Анна Малышева - Мой муж - маньяк?
— Кто же издевается? Я просто удивлен тем, что у вас за долгие годы работы не оказалось ни одного ученика, о котором вы потом могли бы вспомнить… Это по меньшей мере странно.
— Послушайте, вы, кажется мне, человек интеллигентный… — начал Шахов. Его длинный нос вспотел.
Следователь скучающе посмотрел в окно. Немытое стекло плохо пропускало солнечные лучи, но, несмотря на это, он понял — сегодня в Москве будет настоящая душегубка. «Если я не закончу с этим типом сегодня, завтра я буду покойником…» — подумал он.
А Шахов тем временем горячо объяснял:
— Представьте себе, как бы я сохранял какие-то отношения с выпускниками? Ну представьте! Особенно теперь! Все они, когда заканчивают школу, больше не желают об этом вспоминать никогда. Если приходят на эти вечера встречи, то только затем, чтобы выпить где-нибудь старой компанией. И меня в эту компанию они не пригласят! Не пригласят, не думайте!
— Вы этим, кажется, очень расстроены?
— Да ничуть! Я просто думаю, что после того, как их пребывание в школе окончено, вряд ли кто-то вспоминает учителей иначе чем с руганью… И тут дети где-то правы! Правы, потому что учителя тоже бывают безобразные… Но все же хотелось бы, чтобы тебя хоть в лицо помнили. Не помнят! Не помнят даже те, с кем я возился все свободное время! Иногда даже не здороваются… Какие уж тут отношения… Да и притом… Знаете, жизнь после школы предъявляет к ним совсем другие требования, чем мы… Другие добродетели, знаете ли… Надо быть зубастым, грубым, пробивным. Мы их учили черт знает чему, так они полагают. Им это не нужно. И не знаю, какую школу им надо посещать, чтобы потом было легче жить… Во всяком случае — не общеобразовательную… Или же эта школа должна сама измениться и приспособиться к жизни… Я пытаюсь как-то это сделать. Больше уделяю внимания практике, чем теории языка. Им все равно не поможет грамматика, так пусть затвердят хоть какие-то фразы… Меня часто ругают за это. Пардон, надо поправиться — ругали. Теперь никому нет дела до того, как и что я преподаю. Раньше было, теперь нет… Это тоже понятно и объяснимо. Времена переменились… А я не смог приспособиться. Отсюда все шишки, которые на меня валятся…
— Да, ситуация, которую вы мне обрисовали, действительно беспросветна, — согласился следователь. — Вам можно посочувствовать.
— Не издевайтесь, прошу вас!
— Да что же это — я над вами не издевался и не собираюсь издеваться! — возмутился следователь. — Давайте говорить серьезно.
— Давайте. Вы меня спросили про выпускников, которые были на том вечере?
— Именно. Вспомнили кого-нибудь?
— Вспомнил, но…
— В чем дело?
— Не уверен, что они были в этом году, а не в прошлом… У меня, знаете ли, прескверная память… Ужасная. Это мой бич всю жизнь…
— У меня тоже плохая память, — пококетничал следователь. — Если вы не вспомните — кто же вспомнит? Только не я.
— Ну, по-моему… Были девочки из выпуска восемьдесят шестого года… — неуверенно сказал Шахов. — Но я предупреждаю — точно не скажу, в этом году или в прошлом!
— А что за девочки?
— По-моему… Катя Фомина и еще Анжелика Вальковская… — Шахов немного помолчал и неуверенно сказал: — Кажется, все.
— Как — все?! — поразился следователь. Так-таки они одни и были? Их же было пятьдесят человек, по вашим словам! Вы запомнили только их?!
— Да. Что же поделаешь! От меня большего требовать нельзя. Если бы вы меня лучше знали, вы бы удивились и тому, что я вспомнил этих.
— А почему вам запомнились именно эти девушки?
— Может, потому, что они изменились сильнее всего.
— Я не ослышался? Изменились? Обычно запоминаются те лица, которые почти не изменились, или я ошибаюсь?
— В моем случае — да, — ответил Шахов. — Простите, можно закурить?
Следователь подвинул к нему свои сигареты. Шахов робко взял одну и благодарно кивнул, поднося ее к зажигалке:
— Спасибо… Так о чем я? А! Девочки! — Он сильно оживился — сигарета или тема разговора тому были причиной, неизвестно, но следователь слушал его, затаив дыхание. — Девочки очень переменились! Особенно Катя! Да вы не знаете, о ком я говорю… Такая высокая, очень красивая девочка, внешность совершенно исключительная… Какое лицо, какие кости!
— Что?! — изумленно вымолвил следователь.
Шахов улыбнулся и пояснил:
— Кости лица. В лице красивой женщины главное не макияж, не выражение, а именно кости, лицевые кости. Они определяют красоту. Конечно, при том условии, что они не заплыли жиром. Кости должны быть видны. Обязательно! Иначе весь эффект пропадает. Мало кто это понимает… Но при случае вглядитесь в красивую женщину и спросите себя, почему вы нашли ее красивой. Вглядитесь, мысленно сотрите с нее косметику, уберите волосы, забудьте про ее ужимки и улыбки! Что от нее останется?!
— Наверное — ничего?
— Останутся кости, мой дорогой! — Шахов совсем разошелся и, видимо, забыл, кто перед ним сидит. — Кости ее лица, и это будет главным и основным… Так вот, у Кати Фоминой это было! Надбровные дуги, скулы, линия носа и подбородка! Ей не требовалось ни грамма косметики, чтобы выглядеть красивой! А это очень много, это огромное значение, это преимущество! Кроме того, при светлых волосах у нее были темные ресницы.
Тут он внезапно замолчал, и следователь спросил себя, не безумен ли этот человек. Во всяком случае, выражение лица у него было безумным. «Что он мне толковал про кости?! — в смятении подумал следователь. — Сдерите с женщины кожу, уберите волосы… Маньяк, идиот!» Ему вспомнилась Катя — разумеется, с кожей и с волосами, и он не мог представить ее другой, чем она была, когда сидела вот так же перед ним, даже на том же самом стуле, что Шахов.
— Ну, что вы остановились? — опомнился следователь. — Все, что вы рассказали, было чрезвычайно интересно. Продолжайте! Вы видели, значит, Катю Фомину. Она сильно изменилась?
— Да.
— Каким образом?
— Что?
Теперь Шахов, казалось, решил перейти на односложные ответы. Следователь протянул ему другую сигарету, тот взял, но курить не стал — повертел ее в пальцах и забыл о ней. Его глаза приняли совершенно отсутствующее выражение и, казалось, даже стали больше. Он просидел так еще минуту и вдруг встряхнулся:
— Простите, нахлынули воспоминания… Такое нелепое утро! Вот не думал, что мне придется вспоминать о девочках! Это имеет какой-то смысл?!
— Наверное, да, — небрежно сказал следователь. — Так что же? О Фоминой все?
— Все или ничего, — поплыл улыбкой Шахов.
— Что вы хотите этим сказать?
— О красивой и умной девушке никогда нельзя сказать, что знаешь все. Скорее всего ты не знаешь ровным счетом ничего и никогда не узнаешь, даже если проживешь с ней всю жизнь…
— Да, наверное, это разумная мысль…
— Разумная? — Шахов рассмеялся. — Разумнейшая! Вынесенная из окопов на рваной шинели!
Следователь незаметно переглянулся со своим помощником. «Псих!» — сказали глаза помощника. «Придурок!» — так же безмолвно ответил ему следователь.
А Шахов, ничего не замечая, продолжал:
— Во всем нужен собственный опыт, и в этом тоже. Кто не ошибался? Я больше всех… Никогда не был женат и, наверное, уже никогда не буду… Девочки… Видите ли, эти девочки все прошли через мой класс. О, это совсем маленький класс, всего на шесть парт, и те не бывают полностью заняты… Французский, как я уже сказал, — всеми презираемый язык, в школе, конечно… Боже мой! — простонал он. — Какое жалкое завершение всей моей жизни! Этот кабинет с убогими портретами, этот чертов тополь за окном, на который я каждый раз смотрю, эти девочки — то робкие, то наглые… Они как маленькие призраки проходят мимо и где-то исчезают… Впрочем, иногда они снова появляются — на таких вот вечерах выпускников. Какое убожество! Во что превращаются девочки! Иногда я смотрю на них и думаю — лучше бы им никогда не вырасти, сидеть в моем классе, смотреть на тополь за окном. Я называю их фамилии, они отвечают мне «же сюи ля», Боже мой, Боже, с каким ужасным произношением! И в этом моя вина. Но все же мне спокойней, когда они со мной. Но кто их удержит? Бедняжки… Они превращаются в заморенные создания, дико раскрашенные, изменяющие своим сопливым и не сопливым мужьям, Бог знает какие…
Он снова замолчал, замкнулся и открыл рот только тогда, когда следователь его спросил:
— Но Катя Фомина, насколько я понял, не вызвала у вас таких скорбных чувств?
— Нет. Она изменилась только в лучшую сторону.
— Вы назвали еще одну фамилию.
— Фамилию? А, вы про Анжелику… Ангелочек Лика… — Он рассмеялся. — Действительно, ангелочек. С такими рыжими волосами, которые бывают только в мультиках Диснея… Она там тоже была.
— И каковы ваши впечатления?
— Прекрасные. Мы с ней даже танцевали. Лика-то меня не забыла, хотя как раз она училась совсем неважно, что поделать!
