Монс Каллентофт - Зимняя жертва
Малин склоняется ухом к самому ее рту.
— Что ты сказала?
— Останься, мама, останься, ты не больна…
— Ты слышишь меня?
— Мальчик, возьми…
Ребекка замолкает. Но она дышит, ее грудная клетка движется.
Спит она или бредит? «Может, это ей снится?» — думает Малин. Она надеется, что еще много ночей Ребекка не будет видеть сны, хотя знает, что эта надежда напрасна.
Рядом мигает осциллограф.
Его глаза горят.
Малин поднимается.
Некоторое время она стоит у постели, потом покидает комнату.
70
Зак на пути в «ИКЕА», а Малин поднимается по лестнице дома номер три по улице Дроттнинггатан. В камень ступеней вмурованы ископаемые животные, которым миллионы лет.
В доме четыре этажа, кабинет Вивеки Крафурд на третьем. Лифта нет.
«Психотерапевт Крафурд» — гласит витиеватая надпись на медной табличке, прикрепленной к коричневой двери.
Малин нажимает на ручку. Заперто.
Она звонит.
Один раз. Два. Три.
Дверь открывается, и показывается женщина лет сорока, с вьющимися черными волосами и круглым и в то же время угловатым лицом.
В ее взгляде светится интеллект, хотя карие глаза плохо видны за стеклами роговых очков.
— Вивека Крафурд?
— Вы опоздали на час.
Она открывает дверь чуть шире, и Малин обращает внимание на ее одежду. Кожаная жилетка поверх пышной синей блузы с лиловым отливом, плюшевая юбка в зеленую клетку достает до щиколоток.
— Можно войти?
— Нет.
— Но вы…
— Я жду клиента. Спуститесь в «Макдоналдс», я позвоню вам через полчаса.
— Я могу подождать здесь?
— Я не хочу, чтобы вас здесь видели.
— У вас есть…
Дверь кабинета закрывается.
— …номер моего мобильного?..
Последний вопрос Малин повисает в воздухе. Но тут ей приходит в голову, что подошло время обеда и сейчас у нее есть прекрасная возможность поддержать монстра американского фастфуда.
Она действительно не любит «Макдоналдс» и твердо решила никогда не ходить туда с Туве.
Мини-морковь и сок.
Мы в ответе за желудки своих детей.
Тогда давайте прекратим продавать картофель фри и газировку. Иначе чего стоит эта наша ответственность?
Сахар и жир.
Малин с отвращением толкает дверь.
Сзади нее автобус поворачивает на площадь Тредгордсторгет.
Бигмак и чизбургер — этого достаточно, чтобы тошнота подступила к самому горлу. Кричащие краски и навязчивый запах кипящего масла лишь усугубляют ее состояние.
Звони же!
Двадцать минут. Тридцать. Сорок.
Звонок.
— Малин?
Папа? Только не сейчас!
— Папа, я занята.
— Мы здесь обдумали все еще раз…
— Папа…
— Разумеется, мы будем рады, если Туве приедет к нам вместе со своим другом.
— Что? Я сказала, что я…
— …если они по-прежнему хотят…
Еще один входящий.
Малин откладывает разговор с Тенерифе и принимает следующий звонок.
— Да.
— Теперь вы можете подойти.
Кабинет Вивеки Крафурд напоминает библиотеку в богатом доме рубежа прошлого века. Книги. Множество томов Фрейда в блестящих кожаных переплетах. Черно-белая фотография Юнга в широкой золоченой раме. Дорогие ковры, письменный стол красного дерева и кресло с восточным орнаментом возле кожаного дивана цвета бычьей крови.
Малин садится на диван, отклонив предложение Вивеки растянуться на нем. Она думает, что Туве наверняка понравилось бы в этой комнате, воссоздающей по-своему, на современный лад, обстановку эпохи Джейн Остин.
Вивека сидит в кресле, скрестив ноги.
— То, что я расскажу, останется между нами, — предупреждает она. — Вы никому не должны говорить об этом, это не попадет ни в полицейский рапорт, ни в какие-либо другие документы. Этой встречи не было. О’кей?
Малин кивает.
— Наша профессиональная честь будет поставлена под угрозу, если что-то выйдет наружу. Или если узнают, что об этом рассказала я.
— Вероятно, мне придется сослаться на свою интуицию, если я воспользуюсь вашей информацией.
Вивека Крафурд улыбается.
Через силу.
Потом ее лицо снова принимает серьезное выражение, и она начинает рассказывать.
— Восемь лет назад ко мне пришел человек — тогда ему было тридцать семь — и сказал, что хочет избавиться от своих детских страхов. В этом не было ничего необычного, однако удивительным оказалось то, что за первые пять лет он не достиг в этом совершенно никакого прогресса. Он имел хорошую работу, был обеспечен. Приходил раз в неделю, говорил, что хочет побеседовать со мной о своем детстве, однако речь заводил совсем о другом. Мне приходилось выслушивать его монологи о компьютерных программах, о лыжных прогулках, об уходе за яблонями, о каких-то религиозных сектах. О чем угодно, только не о том, о чем он намеревался рассказывать.
— Как его звали?
— Я дойду до этого, если будет необходимость.
— Я думаю, будет.
— Однако четыре года тому назад что-то произошло. Он не говорил, что именно, но, кажется, одна его родственница стала жертвой преступления, ее изнасиловали. И это событие каким-то образом изменило все.
— Изменило все?
— Да, он начал рассказывать. Сперва я не верила, но потом… поняла, что там могло быть и не такое.
— Потом?
— Да, после того, как он упорно твердил одно и то же.
Вивека Крафурд качает головой.
— Иногда, — продолжает она, — я задаю себе вопрос: зачем некоторые люди заводят детей?
— Я спрашиваю себя о том же.
— Его отец был моряком и погиб, когда ребенок еще находился в чреве матери.
«Это не так, — думает Малин. — Его отец не был моряком». Но продолжает слушать дальше.
— Самое первое воспоминание, до которого нам с ним удалось добраться, было о том, как мать запирает его в гардероб. Ему было тогда около двух лет, и она не хотела показываться с ребенком на улице. Потом мать вышла замуж за человека с буйным характером, появились новые дети. Три брата и сестра. Муж и его сыновья считали своим долгом мучить моего пациента, а мать всячески поощряла это. Зимой они голым оставляли его на улице, и он стоял на морозе, в то время как они ели на кухне. А когда он возмущался, его били. Больше, чем обычно. Его колотили, царапали ножами, обливали горячей водой, забрасывали крошками печенья. Подбадриваемые папой, братья перешли все границы. Дети могут быть очень жестокими, если жестокость поощряется. Они не понимают, что это плохо. Избирательное насилие. В конце концов, то же самое в сектах. Он был их старший брат, но какое это имело значение? Взрослые и дети против одного ребенка. Братья тоже должны были пострадать в такой ситуации. Запутаться, ожесточиться, сплотиться вокруг того, что каждый в глубине души считал несправедливостью. Решительность и неуверенность одновременно.
«Ты веришь в добро», — замечает про себя Малин.
— И что помогло ему выжить?
— Фантазии. Собственная вселенная. Землянка в лесу, которой, как он сказал, никогда не было. Компьютерные программы, религиозные секты — все то, за что мы, люди, цепляемся, пытаясь взять свою жизнь под контроль. Образование. Он выбрал свой путь и выжил. Для этого надо иметь сильную волю. И потом, сестра, которая, кажется, заботилась о нем, хотя и не могла защитить. Он говорил о ней, большей частью несвязно, о том, что в лесу случилось нечто… Он как будто жил в параллельных мирах и научился разделять их. Но с каждой нашей встречей он все острее переживал свои детские кошмары, в нем просыпалась злоба.
— И жажда насилия?
— По отношению ко мне — никогда. Но возможно, к другим. Они жгли его свечой. Он описывал избушку в лесу, где они привязывали его к дереву, а потом жгли. И плескали в него горячей водой.
— Как они могли?
— Люди могут сотворить что угодно с себе подобным, когда перестают считать его человеком. История знает тому немало примеров. Ничего особенного.
— А как это начинается?
— Я не знаю, — отвечает Вивека Крафурд. — В данном случае, вероятно, все пошло от матери. Или даже раньше. Она не любила его и в то же время нуждалась в нем, я так думаю. Почему она не отказалась от него? Не знаю. Может, ей нужно было ненавидеть кого-то, чтобы давать выход своей злобе. А то презрение, которое ее муж и сыновья питали к моему пациенту, выросло именно на почве ее ненависти.
— Почему она не любила его?
— Не знаю. Вероятно, что-то произошло.
Вивека замолкает.
— В последние годы он приходил и ложился на тот диван, на котором сейчас сидите вы. Он то впадал в ярость, то рыдал. И все шептал: «Впустите меня, впустите. Я мерзну».
— А вы?
— Я старалась его утешить.
— А теперь?
— Год назад он перестал ко мне ходить. Во время последнего сеанса выбежал вон из комнаты. Не вынес. Кричал, что словами тут не поможешь, что надо действовать, что теперь он знает, теперь он знает, он кое-что узнал. Дескать, теперь он знает, что нужно делать.
