Джеймс Уилсон - Игра с тенью
— Знали вы, — спросила я, — что он был одним из первых покровителей Тернера?
Мистер Пэдмор сделал отрицающее движение.
— Но я не удивлен, услышав об этом; насколько я помню, доктор Монро был известен как коллекционер и даже как художник. Он, вероятно, заметил в лавочке рисунки мальчика, ведь старый мистер Тернер имел обыкновение вывешивать их в окне или возле двери и продавать по два-три шиллинга за штуку. А еще, знаете, он был…
Однако в этот момент миссис Чамберс поставила перед нами чашки. Мы замолкли и благодарно следили за тем, как она разливает чай.
— Ну вот, — сказала Бетти, закончив свое дело. — Приятно было познакомиться с вами, мисс Халкомб. — Она сняла с окна носовой платок и протянула мне: — Надеюсь, вас не затруднит вывесить его снова, когда вы соберетесь уходить; я пойму, что мне пора прийти и убрать здесь.
— Дай Бог тебе здоровья, Бетти, — пробормотал мистер Пэдмор, когда она удалилась. — Она такая… такая… — а потом, совершенно неожиданно, его веки моргнули и сомкнулись, а голова качнулась вперед.
— Вы говорили… — начала я громко.
Но мистер Пэдмор не пошевелился.
Мысль о том, что сон придет туда, куда не добралась смерть, и лишит меня насущно необходимых сведений, вызвала панику, и, почти не раздумывая, я подскочила и потрепала мистера Пэдмора по плечу. Благодарение Богу, этого оказалось достаточно. Он вздрогнул, открыл глаза и посмотрел на меня. Кажется, какое-то мгновение он не понимал, кто я; но затем произнес:
— А, мисс Халкомб, мисс Халкомб, простите меня. Мы продвинулись вперед?
— Несомненно, — ответила я, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.
Он издал извиняющийся смешок.
— Боюсь, я поглупел. Совсем позабыл, где…
— Доктор Монро.
— О, да-да. Он был великий покровитель искусств.
— Да, — подтвердила я, терзаясь нетерпением. — Но вы собирались рассказать мне о нем и еще что-то.
— Разве? — Он глубокомысленно нахмурился. — А! Он опекал короля во время его…
— Я знаю об этом!
Я постаралась смягчить свой тон и рассмеялась, однако мистер Пэдмор был смущен и погрузился в озадаченное молчание.
Я дала себе слово более не перебивать его. Вознаграждение последовало через пару секунд, ибо он спросил:
— Больница?
— Какая больница?
— Я должен был упомянуть о ней. Или, возможно, решил, что вы и так знаете? Вифлеемская больница.
— И чем она замечательна?
— Как же, там работал доктор Монро. Директором, доктором или кем-то в таком роде.
Я сознавала, что эти слова имеют особое значение и восполняют некий пробел, которому, казалось, суждено остаться незаполненным, но была слишком озабочена записыванием и не уловила их истинного смысла. В конце концов мистер Пэдмор пришел мне на помощь. С полминуты он смотрел в окно, а потом сообщил с запинками, словно и сам только сейчас это понял:
— И, знаете ли, какое странное совпадение — ведь миссис Тернер тоже сошла с ума и, кажется, окончила сноп дни под его присмотром.
В горле у меня пересохло от возбуждения, и, прежде чем задать вопрос, я заставила себя сделать глоток чая.
— Вы совсем ее не помните?
— Совсем. Думаю, ее держали подальше от посторонних глаз. Она, без сомнения, обладала неуправляемым темпераментом и могла распугать посетителей. Я припоминаю… Я припоминаю…
Он сделал паузу и наморщил лоб, определенно стараясь восстановить в памяти эпизоды семидесятилетней давности. Когда ему все-таки удалось связать их в логическое целое, он удовлетворенно кивнул и продолжил:
— Семья, полагаю, жила в подвальном помещении. И, как я припоминаю, однажды я услышал душераздирающие вопли и стоны, которые доносились из-под лестницы. Мистер Тернер укладывал мои кудри, или что-то в этом роде, — он был бодрый, жизнерадостный субъект маленького роста, вечно подскакивающий на носочках, будто воробей. Поначалу он рассмеялся и попытался превратить все в шутку. Но тут мимо нас вихрем пролетел мальчик, бледный как смерть, и выбежал на улицу; и мистер Тернер, извинившись, отправился вниз, чтобы успокоить жену.
— Когда это произошло?
Мистер Пэдмор пожал плечами и нахмурил брови.
— Восемьдесят девятый, девяностый или девяносто первый. Думаю, с тех пор я ничего о ней не слышал. Но через год или два Тернер сообщил мне, что его сын снял мастерскую в другом конце Хэнд-корт, и, помнится, я подумал: он хочет убраться от матери подальше. — Он помолчал и вздохнул. — О! Насчет Вифлеемской больницы, мисс Халкомб. Жестокий поступок. Полагаю, теперь она стала приличнее, но тогда там был ад. Я могу это засвидетельствовать, ибо навещал однажды несчастного друга, который позже повесился. Зимой его запирали, словно плененное животное, с одним соломенным матрасом вместо постели; летом его тормошили, терзали и окатывали ледяной водой.
Он потряс головой, не в силах выразить возмущение иначе. Глаза мистера Пэдмора заполнились слезами, и он продолжил дрогнувшим голосом:
— Наш Спаситель изгонял демонов, однако оставил своим покровительством тех, кого они одолевали.
— Извините, — произнесла я, — я не хотела вас расстроить.
Он снова содрогнулся и беззвучно заплакал.
— Поговорим о чем-нибудь другом, — предложила я. — О театре. О леди Мисден.
Он кивнул. Но потом, столь же внезапно, как и раньше, глаза мистера Пэдмора закрылись, а подбородок уперся в грудь. И тут же лицо его утратило возбужденное выражение, он замер, и, если бы не дыхание, можно было вообразить, что мистер Пэдмор уже пересек едва заметную границу, которая отделяла его от мертвых.
На сей раз я не пыталась его разбудить. Я повесила носовой платок на окно и ушла.
Возвращаясь в Кенсингтон, я всю дорогу спорила с собой. Ехать или не ехать? Было поздно — я устала — для одного дня я сделала достаточно. И все-таки любопытство возобладало. Уже перед самым поворотом на Бромптон-гроув я остановила кэб и попросила возницу направиться в Мейден-лейн.
Едва мы выехали на улицу, я раскаялась в своем решении. Начинался дождь, и колеса глухо постукивали по грудам опавших листьев, принесенных водой с рынка и наполняющих воздух — я ощущала это даже сквозь закрытые окна — гнилым зловонием. Ватаги детей с бессмысленными лицами глазели на нас. Двое пьяных средних лет, с унылыми и склизкими, будто устрицы, глазами, таращились со ступеней таверны «Сайдер Селлар». Сообразив, каким уязвимым окажется мое положение, если я выберусь наружу, я поспешно умерила свои амбиции и сказала себе: вполне достаточно поглядеть на обиталище цирюльника из кэба.
Но поскольку я знала от Уолтера, что лавочка уже не принадлежит парикмахеру, отыскать ее я могла, только угадав, какая из темных узеньких аллеек, расходящихся от улицы, по которой мы ехали, — Хэнд-корт. А это задача, несмотря на все мои старания, оказалась невыполнимой: некоторые аллейки были безымянными, а названия других, обозначенные на ветхих и покрытых сажей табличках, я не разглядела издалека. Тем не менее, когда мы достигли конца улицы, я попросила кэбмена развернуться и остановить кэб у ломбарда, который я успела заметить по дороге и который сочла достаточно безопасным для себя местом, где я получу необходимые разъяснения. Какими бы сомнительными ни могли показаться мои разыскания, я рассчитывала, что меня быстро поймут и я не привлеку излишнего внимания.
Едва я закрыла за собой дверь, как из глубины помещения появилась девочка лет тринадцати-четырнадцати. У нее были большие карие глаза и хорошенькое бледное личико, уже омраченное подозрениями и расчетами. Она смотрела на меня молча и без улыбки.
— Не могли бы вы, — произнесла я, — подсказать мне, где находится Хэнд-корт?
Она ткнула большим пальцем в низенькую арку на противоположной стороне улицы.
— Спасибо, — сказала я.
— Вы хотите повидать старую Дженни? — спросила она, когда я подошла к двери. — Я провожу вас за шесть пенсов.
— Нет, благодарю, — ответила я (ибо перспектива покинуть этот сумеречный мир и погрузиться в смердящую темноту Хэнд-корт наполняла меня ужасом). — Но вот вам шестипенсовик за беспокойство.
Девочка молча взяла монетку и проводила меня хмурым взглядом, словно опасалась, что я каким-то образом обвела ее вокруг пальца и заставила продешевить.
Попросив кэбмена подождать минуту или две, я поплотнее закуталась в плащ, дабы защититься от всепроникающего дождя, и пересекла улицу. Входом в Хэндкорт служила незамысловатая классическая арка из массивного камня, и сквозь железные ворота, которые ее загораживали, я разглядела кучки людей, толковавших о чем-то в отблесках тусклого света, падавшего из дверей и окон. Я без труда определила, где находилась лавочка цирюльника, ведь мистер Пэдмор сообщил мне, что она была на левой стороне Хэнд-корт, то есть — по левую руку от арки. Впрочем, описанное им «длинное узкое» окно успело исчезнуть; оно уступило место современной витрине с двойным подъемным стеклом, протянувшейся по всей длине дома.
