные стержни оставались такими же надежными, как и прежде. Их не сломать даже слабому призраку, такому как Луи, не говоря уже о смертном. Без сомнения, дьявол даже до нее не дотрагивался, а вошел, как и я, с неба.
«Хорошо, остановись. Раздобудь инструмент, да побыстрее, и выясни степень нанесенного им ущерба».
Я повернулся, чтобы уйти, но в этот самый момент Моджо встал в стойку и зарычал в знак предупреждения. В квартире кто-то двигался. Я увидел, как на стене вестибюля затанцевала чья-то тень.
Не Похитителя Тел – такое, слава Богу, невозможно. Но чья?
Через мгновение я получил ответ на этот вопрос. В дверях появился Дэвид! Мой прекрасный Дэвид, одетый в темный твидовый костюм и пальто; он смотрел на меня с другого конца садовой дорожки с характерным выражением любопытства и настороженности. Наверное, за всю свою проклятую жизнь я никогда так не радовался ни одному смертному.
Я сразу же позвал его по имени. А потом по-французски объявил, что это я, Лестат, и попросил открыть ворота.
Он ответил не сразу. Никогда еще он не был так исполнен достоинства и самообладания, настоящий элегантный британский джентльмен; он стоял и пристально рассматривал меня, и на его узком лице с глубокими морщинами не проступало ничего, кроме немого шока. Он перевел внимательный взгляд на собаку. Потом на меня. И опять на собаку.
– Дэвид, клянусь тебе, это Лестат, – закричал я по-английски. – Это же тело того механика! Вспомни фотографию! Джеймс все сделал, Дэвид. Я попался в это тело. Что мне сказать, чтобы ты мне поверил? Дэвид, впусти меня.
Он оставался на месте. Потом, совершенно внезапно, он направился ко мне быстрым уверенным шагом и остановился перед воротами с абсолютно непроницаемым видом.
Я чуть в обморок не упал от счастья. Я все еще цеплялся обеими руками за прутья решетки, как в тюрьме, и потом понял, что смотрю прямо ему в глаза – впервые мы стали одного роста.
– Дэвид, ты себе не представляешь, как я рад тебя видеть, – сказал я, снова перескакивая на французский. – Как. тебе удалось сюда попасть? Дэвид, это Лестат. Это я. Конечно, ты мне веришь. Ты же узнаешь мой голос. Дэвид, Бог и дьявол в парижском кафе! Кому об этом знать, кроме меня?
Но он отреагировал не на мой голос; он смотрел мне в глаза и прислушивался к каким-то далеким звукам. Внезапно его поведение изменилось, и я уловил в его лице признаки узнавания.
– О, слава Богу, – произнес он с легким, очень вежливым британским вздохом.
Он достал из кармана маленький футляр, быстро извлек из него тонкую металлическую полоску и вставил ее в замок. Я достаточно соображал в жизни, чтобы понять – это какой-то воровской инструмент. Он распахнул ворота и протянул ко мне руки.
Мы молча обнялись, долго и тепло, и я яростно боролся с подступавшими слезами. За все это время я очень-очень редко дотрагивался до него. И этот момент был наэлектризован эмоциями, которые застали меня врасплох. Мне вспомнилась дремотная теплота наших с Гретхен объятий. Я чувствовал себя в безопасности. И на какую-то секунду я перестал ощущать себя абсолютно одиноким.
