Дмитрий Петров - Нелюдь
Люди ушли, и в комнате остались три человека. Один из них в белом халате и докторском белоснежном колпаке, а двое — лежали на операционных столах.
Тот, что был в белом халате, надвинул на глаза колпак, потом деловито наклонил над столом бестеневую лампу и подошел к зеркалу. Вглядевшись в свое отображение, он, казалось, остался удовлетворен увиденным.
— Здравствуйте, доктор, — сказал он своему отражению. — Готовы ли вы к ответственной операции?
И ответил себе же:
— Да, я готов. Все будет хорошо. Мои пациенты останутся довольны. — Потом поклонился зеркалу и, проигрывая стилетом, зажатым в руке, подошел к первому столу.
Держался он важно, старательно выпячивал вперед нижнюю губу, как, он прежде замечал, всегда делали известные хирурги.
Два человека ждали его, лежа на операционных столах. Комната была пуста, в ней были покрашенные казарменной зеленой краской стены и давно не беленый потолок. Голос человека в белом халате звучал гулко, как будто это был голос последнего человека в мире.
И на самом деле, он чувствовал, что один на всем белом свете. Человечества больше не осталось. Оно вымерло или погибло. Он не знал, что там точно случилось, но точно знал, что он — последний человек, оставшийся в живых. Последний великий хирург.
И он готовился к своей операции в полном одиночестве. Он сделал первый продольный разрез на белом обнаженном теле. Выступила кровь, хирург погрузил руки внутрь, ловко и небрежно, как хиропрактик. Быстро вытащил почку и бросил этот бурый комок в приготовленный контейнер с раствором. Потом проделал то же самое с другой почкой.
Он манипулировал с изяществом, наслаждаясь мощью и грациозностью своих движений. Он был один тут — царь и бог медицины, и никто не мог ему помешать.
Потом он перешел к следующему столу и с той же грацией проделал то же самое.
Затем быстро зашил сделанные разрезы. Он спешил, потому что с минуты на минуту должен был прийти окулист за глазами этих людей. У окулиста — особая специальность. Великий хирург хотел завершить свою часть работы в одиночестве, чтобы никто не помешал его величию, не поломал законченности процесса.
— Все ли прошло хорошо, доктор? — спросил он себя, подходя к зеркалу и снимая колпак.
— Операция прошла успешно, — ответил он себе же с легким полупоклоном. — Можете передать родственникам, что хирург доволен своей работой.
Потом человек в белом халате вдруг улыбнулся своему отражению и, глядя себе в глаза, раздельно и внятно произнес с убежденностью:
— Вы — великий врач, доктор.
И ответил на это с достоинством:
— Благодарю вас…
Тела лежали на столах безмолвно, быстро умирая от произведенного вмешательства и переставая быть людьми. Окулисту нужно торопиться, пока они еще люди. Через пятнадцать минут они уже станут не Леной и Гришей, а двумя холодными трупами.
Лена не поступит в университет. И не поступит в педагогический институт у себя в тихом Пскове. И не выйдет замуж, и не родит детей. Она не будет изменять мужу и ссориться со свекровью. А также не будет учить школьников русской литературе.
А Гриша не станет филологом и не уедет в аспирантуру за границу. И не будет отдыхать с семьей на Лазурном берегу, попивая легкое французское вино и соревнуясь в остроумии с коллегами.
Потому что они оба остались без обеих почек и без обоих глаз. И их изуродованные трупы были уничтожены особым способом, чтобы их невозможно было найти никогда. Как говорят медики — такое «несовместимо с жизнью»…
В двери входил окулист. Тела ждали.
* * *Наступила суббота, и я, как обещал, повез Юлю на дачу. Никогда она не была любительницей природы. Юля была городским ребенком, а потом — городской девушкой. Ее не привлекало копание в земле и выращивание чего-нибудь на грядках.
В лесу ее кусали комары и мухи, трава была неровная, и по ней нельзя было ходить на каблуках.
Юля не любила дачу. Может быть, для городского жителя нужно, чтобы наступил какой-то определенный возраст, чтобы пришла любовь к природе. У Юли этот возраст не успел наступить.
Но сейчас она сама попросила повезти ее туда, в лес, на поле, где пахнут травы и цветы.
Я заехал за ней, и она встретила меня, уже готовая к поездке. Юля сидела у себя в комнате, напряженная, как струна. На лице ее были огромные совсем темные очки.
— Она ждет тебя уже давно, — шепнула мне Людмила, встретив в прихожей. — С самого раннего утра… Ну, поезжайте, только не возвращайтесь слишком поздно. А то мы с Геной будем волноваться.
Геннадий Андреевич стоял тут же. Я заметил, как сильно у него поседели волосы за последнее время. Что ж, у каждого своя реакция на то, что произошло с Юлей. Людмила вдруг бросилась в религию, то есть в нечто, доселе для нее вовсе не существовавшее. А Геннадий поседел.
— Как дела? — спросил он у меня, и я сразу его понял. Он спрашивал, как вдет расследование. Он потому и вышел в прихожую, чтобы задать этот лаконичный вопрос.
— Он почти нашел, — ответил я одними губами, чтобы нас не слышали женщины. Может быть, я не был так уж уверен в том, что Скелету удастся довести дело до самого победного конца, но мне вдруг захотелось сказать Геннадию что-нибудь приятное, хорошее. Или я сам хотел так думать, не знаю. Глаза Геннадия, обычно тусклые и бесцветные, вспыхнули незнакомым мне огоньком.
— Денег ему больше не нужно? — спросил он меня так же беззвучно.
— Пока нет, — успокоил я его. — Только у него есть к нам с вами одно предложение. Я вам потом расскажу.
— Нет, сейчас, — заявил решительно Геннадий Андреевич и потащил меня в комнату, гае никого не было. — Людмила, он сейчас освободится! — крикнул он жене, кивая на меня. А когда мы остались одни, уставился в меня своими горящими теперь глазами и возбужденно сказал:
— Ну же! Не томите!
Я рассказал о том, что Скелет выдвинул предложение не столько убить тех, кого он поймает, сколько постараться вытряхнуть из них деньги на операцию для Юли.
— Нужно пятьсот тысяч долларов, — пояснил я. — Вот Скелет и предлагает «вынуть» эти деньги из самих бандитов. Даже не у них, потому что они могут и не иметь таких денег, а через них выйти на главных людей.
— А потом — убить, — решительно сказал Геннадий. Он помолчал с полминуты, глядя в окно и добавил: — Отнять деньги и вылечить Юлю — это отлично. Да что там — это великолепно. Но убить надо обязательно.
— Вот уж не думал, что вы такой кровожадный, — заметил я. — Ведь если Юля опять будет видеть, то наша проблема решится…
— Вы что — младенец? — окрысился Геннадий. — Разве вы не хотите подумать о других людях? Бог знает сколько людей они убили таким образом. Юля спаслась непонятно каким чудом… Это уж просто так вышло, что мы с вами имеем возможность нанять этого вашего Скелета и получить сатисфакцию. А другие люди не имели и не имеют такой возможности. Нет уж, мы обязаны подумать и о других несчастных тоже. О тех, кому уже никто не поможет. Они должны быть отомщены.
Геннадий взглянул на меня и, поняв, что слишком много говорит о мести, заметил:
— Кроме того, тут есть главный вопрос… Эти твари не должны жить на белом свете. Они подлежат уничтожению.
— И мы выступим в качестве санитаров природы? — усмехнулся я. На самом деле мне нравилась эта идея. Бывший партийный бонза и педераст, криминальный доктор и сильно замаранный частный детектив объединились, чтобы выступить санитарами общества… Это сильно…
Геннадий Андреевич потупился и сказал тихо:
— Знаете, был такой партийный лозунг в свое время: «Кто, если не ты?» По-моему, хороший лозунг. Вы ничего не имеете против?
Я никогда ничего не имел против партийных лозунгов. Не имел и сейчас.
— Пятьсот тысяч нам даже не нужно, — сказал Геннадий. — Сто тысяч мы с вами вполне наберем, если вы согласны войти в долю… А вот четыреста нам не помешают.
Больше мы с ним не обсуждали эту проблему. Людмила помогла Юле сойти по ступенькам лестницы на улицу и усадила ее в машину. Мы поехали.
— Мама теперь каждый день ходит в церковь, — сказала Юля, когда мы ехали по шоссе на Осиновую Рощу. — А к нам в дом зачастили всякие старушки. Некоторые очень сочувствуют и переживают, а некоторые — очень противные.
— Как и все люди, наверное, — заметил я. — А чем ты занимаешься целыми днями?
Улыбка тронула Юлины губы.
— Я нахожусь в долине смертной тени, — ответила она спокойно. — В долине смертной тени ничем не занимаются. Там только видят чудесные сны.
— Ты принимаешь таблетки? — уточнил я и тут же вспомнил, что они должны были уже закончиться, но Юля не просила меня принести ей еще. Может быть, они с Людмилой нашли еще какой-то канал, чтобы получать их?
— Нет, у меня больше нет в этом никакой необходимости, — сказала Юля. — Вообще, теперь я понимаю, какая я была дура прежде. Я одурманивала себя наркотиками в то время, как жизнь была так полна, так прекрасна… Все начинаешь ценить только потом, когда этого лишаешься. Но таблетки мне стали больше не нужны. У меня появилось столько других возможностей.
