Мариша Пессл - Ночное кино

– Зачем на такое соглашаться? – спросил Хоппер, когда она снова присосалась к бутылке. – Отписать свою жизнь, свое тело и душу одному человеку? Чарльз Мэнсон какой-то.

Забавляясь его пылкостью, она прищурилась:

– Да, человек жаждет обладать свободной волей. Но еще он жаждет быть связан, скручен и с кляпом во рту. Естественно, сняться в фильме Кордовы – это прямой путь к славе. Тебя вывели на орбиту. После этого ты получал только лучшие роли. Даже когда Стэнни залег на дно. На тебе печать. Ты воин. Но подлинная ценность работы со Стэнни – не в деньгах и не в признании, а в том, что после. Все актеры об этом говорили. Поработав с Кордовой, ты возвращался в реальную жизнь – а ей как будто добавили яркости. Красный краснее. Черный чернее. Ты чувствовал глубже, будто сердце твое разрослось, распухло, лишилось кожи. Ты грезил. И какие грезы! Работа с этим буйным человеком – страшнейший период моей жизни. Я погрузилась в свое самое потаенное, самое изувеченное нутро, в недра, которые страшилась открывать, потому что сомневалась, удастся ли их потом закрыть. Может, так и не удалось. Но я бы сыграла у него снова глазом не моргнув. Ты творил кино. Оно тебя переживет. Оно неукротимо. Мощное искусство, не коммерческая поделка, а искусство, и оно пронзит людей насквозь, пустит им кровь. В «Гребне» ты жил как в подполье, сражаясь в сопротивлении, работая на последнего подлинного бунтаря. И ты узнавал, сколь далеко способен зайти, – в любви и страхе, в борьбе и сексе, в эйфории. Сбросить все, чему тебя научило общество, все создать заново. Начать жить с нуля. Вы вообще представляете, как это опьяняет? А потом возвращаешься в мир и понимаешь, что мир спит, валяется в коме и сам о том даже не догадывается.

– Вы поэтому в него влюбились? – опасливо спросила Нора.

От такого вопроса Марлоу чуть не подскочила, выпятила подбородок:

– В него все влюблялись, дитя мое. Ты в его руках стала бы простой глиной. И это всех вас касается. Как устоять пред человеком, который понимает и ценит тебя до последней капли? Мы поженились на съемках.

Тут она грустно взмахнула рукой и заглянула в почти опустевшую бутылку.

– Скажем так, когда все закончилось, я поняла, что любовь наша была тепличным цветочком. Распустилась и цвела в парнике, в очень особенных условиях, а снаружи, в настоящей жизни, умерла. Я не могла навечно поселиться в «Гребне». А Стэнни к тому времени вообще не желал уезжать. Там было его личное пространство, его персональный мир иной. Он хотел навсегда остаться на этой волшебной планете. А мне пришлось возвращаться на Землю.

– Он правда не хотел уезжать? – удивилась Нора.

Марлоу уничтожила ее взглядом:

– Зевс ненавидел покидать Олимп, не так ли? Разве что приспичит смертных помучить. Иногда на съемках Стэнни где-то пропадал неделями, и никто не мог его найти. Нигде. Мы подозревали, есть некое секретное место. Тайник в тайнике. Когда он наконец появлялся, на ботинках у него была странная каменистая крошка и от него пахло открытым морем. В койке, если вы меня понимаете, он становился решительно ненасытен – будто уходил в океан на пиратском корабле, разорял деревни, сжигал дотла, насиловал, грабил, убивал, а потом возвращался в «Гребень», в волосах запеклась соль, в кожу впитались туман, и пот, и кровь. – Она мечтательно улыбнулась. – В такие ночи он меня пополам разрывал.

– Погодите, – вмешался Хоппер, подавшись к ней, локтями упершись в колени. – А эти городские, которые вламывались в поместье? Вы что хотите сказать – Кордова стал одним из них?

Марлоу раздраженно скривилась:

– Я же говорю, Тарзан, – я не знаю, как именно он был причастен. Но со временем перестал просто наблюдать. И отсюда самоубийство Джиневры. Он мне так и не рассказал толком, что случилось. Но я думаю, она, бедняжка, и без того слабенькая, выяснила, чем он по ночам занят. Священник-то никуда не делся – держался поодаль, выжидал молча. Неотступной маслянистой тенью. Рассудок Джиневры не выдержал. Утопилась в озере в пасмурный день. Полиция сочла, что это несчастный случай, но Стэнни знал правду. Джиневра не просто пошла искупаться. Она села в лодочку, выгребла на середину озера, слезла в воду, а карманы платья у нее были полны камней. Лодочку потом нашли и уничтожили. Стэнни Джиневру, конечно, обожал. Но не настолько, чтобы стать обычным человеком. Никакой женщине его не удержать. И никакому мужчине. Если приглядеться, великие художники не любят, не живут, не трахаются и даже не умирают, как нормальные люди. Потому что у них всегда есть искусство. Оно их питает больше, чем любые связи с людьми. Какая бы человеческая трагедия их ни постигла, она их никогда не убивает совсем, потому что им достаточно вылить эту трагедию в котел, подмешать другие кровавые ингредиенты и вскипятить все это на огне. Не случись никакой трагедии, не вышло бы столь великолепного варева.

Марлоу будто внезапно устала. С минуту не говорила ни слова, только гладила и теребила рукава.

– Конечно, слухи о том, чем Кордова занимается в «Гребне», кишмя кишели. Особенно среди нас, актеров. Одну историю мне рассказал Макс Хидельбрау. Играл отца Джинли в «Щели в окне» и урода этого, патриарха в «Дышать с королями».

Я помнил Макса в обоих фильмах: высокий и грузный австралиец, лицо обвислое, как у бладхаунда.

– У Макса бессонница, это всем известно. Снимали «Щель в окне», он в четыре утра гулял в саду, репетировал. Увидел, как к парадному крыльцу мчится фигура, взбегает по ступеням, исчезает в особняке. Стэнни. Вернулся, видимо, из леса, с черным свертком в руках. Макс пошел следом и увидел, что дверная ручка измазана чем-то красно-бурым. Оказалось, кровью. По мраморному вестибюлю и по лестнице – дорожка из кровавых капелек. Макс отправился в постель. К утру кровь исчезла.

Марлоу проглотила остатки виски.

– Люди перешептывались, – продолжала она, не сводя с меня глаз. – Но шишки из «Уорнер Бразерс» периодически заглядывали на площадку и помалкивали. Однако – и это весьма показательно, – хотя «Гребень» – одна из роскошнейших частных резиденций, где им доводилось бывать, с постоянной прислугой, с французским шеф-поваром, ни один из этих прилизанных квадратных голливудцев ни разу не остался ни на одну ночь. Как ни затягивался съемочный день, они всегда уезжали в гостиницу в Таппер-Лейк, а туда от «Гребня» больше часа езды.

– Боялись? – спросила Нора.

Марлоу криво улыбнулась:

– Слабаки, что с них взять. Пока Стэнни приносит им деньги, выпускает фильмы, на которые все рвутся как очумелые, его частная жизнь им до лампочки. Пьет кровь? Читает заклинания? Рубит головы зверюшкам? Подумаешь, неприятность – они и не с такими справлялись. Замяли историю с одной актрисой – работала со Стэнни и, похоже, свихнулась. Так перепугалась, бедная, что среди ночи вылезла из окна на четвертом этаже, доползла до земли, как сороконожка, и больше ее никто не видел.

– Как ее звали? – спросила Нора.

Марлоу пожала плечами:

– Имя забыла. Понимаете, чтобы толкнуть в полет, чтобы актер взрезал собственную душу и истекал кровью перед камерой, а весь мир потом эту кровь пил, Стэнни мог творить что угодно – пока язык у всех за зубами, дела шли себе и шли. Продюсеры смотрели сквозь пальцы. И все мы тоже.

– А Сандра нет.

Хоппер прошептал это так тихо, так решительно, что голос его расколол комнату, вонзился в Марлоу, и та осеклась, слегка даже испугалась.

– Сандра никогда не смотрела сквозь пальцы, – сказал Хоппер.

– Да уж, – ответила Марлоу.

– Случилось это на чертовом мосту, – продолжала она. Ее взгляд был прикован к Хопперу, и она нервно ощупывала грудь и плечи, проверяя, вся ли закрыта халатом. – Слышали о таких?

– Нет, – сказала Нора.

– Средневековые мосты. Фольклор в изобилии. Большинство в Европе, от Англии до Словении, строились с одиннадцатого по семнадцатый век. Сюжеты про каждый мост свои, но общий мотив один: дьявол соглашается помочь строить мост в обмен на первую человеческую душу, которая этот мост перейдет. Деталей не знаю. Так или иначе, в «Гребне» тоже завелся такой мост. Я подозреваю, эти построили.

– Горожане из Каргаторп-Фоллз? – уточнил я.

Она кивнула.

– С первой минуты, едва появилась на свет, Александра была феноменальным ребенком. Ослепительная копия отца. Темноволосая, светлые серо-голубые глаза, прозрачные, как родник. Бесстрашие, ум, неутолимое любопытство – и как она схватывала жизнь. Эти двое были неразлучны. Стэнни любил сына, Тео. Но Александра – она такая… в общем, он ее боготворил и ничего с этим поделать не мог. Ее все боготворили.

Запрокинув голову, она глотнула, не замечая, похоже, что бутылка пуста. Отерла рот.