Леонид Бородин - Перед судом

Леонид Иванович Бородин

Перед судом

Какого цвета бывает предчувствие? Разного, наверное! — грязно-серое, пухлое, клочками, с мазками черными, тупыми, одним словом, паучье что-то — это предчувствие беды. А хорошее предчувствие — это, конечно, голубая, тонкая, ослепительная, вдруг обнаруженная и следующим движением потерянная щель в старом чердаке. А может быть, вовсе никакого предчувствия не существует, а есть лишь глубоко упрятанное знание последствий. Да ведь подумать только, если существует предчувствие случайного, совсем случайного, не имеющего никакой связи с прошлым и настоящим, то куда же деваться нам с нашими четкими формулами жизни? И что тогда думать нам о себе, о нашем опыте? И как и за что тогда нам уважать себя?

Нет, тайны не нужно, не нужно мистики, иначе трудно будет жить. А в жизни мы так много должны, нам так много надо. И мы давно и твердо знаем, что всё, что нам надо и что мы делаем — всё это важно и существенно, даже первостепенно, а во всем прочем виновато наше несовершенство, в котором мы, откровенно говоря, не виноваты. И если еще откровеннее, то вообще нет вины, а есть лишь беда. А разница налицо. Вина требует осуждения, беда — сочувствия. Сочувствие не есть участие. Оно лучше, потому что бесполезнее, оно малинового цвета, оно такое мягкое и теплое, как ирландский свитер, как женщина, которую вы любите лишь чуть-чуть, как друг, которому вы ничем не обязаны…

Беда и сочувствие — это так понятно! Беда и участие — уже сложнее. Вина и участие — это уже мистика! Там и гнездится предчувствие, которое воистину рабство! Случись однажды ему исполниться — и пропало дело. И пропала радость жизни.

Взять бы, да раз и навсегда решить, что нет его, этого томящего, парализующего жжения, этой явной бесовщины (а как иначе), взять бы… Но нельзя! Ведь без всего бессознательного да подсознательного и человек уже не человек, а расчетная установка.

Нельзя…

I

Газик повернул на центральный тракт. Сницаренко еще с километр вел машину, потом отдал руль Володе, пересел на заднее сиденье и попытался было заснуть, но тотчас же снова, откуда-то изнутри, вынырнуло и защипало сердце это тошнотворное ощущение где-то за плечом, над головой нависшей беды. Впервые оно появилось вчера, когда он получил вызов на совещание. Обыкновенный вызов на обыкновенное совещание. Но всю ночь ныла раненая нога, и утром проснулся с тем же ожиданием чего-то неприятного. На мгновение даже показалось, что стоит ему хорошо подумать, вспомнить что-то очень существенное, но забытое начисто, и он узнает, к чему ему нужно готовиться.

И ведь есть же, наконец, мысль, трезвая, спокойная, беспристрастная! Нужно только отдаться ей полностью, отключив эмоции, отбросив второстепенное. Нужно все спокойно, очень спокойно проанализировать, и тогда неясное станет ясным, а то, что им не станет, просто перестанет быть. Только так! Откинуться на сиденье, расслабить мускулы, можно закрыть глаза или смотреть на что-нибудь бесцветное, неинтересное, например, серый пиджак шофера или хотя бы просто не смотреть в окно, чтобы не цепляться взглядом за мелькающие предметы. Ровный, монотонный рокот мотора — это очень хорошо. Он нивелирует и поглощает в своей монотонности все шумы, способные помешать, отвлечь.

Вот так. А теперь можно спросить себя: так в чем же дело?

18 лет тому назад

— Дело вот в чем…

Шитов осторожно надел изящную хрустальную рюмку на горлышко бутылки, чуть отодвинул ее в сторону, словно специально для того, чтобы между ним и Дмитрием не было никаких посторонних предметов, поставил локти на стол, хрустнул пальцами, уперся в них подбородком.

— Два месяца назад, а могу точнее, в ночь на шестнадцатое мая, между деревнями C-е и П-а неустановленными лицами были спилены пятьдесят два телеграфных столба. Диверсия не из самых страшных. Но, прибыв на место, я пришел к выводу, что это вообще не диверсия. То есть, как факт, ущерб, конечно, налицо, но идея, так сказать, у бандитов была совсем другая. Ну-ка, прикиньте сами, лейтенант! Вы ставите перед собой задачу вывести из строя телеграфную линию. Как вы будете спиливать столбы? Учтите к тому же, что в вашем распоряжении ночь, а ведь еще нужно замести следы! Ну так как?

Дмитрий пожал плечами.

— Черт его знает как. Пилить да и все! Быстро — главное…

Шитов поморщился.

— Конечно же нужно пилить так, чтобы столбы нельзя было больше использовать. Значит, как можно выше. Но представьте себе, столбы были срезаны на уровне земли, под корешок. Перекладины сбиты, но провода порваны лишь в нескольких местах. А что проще, как перервать провода! В общем, картина для меня была ясна!..

…Грешил Шитов. Картина стала для него ясна лишь на другой день, когда ему доложили, что следующей ночью исчезли столбы. Он тогда долго и зло кричал на уполномоченного. Три дня подряд метался он с отрядом по окрестным деревням, выспрашивал, допрашивал, угрожал. Но на след не напал. Если бы он сразу догадался и устроил засаду! Но не догадался, а лишь поехидничал в адрес неумелых диверсантов. Ведь назавтра линия была бы восстановлена. Была бы. Если бы не исчезли столбы. Пятьдесят два пятиметровых столба. И в его районе появился новый бункер с долговременной и прочной крепежкой.

Бункер это — пепелища от сельсоветов, это — трупы уполномоченных и партийных работников, это — враждебная литература, это — настороженное молчание деревень, это — многозначительный тон областного начальства, это — постоянное знание личной опасности, от которого устаешь…

Но нет, Шитов не сидел без дела. За эти два месяца ему все же удалось кое-что сделать, а теперь он намеревался пустить в ход главный козырь. Им должен был стать Дмитрий Сницаренко, лейтенант разведроты, украинец, харьковчанин двадцати четырех лет. Шитов сам отобрал его из кандидатур, представленных ему областным оперативным отделом. И решающим, пожалуй, была исключительная внешняя национальная выразительность лейтенанта. Было в нем что-то от гоголевского парубка, у которого природная мужественность подчеркивается не резкостью черт, а напротив, вызывающей мягкостью и плавностью линий. Ну и соответствующая аттестация в деле — само собой. Теперь, если парень сработает точно, он, Шитов, без всех этих хлопотливых облав, засад, погонь, без лишней суеты, разом и эффектно покончит с подпольем в районе. Вот так!

— Вот так! Общую ситуацию ты знаешь.

Шитов перешел на «ты». К этому привел двухчасовой разговор. К этому обязывали их будущие отношения.

— Ситуация в нашу пользу. Националисты на выдохе. Три года назад их основные силы прорвались через Чехословакию на Запад. Кто прорвался, кто нет, словом, ушли. Здесь остались партийные функционеры и диверсионные группы. Опыт подполья у них большой. И поддержка еще есть. Но все равно на выдохе. Их база — деревня, а деревня уже устает. Не война — не мир, а уже сколько лет между двух огней. И перед нами задача — как можно быстрей, как можно эффективней, с минимумом потерь. Эффективность — наша главная агитка!

Шитов пододвинул бутылку, наполнил рюмки.

— За удачу!

Дмитрий потянулся было к нему, но Шитов остановил его, таинственно подмигивая.

— Э…э! Не так! Это же хрусталь! Немецкий! Возьми ножку только двумя пальцами, легко…, не сжимай, чуть-чуть поддерживай равновесие! Молодец! Теперь подводи рюмку снизу, чтоб они коснулись краями, только коснулись, как чайка волны… и… вверх! Ну!

Тонкий, нежный, мелодичный звук возник над столом, всплыл к потолку, проплыл вдоль комнаты и ушел в окно.

— Камертон! — ухмыляясь, почти прошептал Шитов. Потом он еще некоторое время пристально рассматривал рюмку, как бы пытаясь постичь тайну немецкого хрусталя, и вдруг, тут же с размаху швырнул ее в свободную от мебели и декораций стену сзади Дмитрия. Тот вопросительно взглянул на своего начальника.

— Валяй!

Вторая рюмка последовала за первой…

Проводив Дмитрия, Шитов сначала веником собрал осколки стекла, промел их на кусок газеты, унес на кухню. Потом достал из серванта рюмку — точного близнеца только что разбитым, — наполнил ее, на ходу отпивая маленькими глотками подошел к дивану, лег с ногами, потом пустую рюмку опустил на коврик…

Оставалось продумать немногое, но весьма существенное. Нужно было предусмотреть возможное вмешательство начальника Отдела по борьбе с бандитизмом Калиниченко. До него бывший начальник ОББ, ушедший на повышение, был человек осторожный, и Шитов отлично ладил с ним, в том смысле, что почти мог игнорировать как инициативную единицу. Но Калиниченко жаждет деятельности. В области Шитову удалось пронюхать, что его новый коллега брошен в его район после какой-то темной истории, которая повлекла за собой гнев начальства и опалу.

Но Шитов — тертый калач. Он знал, что гнев может быть гневом, опала опалой, а своя рука во Львове у Калиниченко осталась наверняка. Во всех историях бывают виновники и бывают козлы отпущения. Очень уж походил капитан Калиниченко на такого козлика. Пройдет время, отрастут поломанные рожки, козлик скажет: бэ! и обернется волком.