Мое лицо первое - Татьяна Русуберг
— Да он живет через дорогу, — пожала я плечами, изображая полное безразличие. — И я же говорила: у нас общий проект. Так удобнее было готовиться. Или мне нельзя сюда никого приводить?
И тут же я себя подбодрила: «Правильно, Чили, лучшая защита — это нападение!»
— Что ты, что ты! — замахал руками папа. — Хоть весь класс приглашай, я только рад буду познакомиться. Я просто думал… — Ему снова изменило обычное красноречие. Лоб влажно поблескивал, а очки съехали на кончик вспотевшего носа. — Ты сейчас в таком возрасте, когда… То есть я, конечно, не собираюсь тебе указывать, с кем дружить… О господи! — Папа вскочил с места и чуть не ткнул себе пальцем в глаз, поправляя очки. — Твоя мать должна была бы говорить сейчас об этом, а не я.
— Говорить о чем? — Я скрестила руки на груди, игнорируя тупую боль внутри, возникшую при упоминании о маме.
— Золотце, — папа снова сел, на этот раз поближе ко мне, — видишь ли, я узнал кое-что о Дэвиде от своих коллег и услышанное меня, скажем так, несколько встревожило.
На этот раз я не стала прятать глаза, но и спорить не спешила — молча смотрела на папу и ждала продолжения. Под ложечкой неприятно ныло от дурного предчувствия, но я все еще надеялась, что этот разговор вывернет не туда, куда, как мне показалось, он вел.
Папа вздохнул. Могло ли меня утешить, что и ему эта беседа давалась нелегко?
— Видишь ли, я, конечно, знал про безобразный случай в женской раздевалке, но не думал, что тот мальчик — это Дэвид. То есть я слышал имя, но Дэвид в школе не один, так что… — Папа потер ладони, будто к ним пристало что-то липкое, и первым отвел взгляд. — Когда он ужинал с нами, то показался мне очень скромным, даже боязливым, а оттого ужасно неловким. Все время путал нож с вилкой, да и держал он их как-то странно, а уж когда уронил с вилки спагетти…
Да, я хорошо помнила, как Монстрик, бледный от ужаса, метнулся подбирать с пола макароны и пытался вытереть соус нижним краем свитера, как бормотал извинения и не притронулся к еде после «несчастного случая», несмотря на мои уговоры.
— Он действительно скромный и робкий, — спокойно сказала я.
— Такой скромный, что устраивает стриптиз в раздевалке девочек? — фыркнул папа. — И кидает в учительницу бутылку с мочой?
«Так вот откуда ветер дует! — сообразила я. — Кажется, па тесно пообщался с нашей датчанкой».
— Это не он! — выпалила я.
— Ну конечно. — Папа театрально развел руками. — И на фото, которое гуляет в школе по телефонам, тоже не Дэвид, а его двойник.
— Какое еще фото? — включила я дурочку.
А в голове мелькнуло: «Блин, вот уж не думала, что снимок в стиле ню уже и до учителей дошел!»
— Такое, где парень в костюме Адама. — Папа выставил бороду вперед. — Даже без фигового листка.
Па был в своем репертуаре. Я едва сдержалась, чтобы не прыснуть, несмотря на серьезность темы.
— Я хотела сказать, — начала я медленно, тщательно подбирая слова, — что Дэвид сделал это не нарочно. В раздевалку к девочкам его втолкнули.
— Втолкнули? — Папа нахмурился. — Кто?
— Мальчишки, конечно… Кто точно, я не разглядела, — быстро добавила я. — Там целая толпа была.
Па задумчиво потер переносицу:
— Допустим. А мочой твой Дэвид тоже не нарочно учительницу облил?
— Он не мой! — вспыхнула я. — И вообще, к чему все эти вопросы?!
— К тому, что я за тебя переживаю, черт побери! — Профессиональное спокойствие папы дало трещину, лоб его покраснел. — Всего я не видел, но мне показалось, что сегодня в столовой этот мальчик хотел что-то от тебя, а брат его остановил. Эмиль ведь его брат, так? И эти бутерброды на полу… Это ведь был твой обед, верно?
Я на автомате помотала головой, но папа только губы поджал.
— Не отпирайся, — продолжил он. — Колбаса в форме мишек — твоя любимая. К тому же я узнал бумагу в красный горошек, такую ты прокладываешь между бутербродами в ланч-боксе. Кто-то вывернул твою еду на пол, так?
— Значит, вот что ты видел?! — Я вскочила со стула, не в силах выслушивать весь этот бред. Если бы только я могла объяснить!.. — Тогда тебе нужны новые очки. Сходи к окулисту, пап!
— С очками у меня все в порядке. — Он постучал пальцем по роговой дужке, стараясь сохранить хотя бы видимость хладнокровия. — А вот ты, хоть зрение у тебя стопроцентное, закрываешь глаза на очевидные вещи.
— Да неужели? — Я подбоченилась. — На что, например?
Папа тяжело вздохнул, и на миг мне стало даже жалко его: ведь он действительно меня любит и изо всех сил старается быть для меня обоими родителями сразу.
— Золотце… — Он снял очки и, не обнаружив поблизости ничего подходящего, протер их полой рубашки, а потом снова надел. — Я понимаю, тебе, наверное, нравится этот мальчик, но ведь он… — папа неопределенно повертел в воздухе кистью, — болен.
Я так обрадовалась, что он это заметил, что даже забыла возмутиться из-за «мальчика, который тебе нравится».
— Вот именно! — Я снова плюхнулась на стул. — У Дэвида уже в субботу была температура. А сегодня ему стало еще хуже! Из-за этого, наверное, с ним и случилось… Ну, та неприятность в столовой. Я убеждала его пойти к врачу, но он же упрямый как баран. Может…
— Чили, я говорю не о простуде. — Папа серьезно смотрел на меня, и его взгляд мне очень не понравился. — У мальчика расстройство аутистического спектра. А чаще всего этому сопутствуют расстройство эмоциональной сферы и, как ни печально, низкие умственные способности. Я просто не хочу, чтобы ты разочаровалась в том, к кому привязана, и чтобы тебе было больно, потому что он…
— Дэвид не идиот! — Я вскочила, борясь с желанием зажать руками уши. — Он умнее всех парней в классе, и он… — Я шагнула к двери, намереваясь уйти, раз папа засел в моей комнате. — Он хороший, ясно?!
— Чили! — донеслось мне вслед, когда я помчалась вниз по лестнице, перескакивая через две ступеньки и мысленно распекая себя: «Вот так и знала: не надо было возвращаться. Надеюсь, Монстрик все еще в “Лесном павильоне”, потому что…»
Додумать мысль не удалось. Входную дверь я распахнула одновременно со звонком: отец Д. жал на кнопку, а я чуть не врезалась в его мощный корпус.
— Ой! — пискнула я, отскочив назад в коридор от неожиданности. — Здрасьте.
За спиной послышался топот папиных шагов по ступенькам.
— Чили? — позвал он. — Что там такое?
