Александр Бородыня - Крепы
«Может быть, она окажется в голове, — думала я. — Или в животе?»
Тикали, тикали часы… Я ясно почувствовала, когда сердце учителя остановилось, но ничего не случилось, только толкнуло болью в глаза.
— Нет! — сказала я себе и звонко хлопнула ладонью по глобусу. — Не вышло…
Глобус покачнулся и, медленно теряя форму, повернулся на своей черной кривой ноге. Мелькнули разноцветные материки и океаны… Мою комнату быстро заворачивало в мягкую темную паутину. Проявились голубоватые стены, белый яркий плафон, маски санитаров… Но это продолжалось одно мгновение, в следующую секунду я опять сидела у себя дома. Тикали, тикали часы. Только глобус исчез. Напротив меня на стуле не было ничего, только жирное пятно расплывалось в воздухе. Пятно было похоже на большую каплю сигаретного дыма. Меня била крупная дрожь, по лицу лился пот. Но я старалась не кричать. Потом я упала на постель лицом в подушку, в беспамятство.
Я очнулась. Была ночь. На стуле, где до того находился глобус, сидела женщина в странном черном костюме. На меня смотрели темные глаза.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила она и зачем-то поправила черную веревку, висящую кольцом на плече. — Не бойся меня, — сказала она. — Меня зовут Эльвира. Помнишь трубочиста?
— Того, что пропал из музея в прошлом году?
— А может, все-таки не пропал? — У нее была странная механическая улыбка. — Скажи, что ты помнишь? Что ты чувствуешь сейчас?
— А я ничего не помню… — сказала я, — ничего из того, что было…
— До того, как ты превратилась в крепа! — закончила за меня Эльвира, и в голосе ее звучали одновременно и материнская нежность, и неестественный для человека скрип механического горла.
— В крепа?!
Наверное, только в тот момент я окончательно осознала, что произошло.
— Никто не должен знать… — сказала Эльвира, и у нее опять был другой, на этот раз совсем механический, скрипучий голос. — Для живых ты остаешься живой. Пока живой!
X
Мрак, окружающий меня, медленно вращался, я больше не видела картинок своего прошлого. Но в этом не было необходимости. Память вернулась разом, вся, целиком. Достаточно было обратиться к себе, и легко всплывали ясные воспоминания.
Я вспомнила, как вернулась в школу, вернулась не сразу, через несколько лет — уже в качестве педагога. Все было так, как хотел Александр Евгеньевич. Он вошел в меня после смерти, но я не чувствовала его памяти. Он был во мне, он был я, я стала в каждом движении сильнее, опытнее, спокойнее, но я продолжала оставаться все той же Анной. Иногда вечером, стоя перед зеркалом и заглядывая себе в глаза, я вдруг находила перед собою его лицо.
— Обычно крепы состоят из нескольких мертвых, — сказал он мне однажды. — Мы с тобой исключение. Мы составим с тобой окончательное единство только тогда, когда погибнет твое тело… До этого времени я буду жить в тебе, но мы не будем одно.
Первые же месяцы работы в школе показали, что дети тянутся ко мне. Но поначалу было очень трудно. Возникала некоторая двойственность. Существуя в качестве взрослого человека, в качестве опытного педагога, я одновременно оставалась все той же глупенькой ученицей. И если бы не Эльвира, я, вероятно, ушла бы из школы через несколько месяцев. Я не ощущала себя нечеловеком. Крепы — это что-то иное, иная форма жизни, но теперь я была связана с ними до конца. По просьбе Эльвиры я водила детей на кладбище, подпольно устраивала телефонные экскурсии в прошлое. Мертвые не желали иметь с нами ничего общего, как, впрочем, и живые. А на детей мы все-таки рассчитывали.
Олега мы выбрали задолго до появления в нашем городе его отца. Но появился Алан Градов и спутал наши карты: он решил отнять у нас лучшего подопечного.
Мрак постепенно рассеивался, и возникало уже ощущение, что я падаю, стремительно лечу вниз. Но в падении не было страха. Только напряженное ожидание встречи. Я вспомнила, что наш план удался, что все получилось. Я восприняла внешнюю оболочку женщины, приехавшей с Градовым и умершей от ожогов на газоне перед стационаром. Лишь внешнюю оболочку: ни грамма разума, ни грамма сущности. Я села в самолет… Я села в самолет, а Арину Шалвовну, место которой я заняла, в это время придерживала Эльвира.
Тогда во мне не было внутреннего единства. Я хотела уничтожить отчет, лежащий в саквояже Градова. Зачем? Могла ли эта бумага изменить порядок вещей? Нет. Скорее, мною руководила глупая суета. Меня бесили эти листки. Я ненавидела их, и одновременно с тем я остро хотела, чтобы о городе мертвых узнал весь мир. Странная двойственная логика. Детская логика.
«Если бы на самолет не напали, все могло бы сложиться иначе, — подумала я, стремительно падая в бездну. — Зачем они испортили листки?.. Наверное, из шалости… Из той же детской шалости, что руководила и мною».
Несущая меня черная воронка сузилась так, что начала вращать тело, будто цепляясь за него. Скорость падения увеличилась. Я падала ногами вниз, пробивая какие-то перекрытия… Над головой в разорванной кровле сверкали белые звезды. Потом я увидела под собою большой зал. Зал был полон мертвых. Но были здесь и живые.
XI
Ударившись голыми пятками о ковер, под которым чувствовался холодный каменный пол, я широким движением ладони отерла с лица пот. Кто и как перебросил меня сюда, понять я не могла, но к этой минуте память окончательно восстановилась. Мыло стекало по моему голому телу и засыхало. Вокруг, в свете ярких люстр приплясывали юные бандиты — большая толпа юных бандитов. На меня показывали грязные детские пальцы.
Руководила толпой женщина. Она повернулась, и я узнала Антонину. В глазах мертвой учительницы была холодная ярость. Стало понятно: она знает обо мне многое и, по всей видимости, завидует.
Толпа детей вся всколыхнулась и переориентировалась. Все они смотрели на меня. Кажется, я попятилась, по крайней мере успела сделать какое-то неуверенное движение назад. Сквозь Антонину, как сквозь раскачивающуюся медузу, я увидела Олега. Мальчик был бледен, он стоял, широко расставив ноги и чуть раскачиваясь, в руке он держал знакомый красный пистолет. Я впилась в Олега глазами, одновременно на нем повисли несколько мертвецов.
Я не смогла пробиться сквозь эту толпу, завязла. Меня оплели десятки слабеньких рук. Они тянули за ноги и за руки, давили на грудь, на горло, стало трудно дышать.
— Анна! — крикнул Олег.
Пытаясь вырваться и бешено сопротивляясь, я увидела, как Олег отшвырнул свой пистолет, приподнялся под грузом мертвецов и заорал уже во все горло:
— Эльвира, Тим…
Оглушительно грохнуло. Меня обдало кирпичной крошкой и горьким дымом. Осколок попал мальчику в затылок. Олег с силой качнулся вперед, в мою сторону, и вдруг вскинул руки. Мой мальчик каким-то невероятным образом продолжал удерживаться в своем теле. Я рванулась изо всех сил, и юные покойники стекли с рук, как разорванные веревки.
«Но при чем здесь…» — подумала я. И тотчас получила ответ. Рядом со мной стояла Эльвира.
Она, чуть покачиваясь, пружинила на каблуках своих черных сапожек.
— Приветик! — сказала, оборачиваясь, Эльвира и поправила черную веревку на своем плече. — А чего это ты, Аня, голая?
Сбившись в огромный пульсирующий комок, компания юных бандитов зашипела — так может шипеть огромная гадюка — и, сначала было отступив, развернулась и медленно покатила на нас. Вспыхнуло где-то высоко над головой, в проломе крыши. Сверху упал яркий луч света, а по лучу соскользнул вниз и встал рядом с Эльвирой полосатый Тим. Он смешно сжимал перед собой руки, будто все еще держал баранку грузовика.
— Лихо ты меня! — продавил сквозь зубы Тим и опустил руки. — Предупреждать надо!
— Вовремя вы, ребята, — сказала я. — Чуть не удавили беспризорники.
— Действительно! — сказала Эльвира. — Предупреждать надо! — Она неприязненно глянула на меня. — Что случилось-то? К чему такая спешка?
Я, кажется, покачала головой. Я не могла ничего понять.
— Олег! — крикнула Эльвира, разглядев наконец мальчика за раскачивающейся, полупрозрачной массой. — Олег…
— Он уже мертвый, — сказала я. — Не надо.
Толпа беспризорников с тем же шипением чуть отступила и поглотила Олега. Рядом с Олегом, в самом сердце этого месива можно было заметить и лицо полковника. Полковник сопротивлялся, беспризорники пытались его душить.
— Сейчас! — сказала Эльвира. И в этом единственном слове выразилось все ее настроение.
Работая веревкой, как жирным толстым хлыстом, Эльвира прорвалась сквозь толпу. Точным ударом она разбила одну из люстр. Сразу потемнело. На головы со звоном посыпались сверкающие осколки.
— А почему ты голая? — спросил Тим.
— Из ванной…
— А я прямо из машины… — сказал он. — Представляешь, на полной скорости грузовик бросил.
