Грег Лумис - Секрет Юлиана Отступника

Глава 46

Ватикан, под базиликой Святого Петра,настоящее время

На сей раз Лэнг знал, что его ожидает, и расстелил на земле перед колонной с тайником кусок полихлорвиниловой пленки. Потом включил флуороскоп и снова поразился тому, как проявились в фиолетовом свете стертые буквы.

«Accusatio… rebellis…» Очень похоже на ту диатрибу, увиденную им в Монсегюре, если не считать того, что… Он немного переместил луч света. Того, что за этим камнем могло храниться и само обвинение.

Но какое оно могло иметь отношение к тому, чем занимался Скорцени?

Именно это Лэнг и намеревался узнать. Выпрямившись, он отступил на два шага и провел лучом фонаря по колонне. Теперь было видно, что замеченное накануне пятно являлось лишь нижней частью более крупного участка. Из столба когда-то вынули фрагмент размером почти пять на три фута, а потом заложили вновь — видимо, для того, чтобы спрятать что-то внутри. Вынув из-под рясы короткую фомку, Лэнг приставил ее клюв к линии, разделявшей старую и более новую кладку, и изумился тому, насколько легко инструмент вошел в щель. Можно было подумать, что кто-то уже открывал тайник после того, как Юлиан запечатал его шестнадцать столетий тому назад. Возможно, кто-то действительно открывал его — например, Скорцени. Вообще-то, если задуматься, можно было заранее сказать, что так оно и было. На фотографии с компакт-диска Дона Хаффа немец стоял перед Ватиканом. Вряд ли он приезжал сюда как простой турист.

А что, если тут не было ничего, если те улики, которые он искал, не имея даже догадок о том, что они могут собой представлять, безвозвратно исчезли? Что, если?..

Последний вопрос Лэнг так и не успел для себя сформулировать. Отрешившись от мыслей, он положил фомку, выключил фонарь и прислушался. Но услышал лишь всеобъемлющую тишину, полное отсутствие звуков, которое само по себе является звуком, точно так же как белый, отсутствие цвета — сам по себе является цветом.

Но что же он слышал? Непонятно. Крысу, пробегавшую по старому кладбищу, находившемуся в нераздельном владении у ее предков? Нет, тут что-то посерьезнее.

Но что?

Рейлли выждал минуту, потом еще и еще. Возможно, до него долетел всего лишь отзвук шагов экскурсии, проходившей по отгороженной от него плексигласовой стеной части некрополя? Не исключено, но маловероятно. Насколько он помнил, в помещении, откуда отправлялся на осмотр подземелья, висела табличка, извещавшая, что экскурсии проводятся до шести часов.

Лэнг вспомнил старуху-цыганку, которую чуть не пришиб в темном переулке. Она всего лишь пыталась набрать пустых бутылок на несколько евро. Паранойя, становящаяся пожизненной спутницей всех сотрудников Управления, могла дорого обойтись старой карге. Не могло ли ему снова померещиться что-то подобное?

Лэнг всмотрелся в непроглядную тьму. Один, в вечной ночи среди древних усыпальниц, куда пробрался тайно, как вор, а не пришел открыто, по праву. Вряд ли можно было найти более подходящие условия для психоза.

И, самое главное, кто мог оказаться здесь ночью? Никого, кроме духов умерших две тысячи лет назад римлян и греков. Преследовать магическими проклятиями тех, кто приходит к ним без подаяния, — не в их обычаях. И по карманам они, вероятно, тоже не шарят.

Вновь включив свет, Лэнг принялся ломать стену в основании столба. Он дергал и раскачивал камни, и вскоре они осыпались, сухо хрустя размалываемым песком. Лэнг наклонился и посветил в отверстие.

Да, приходилось ему останавливаться в дешевых гостиницах, где туалеты были поменьше. Но никогда и нигде не стояла посередине такая громадная амфора.

Греческий кувшин соткался из теней настолько неожиданно, что Лэнг опешил. В первое мгновение он просто застыл на месте. Потом шагнул назад и осмотрел потайную нишу. Перед обнаруженным им сосудом на земле был отчетливо виден круглый отпечаток, оставленный, судя по всему, еще одним, точно таким же.

Но если так, где он?

Если Скорцени нашел две амфоры, то почему забрал только одну?

Попытаться найти ответы на бурлившие в нем вопросы можно было только одним способом: заглянуть внутрь.

Лэнг немного наклонил амфору, чтобы осмотреть стройную изящную шею и воронкообразное горлышко с толстыми стенками. Запечатано воском, на котором оттиснут какой-то знак. Герб Юлиана? Рейлли покачал сосуд. Если бы не печать, закрывавшая горлышко, он поручился бы, что амфора пуста — настолько она была легка. Но ведь никто не станет так тщательно прятать пустой кувшин.

Возможно, ее содержимое высохло или испарилось? Лэнг положил амфору на бок и прокатил по кругу, но не увидел ни трещин, ни дыр. То, что там хранилось, должно было оставаться внутри.

Лэнг выпрямился, сунул руку под рясу, отыскал карман брюк вытащил и раскрыл перочинный нож. Воск давным-давно высох, растрескался и сейчас легко поддался лезвию, оставив запах пыли, невесть когда засохшей плесени и слабой гнили. Никогда Лэнг не задумывался над тем, как может пахнуть вечность, но сейчас узнал это доподлинно. Направив луч света во тьму, еще более глубокую, чем та, что царила в подземелье, он увидел что-то, завернутое, будто в саван, в старое пыльное полотно. Зажав фонарь в зубах, Рейлли, придерживая одной рукой амфору, чтобы та не скатилась вниз, другую запустил внутрь.

Он словно коснулся паутины. Он видел собственными глазами, а не просто ощущал, как ткань распадается под кончиками его пальцев. Все так же сжимая фонарь зубами, Лэнг выпрямился, поднял амфору за основание и осторожно вытряхнул ее содержимое на землю.

Коснувшись земли, белесая ткань как будто растаяла. Но под нею оказался более стойкий предмет — свиток, намотанный на две деревянные палки, достаточно большой для того, чтобы его было издалека видно в руках глашатая, выходившего в древние времена на площадь, чтобы громко зачитать важное обращение. Оказавшаяся под лучом фонаря часть была написана, как решил Лэнг, на какой-то разновидности пергамента. В тексте недоставало кусков, тут и там отсутствовали целые фразы. Но Лэнг знал, что ему неслыханно повезло. Другие документы той эпохи, такие, как свитки Мертвого моря и Оксиринхские папирусы, тоже были найдены в запечатанных сосудах, но они представляли собой месиво из пятидесяти тысяч, если не больше, мелких обрывков и крошек, и ученым пришлось добрых полстолетия собирать каждый свиток воедино. Опасаясь прикоснуться руками к столь древнему манускрипту, Рейлли встал на четвереньки, чтобы посмотреть, что же он нашел. Текст оказался написан на латыни, на иврите и еще каком-то языке. Сперва Лэнг не смог точно определить, каком, но потом решил, что, скорее всего, это был арамейский, во времена Христа это был общий едва ли не для всех народов Ближнего Востока язык богослужения.

Бережно взяв свиток, Лэнг совсем было собрался положить его обратно в кувшин, но вдруг передумал. Он знал, что должен поступить именно так, что совершенно необходимо сохранить столь древний и, возможно, необыкновенно важный для историков документ, единственное на сегодня прижизненное свидетельство о самом существовании Христа. Рейлли знал, что если станет известно, что он повредил драгоценный свиток, его проклянут все ученые, археологи и историки мира. С другой стороны, он не только не имел с ними дела, но и не был знаком ни с кем из этой братии. Зато содержимое этого кувшина вполне могло дать ему ключ к той двери, за которой скрываются убийцы Герт.

И нечего умничать.

Лэнг развернул рукояти, скреплявшие свиток, и начал читать дырявый манускрипт.

Текст, оказавшийся у него перед глазами, был поразительно похож на те насыщенные глубокомысленными оборотами обвинительные акты, которые ему столько раз приходилось изучать, когда он защищал своих клиентов. Неудивительно, что словарь юриспруденции базируется на латыни. Римляне довели до совершенства юридическое крючкотворство задолго до современных адвокатов.

В верхней части свитка, reus, подсудимый, обвинялся в том, что публично призывал народ, retinere, не уплачивать положенные по закону налоги, ложно толкуя или оспаривая законность требований Цезаря. В другом обвинении говорилось о разжигании недоверия к способности римлян справедливо распределять продовольствие путем искусственной организации нехватки рыбы и хлеба, когда на деле провиант имелся в достаточном количестве, что было доказано проверкой остатков. А далее шел отказ признавать божественность Цезаря и требование поклоняться только иудейскому богу.

Лэнг мог бы провести всю оставшуюся ночь за чтением перечня преступлений против Рима, каждое из которых было государственной изменой и за каждое наказанием была казнь через распятие на кресте.

Он тяжело опустился на землю. Мало того, что он читал единственный уцелевший прижизненный документ, подтверждавший существование Христа, — он видел в нем совсем не того Христа, какого мир знал по Евангелиям. Леб Гринберг, профессор из университета Эмори, был прав. Христос больше походил на Ленина, чем на Ганди. Прав он был и в том, что в Евангелиях была совершена крупнейшая, пожалуй, ревизия событий, какую только знало человечество, в результате которой обвинение в смерти врага Рима было возложено на евреев. Определенно, церковь должна была бы всеми силами противиться обнародованию этого текста.