Грег Лумис - Секрет Пегаса

Грег Лумис

«Секрет Пегаса»

Благодарности

Я благодарен Мэри Джек Уолд, моему агенту, за неоценимую помощь и советы, не говоря уже о тех усилиях, которые она приложила для того, чтобы эта книга увидела свет. Также благодарю за помощь редактора Дона д’Ориа. Очень полезными для работы оказались видеофильм Генри Линкольна о Ренн-ле-Шато, трактовка Ричардом Эдрюсом загадочной латинской фразы с картины Пуссена и книга Пола Шелленберга «Гробница Бога».

Пролог

Ренн-ле-Шато, юго-запад Франции, 1872 год

Отец Соньер сделал неожиданное открытие.

Свиток тонкого пергамента был настолько старым, что ленточка, связывавшая листы, рассыпалась в пыль, как только священник извлек находку из тайника в алтаре. Никогда еще он не видел такого почерка. Выцветшие строки больше походили на следы, оставленные червяком, нежели на сделанную пером запись.

Он возился в церкви — ремонтировал кое-что. Прихожане никак не могли наскрести денег, чтобы нанять рабочих на это дело. Крыша протекала, часть скамей необходимо было хотя бы сбить гвоздями, чтобы они не рухнули, а алтарь… Что и говорить, тот был намного старше самой церкви.

Священник вновь поглядел на алтарь и нахмурился. Каменный брус, на протяжении многих веков служивший для проведения Святой евхаристии, покосился так сильно, что мог в любую минуту свалиться с поддерживавших его двух коротеньких плиттате. Священник был крепким мужчиной — шести футов росту, более двухсот фунтов веса, — но поднять камень в одиночку ему нечего было и надеяться. Тогда-то он и обнаружил в одной из опор алтаря полость, где лежал этот самый пергамент.

Ни у кого не было ни малейшего понятия о происхождении алтаря. Поблизости имелось множество разрушенных или полуразрушенных замков, и Соньер подозревал, что алтарную плиту когда-то принесли из каких-то руин. Искусная резьба, украшавшая камень, была слишком роскошна для бедной тесной церквушки, где на службу редко собиралось больше десятка прихожан.

А вот история местности была очень древней и насыщенной событиями. Римляне. Тамплиеры. Вероятно, даже мавры — когда эти места входили в состав Каталонии. Алтарь вполне мог прежде находиться в каком-то из их храмов. Или же у гностиков, а то и у катаров[1].

От мысли о том, что на алтаре могли когда-то проводить свои обряды еретики или язычники, Соньер досадливо поморщился. Одному Господу известно, какие языческие изуверства могли твориться на этом камне. Он оглянулся, словно ожидал, что кто-то сейчас сурово выговорит ему за такие мысли.

Священник напомнил себе, что предметы сами по себе не могут нести зла. Все же оттого, что он держал в руках эти древние листы, скрученные в тугую трубку, ему стало не по себе. Возможно, было бы лучше, если бы они вовсе исчезли. Нет, даже если и так, то не ему принимать такое решение. Вот приедет епископ во время очередного объезда епархии, тогда и нужно будет показать ему находку. Пусть решают власти.

Да и вообще, какой вред может исходить от этих неодушевленных бумажек?

Ответ на этот вопрос он получил, когда служил вечернюю мессу: к двери кто-то приколол клочок бумаги, навсегда перевернувший церковную жизнь.

Часть первая

Глава 1

Париж. 02:34

Взрыв сотряс не только площадь Вогезов, но и чуть ли не весь район Маре. Будь тридцать шесть особняков, по девять с каждой стороны площади, построены из менее прочного материала, чем кирпичи, слепленные вручную четыре века назад, разрушения оказались бы куда большими. Но все же везде, даже в самом внушительном из этих зданий, бывшем особняке Роганов, где когда-то жил на втором этаже Виктор Гюго, не осталось ни единого целого стекла.

Впрочем, серьезно пострадал лишь дом 26, где и случился взрыв. Когда двенадцать минут спустя примчались pompiers[2], бригада Одиннадцатого arrondissement[3], здание представляло собой четырехэтажный огненный ад. Спасти дом или кого-то из его обитателей было невозможно.

Тут же подъехали и жандармы. Некоторые из них оцепили пожар, чтобы не подпускать на опасное расстояние зевак, другие опрашивали местных жителей, высыпавших на улицу в домашних одеяниях. Какой-то мужчина, по-видимому, страдавший бессонницей, подробно рассказывал полицейским, что он сидел себе, смотрел повтор матча прошлогоднего чемпионата мира, и тут как зазвенит разбитое стекло, как полыхнет что-то, да так ярко!.. Он такой вспышки никогда в жизни не видел, бегом рванул к окну и чуть не ослеп — так там пылало.

— А не могло ли разбиться стекло просто оттого, что что-то кинули в окно? — спросил полицейский.

Мужчина зевнул во весь рот, прикрывшись кулаком. Самая любопытная часть неожиданного представления кончилась, и его интерес к случившемуся убывал с каждой минутой.

— А как, по-вашему, я мог бы различить на слух, разбилось стекло от чего-то брошенного внутрь или выкинутого наружу? — Он выразительно, как это умеют одни только французы, пожал плечами, желая показать, что происходящее его на самом деле вовсе не интересует, а вот дурацкие вопросы изрядно раздражают. — Je ne sais pas[4].

Данный субъект повернулся, чуть не наткнулся на мужчину средних лет, одетого в строгий костюм, и побрел домой, подумав мимоходом, что в такое время обычный человек так не разоденется. Не просто в костюме, а в только что выглаженном, с совершенно свежей накрахмаленной сорочкой. Он снова пожал плечами и решительно направился к себе, думая уже о том, не повредило ли пожаром телевизионную сеть в районе.

Жандарм с полупоклоном прикоснулся рукой к козырьку фуражки — получилось это совершенно невольно, — почтительно приветствуя вновь прибывшего.

— Bon soir [5]

Даже со стороны легко было заметить, что жандарм сразу подтянулся и разговаривал уже не так, как со свидетелями. Не каждый пожар привлекает внимание ГУВБ — Генерального управления внешней безопасности.

Человек из ГУВБ чуть заметно кивнул в ответ, отвернулся от жандарма и пристально уставился на то, что сейчас представляло собой лишь обугленный, дымящийся остов дома. Перекрученные от жара трубы торчали в пустоту, словно воздетые в мольбе руки. Соседние дома, покрывшиеся уродливой черной патиной копоти, смотрели на площадь оставшимися без стекол окнами. Пожарные заливали уголья, светившиеся янтарным светом, вода шипела, над пепелищем поднимались клубы пара. На том месте, где недавно стоял старинный дом, будто распахнулось окно прямо в ад.

— Есть какие-нибудь соображения? — спросил человек из ГУВБ.

Пожарный, к которому он обратился, не сомневался, что национальная служба внешней разведки вряд ли стала бы интересоваться утечкой газа или спичкой, случайно упавшей в банку с керосином.

— Нет, мсье, никаких. Кстати, вон идет старший инспектор, — указал он пальцем на кого-то.

Представитель внешней разведки постоял секунду-другую, словно упорядочивал в уме полученную информацию, и двинулся навстречу приземистому человеку, казавшемуся еще меньше ростом из-за объемистой огнестойкой одежды и сапог почти до колена. Больше всего он походил на мальчишку, обрядившегося в отцовскую одежду.

— Лувер, ГУВБ. — Разведчик предъявил удостоверение. — Есть какие-нибудь соображения по поводу случившегося?

Пожарный, слишком уставший для того, чтобы реагировать на появление, ладно, чего уж там, еще одного бюрократа, только покачал головой:

— Не знаю, что там загорелось, но огню помогли. Если в итоге окажется, что это случайность, то я буду очень удивлен.

Лувер кивнул, по-видимому, он думал так же, а потом поинтересовался:

— Может быть, эфир или что-нибудь в этом роде?

Пожарный хмыкнул, не скрывая скептического отношения к подобной гипотезе. Эфир применялся для изготовления из кокаинового порошка «камней», как в среде наркоманов называли сильнодействующий крэк. Мало кто из торговцев наркотиками знал — а если и знал, то ему до нее дела не было — технику безопасности обращения с высоколетучим анестетическим средством. Процесс проходил при повышенной температуре, ошибки при нагревании не только могли, но и частенько приводили к весьма впечатляющим, даже трагическим, результатам.

— В этом районе? — Он повел рукой, указывая на поистине бесценные дома.

В 1615 году здесь проводился растянувшийся на три дня рыцарский турнир, посвященный женитьбе Людовика XII. На этой площади жили кардинал Ришелье и другие высшие аристократы. Посреди площади дворяне сражались на дуэлях, за которыми наблюдали зрители, укрывшись под аркадами, протянувшимися вдоль домов. В 1962 году президент де Голль объявил площадь памятником национальной истории. Цены на жилье — в тех редких случаях, когда оно освобождается, — здесь такие, что подпольные фабриканты крэка их наверняка не потянут.