Майкл Роботэм - Пропавшая
Я легко разжег ее любопытство.
– Те, из-за которых она чуть не умерла.
Миссис Уайльд не предложила мне присесть, но я все равно сажусь, стянув чехол с кресла, и продолжаю рассматривать хозяйку. Ее кожа везде, кроме шеи и тыльной стороны рук, суха и почти прозрачна. Взяв сигарету, Хизер разглядывает меня сквозь пламя зажигалки.
– У Кирстен большие неприятности, – объясняю я. – Я пытаюсь ей помочь. Мне известно, что она ваша подруга. Я думал, что она могла прийти к вам, когда ей понадобилось место, где можно отсидеться.
Дым кольцами поднимается с ее губ.
– Я не понимаю, о чем вы говорите.
Я оглядываю комнату: темные бархатные обои и барочная мебель. Если и есть место более удручающее, чем бордель, так это бывший бордель. Он словно впитывает в себя всю ненависть и разочарование, пока не становится таким же усталым и изношенным, как и половые органы его работниц.
– Как-то давно Кирстен сказала мне, что никогда не перешла бы дорогу Алексею Кузнецу, а если перешла бы, то села бы на первый авиарейс в Патагонию. Она пропустила свой рейс.
Имя Алексея заметно поколебало спокойствие Хизер Уайльд.
– Разве Кирстен вам не рассказывала? Она пыталась его обокрасть. Вы должны понимать, в какой она сейчас опасности. – Я выдерживаю паузу. – В какой опасности вы обе.
– Я ничего не сделала.
– Я уверен, что Алексей это поймет. Он разумный человек. Я видел его только вчера. Предложил ему сделку: бриллианты стоимостью два миллиона в обмен на жизнь Кирстен. Он отказался. Он считает себя человеком чести. Деньги не имеют для него значения, как, впрочем, и оправдания. Но если вы не видели Кирстен, то все в порядке. Я так ему и передам.
С ее сигареты падает пепел – прямо на халат.
– Я могла бы поспрашивать. Вы говорили о деньгах.
– Я говорил о бриллиантах.
– Я могла бы помочь найти ее.
– И я назвал бы вас гуманисткой.
Она кривит верхнюю губу.
– А вы что, не видите лимузина у подъезда?
Ее веки кажутся притянутыми ко лбу с помощью проволочек. Я слышал, что это называется кройдоновым лифтингом: волосы поднимают так высоко, что подтягивается все лицо.
Вытащив кошелек, я достаю три двадцатки. Она пересчитывает их взглядом.
– В Тоттенхэме[117] есть клиника. Ее взяли туда. Там дорого. Но тихо.
Я кладу в стопку еще две двадцатки. Она хватает деньги, и они исчезают у нее под халатом, как по волшебству. Потом она наклоняет голову, словно прислушиваясь к шуму дождя.
– А ведь я вас знаю. Вы цыган. – Мое удивление ей льстит. – Говорили, что у вашей матери есть дар.
– Откуда вы ее знаете?
– А вы не узнаете свое племя? – Она грубо кудахчет, давая понять, что и сама цыганка. – Однажды ваша мать предсказывала мне судьбу. Она сказала, что я всегда буду красавицей и смогу получить любого мужчину, какого захочу.
Почему-то мне кажется, что мама имела в виду не количество.
У Даж и правда был дар: дар спокойно вникать в ситуацию и предсказывать очевидное. Она брала у людей деньги и заводила в них пружинку вечной надежды. А потом, вытолкав их за дверь, бежала в местный бар и покупала себе водки.
Наверху что-то падает. Миссис Уайльд испуганно смотрит на потолок.
– Это одна из моих старых девочек. Она иногда у меня остается.
Но ее бледно-голубые глаза выдают ее, и она вытягивает руку, чтобы удержать меня на месте.
– Я сейчас дам вам адрес клиники. Там могут знать, где она сейчас.
Я отталкиваю ее руку и поднимаюсь по лестнице, заглядывая через перила наверх. На первой площадке три двери, две открыты, одна закрыта. Я тихо стучу и поворачиваю ручку. Заперто.
– Не трогайте меня! Оставьте меня в покое!
Это детский голос – тот самый, который я слышал по телефону в ночь передачи выкупа. Я отступаю на шаг назад, упираюсь спиной в стену, и в проеме двери остается только моя протянутая рука.
Первая пуля проходит в шести дюймах справа от ручки на уровне живота. Я тяжело опускаюсь на пол, ударяюсь ногами о противоположную стену и испускаю низкий стон.
Миссис Уайльд кричит снизу:
– Это моя дверь? Если это моя дверь, черт возьми, вы за это заплатите.
Вторая пуля пронзает дерево в футе от пола. Снова раздается голос миссис Уайльд:
– Да, это она! Теперь я открываю вам счет, черт возьми!
Я сижу тихо и прислушиваюсь к собственному дыханию.
– Эй вы, там, – раздается голос, чуть громче шепота. – Вы мертвы?
– Нет.
– Ранены?
– Нет.
Женщина за дверью чертыхается.
– Это я, Винсент Руиз. Я пришел вам помочь.
Долгое молчание.
– Пожалуйста, впустите меня. Я пришел один.
– Не приближайтесь. Прошу вас, уходите. – Теперь я узнаю голос Кирстен, просто он охрип от мокроты и страха.
– Не могу.
Снова долгое молчание.
– Как ваша нога?
– На полдюйма короче.
Миссис Уайльд кричит снизу:
– Я позвоню в полицию, если за мою дверь не заплатят!
Глубоко вздохнув, я говорю Кирстен:
– Можете оставить оружие, если пристрелите свою хозяйку.
Она смеется, но сразу заходится резким кашлем.
– Я вхожу.
– Тогда мне придется вас застрелить.
– Не придется.
Я поднимаюсь и подхожу к двери.
– Может, откроете?
Долгое ожидание – потом два металлических щелчка. Я поворачиваю ручку и толкаю дверь.
Тяжелые шторы опущены, и комната в полутьме. Высокие потолки, на двух стенах зеркала. Центр комнаты занимает большая железная кровать, и на ней среди покрывал устроилась Кирстен, согнув колени и положив на них револьвер. Она подстриглась и перекрасилась в блондинку. Теперь волосы, завившиеся от пота, спадают ей на лоб мелкими кудряшками.
– Я думала, что вы умерли, – говорит она.
– То же могу сказать о вас.
Она кладет подбородок на ствол и потерянно смотрит в угол. Дешевая люстра у нее над головой ловит лучики света, проникающие из-за штор, а зеркала отражают происходящее – каждое под своим углом.
Я присаживаюсь на подоконник, прижимая спиной шторы, и слушаю, как капли дождя стучат по стеклу.
Кирстен слегка шевелится и морщится от боли. На полу вокруг кровати валяются коробочки с обезболивающими средствами и обрывки фольги.
– Могу я осмотреть рану?
Не ответив, она поднимает рубашку, так что мне видна пожелтевшая повязка, заскорузлая от крови и пота.
– Вам нужно в больницу.
Она опускает рубашку, но не отвечает.
– Вас многие ищут.
– И вы всех обскакали.
– Можно вызвать «скорую»?
– Нет.
– Хорошо, тогда просто поговорим. Расскажите мне, что случилось.
Кирстен пожимает плечами и опускает револьвер, положив руки между бедер.
– Я увидела для себя удачную возможность.
– Поиграть с огнем.
– Начать новую жизнь. – Она недоговаривает. Облизывает губы, собирается с мыслями и начинает заново: – Сначала это была просто шутка, знаете, такая игра «что если», которой развлекаются от нечего делать. Рэй обеспечивал техническую сторону дела. Он раньше работал в канализации. А я следила за мелкими деталями. Поначалу я даже думала, что Рэйчел могла бы нам подыграть. Мы все удачно провернули бы, и она наконец получила бы то, чего заслуживала, от отца или бывшего мужа. Они были перед ней в большом долгу.
– Но она не стала подыгрывать?
– Я не спрашивала. Я знала ответ.
Я оглядываю комнату. На обоях рисунок в виде пчелиных сот, и в каждой восьмиугольной ячейке – очертание женской фигуры в новой сексуальной позе.
– Что случилось с Микки?
Кажется, Кирстен меня не слышит. Она рассказывает историю в своем темпе.
– Все было бы прекрасно, если бы не Джерри Брандт. Микки вернулась бы домой. Рэй был бы жив. Джерри не должен был ее отпускать… одну. Он должен был отвести ее домой.
– Я не понимаю. О чем вы говорите?
На ее лице появляется слабая улыбка, но губы не раздвигаются.
– Бедный инспектор. Вы так до сих пор и не поняли, да?
Истина растет во мне, как опухоль, клетки которой удваиваются, заполняя пустоты в моей памяти. Джерри сказал, что отпустил ее. Это были его последние слова.
– Мы держали ее всего несколько дней, – говорит Кирстен, грызя ноготь. – А потом он заплатил выкуп.
– Выкуп?
– Первый.
– То есть как это «первый»?
– Мы не собирались причинять ей вред. Получив выкуп, мы сразу велели Джерри отвести ее домой. Он должен был оставить девочку в конце улицы, но запаниковал и бросил ее у станции метро. Чертов придурок! Он всегда был слабым звеном. С первого дня все только портил. Должен был присматривать за Микки, но не смог устоять перед тем, чтобы вернуться на Рэндольф-авеню и полюбоваться на телевизионщиков и полицейских. Мы никогда не взяли бы его, да только нам нужен был кто-то, кто присматривал бы за Микки и кого она не смогла бы опознать. Говорю же, мы собирались ее отпустить. Она сказала Джерри, что знает дорогу домой. Сказала, что сделает пересадку на «Пиккадилли-серкус» и сядет на линию Бейкерлоо.
