История вместо математики - Геннадий Петрович Авласенко
Но это только казалось. Уже вечером того же дня Настя вдруг обнаружила, что боится темноты. Ей страшно было даже зайти одной в тёмный чулан, куда бабушка отправила её за молоком. А уж от одной только мысли о том, что придётся – а что поделаешь – выйти перед сном на тёмный ночной двор… от одной только мысли этой Настю вдруг бросило в такую дрожь, что она даже удивилась. Но удивление быстро прошло, а вот страх остался… настоящий первобытный какой-то страх… и пришлось недоумевающей бабушке сопровождать любимую внученьку в места не столь отдалённые…
Да и потом, лёжа уже в кровати и тревожно прислушиваясь к неровному свистящему дыханию мирно спящей бабушки, Настя, как не старалась, всё никак не могла и не могла уснуть. Потом ей послышалась какая-то странная возня прямо под окном, словно кто-то изо всех сил пытался приотворить его снаружи. Насте почудилось даже чьё-то мерзкое хихиканье в районе окна, она взглянуть боялась в ту сторону, не сомневаясь ничуточки в том, что, взглянув, обязательно увидит в чёрном проёме окна горящие глаза мёртвой ведьмы и ужасную её физиономию. Вся похолодев от охватившего её ужаса, Настя долго лежала совершенно неподвижно – как вдруг мерзкое это хихиканье раздалось в самой уже комнате, в самом дальнем её углу, за сундуком, а может и в самом сундуке, кто знает. Кто-то явно пытался приоткрыть сундук изнутри, выбраться из него наружу… это была, наверное, всё та же проклятая ведьма!
А потом Настя открыла глаза и, увидев, что за окнами уже рассвело, очень этому обрадовалась. Теперь она не могла с уверенностью утверждать: приснилось её то, что она слышала ночью или что-то такое на самом деле происходило, Но если что-то и царапалось под окном, а после в сундуке – скорее всего это были самые обыкновенные мыши, на худой конец, крысы. По мнению Насти, по сравнению с мерзкой ведьмой, даже крысы были вполне милыми и по-своему симпатичными созданиями. Вообще, при свете дня всё воспринималось совершенно по иному: вчерашние ночные страхи почти перестали быть таковыми, они съёжились, потускнели, но так и не исчезли окончательно. Настя не сомневалась даже, что нынешним же вечером всё вчерашнее обязательно повторится…
Она злилась на себя, но ещё больше Настя злилась на эту дуру Ксюшку, которую чёрт дёрнул за язык рассказывать ей все эти небылицы, как будто плохо жилось Насте ни о чём таком не ведая! Умом то Настя прекрасно понимала, что всё это чепуха из чепухи, сказочки для детей младшего школьного возраста, да и Ксюша ничего плохого ей не желала, когда всё это рассказывала, тем более, что Настя сама попросила подругу. Но, понимая всё это, Настя злилась ещё больше, и чем больше злилась, тем более сильное беспокойство испытывала по поводу предстоящего вечера. Решив, наконец, что клин можно вышибить только аналогичным клином, Настя под каким-то пустячным предлогом увлекла ничего не подозревающую Ксюшу на ту самую заброшенную улочку, точнее даже переулочек, где почти все избы были пусты и заколочены. Невзрачная скособоченная избёнка с соломенной крышей, самая крайняя из них, вплотную подходящая к глухим зарослям крушины, шиповника и, высокой, в два человеческих роста, крапивы, и была бывшим жилищем страшной ведьмы.
Приостановившись напротив тёмной полуразрушенной калитки, Настя, оборвав вдруг на полуслове какой-то пустой и бессистемный разговор-болтовню, внимательно взглянула на подругу и сказала беспечно:
– Зайдём?
– Куда? – не поняла сначала Ксюша, потом глаза её испуганно округлились: – Туда?!
И она отчаянно замотала головой в знак полного своего несогласия.
Что ж, этого следовало ожидать.
Настя вздохнула и перевела взгляд с испуганной физиономии подруги на невзрачную эту избушку. По правде говоря, ей тоже не особенно улыбалась перспектива туда входить, оставалось только дать уговорить себя не делать этого и удалиться со спокойной, так сказать, совестью…
Но эта дура, Ксюшка, вновь всё испортила!
– Ну, ежели ты так уж этого хочешь… – шёпотом проговорила она, – на одну минуточку ежели… – Ксюша замолчала, вопросительно тревожно посмотрела Насте в глаза и добавила, ещё более понизив голос: – А ты и в самом деле этого хочешь?
Больше всего на свете Насте хотелось дать сейчас Ксюше подзатыльник, хороший такой подзатыльник, увесистый, чтоб потом полдня чувствовала. Но она лишь вздохнула обречёно и, понимая уже, какую непоправимую глупость вот-вот совершит и уже совершая эту глупость, первой шагнула в сторону полуразрушенной калитки, осторожно, придерживая, приотворила её рукой. Калитка, что удивительно, не развалилась при первом же её прикосновении, она лишь печально и как-то зловеще скрипнула, пропуская сначала Настю, а потом и Ксюшу во внутренний двор…
– Ох и дура же ты, Настька! – на одном дыхании выпалила за спиной у Насти Ксюша, потом она вздохнула и добавила печально: – И я тоже – дура набитая!
С этим последним утверждением Настя была согласна на все сто процентов.
Входной двери в сенцах не было вовсе, да и само это слово «сенцы» как-то не вполне подходило к дощатой сей пристройке, дырявой и светящейся в прямых солнечных лучах словно решето или, вернее, дуршлаг.
Прямо из пристройки дверь вела в саму избу, но, чтобы войти туда, Насте пришлось сделать над собой ещё одно усилие и толкнуть рукой эту самую дверь, почему-то отворяющуюся внутрь. Протяжно скрипнув, дверь отворилась и Настя вошла в избу. Следом неслышно как тень, внутрь проскользнула Ксюша и тут же остановилась рядом с Настей, тяжело и прерывисто дыша, крепко вцепившись обеими руками в Настину левую руку. Так, в полном и абсолютном молчании, подружки простояли некоторое время, насторожено, испуганно даже осматриваясь по сторонам.
Вообще-то, если говорить честно, Настя готовила себя к какому-то совершенно иному зрелищу, как-то совсем по-другому представляла она мрачную обитель ведьмы. Перед ней же была самая обыкновенная комната самой обыкновенной деревенской избы, бедной, правда, но ничуточки даже не страшной. Огромная русская печь занимала едва ли не треть помещения, возле двух стен, бревенчатых, безо всяких обоев или чего-либо подобного, были намертво прикреплены длинные деревянные лавицы, в углу между ними стоял стол, тоже деревянный, притом, не фабричного производство, а явно самодельный. В комнате, несмотря на то, что со времени смерти хозяйки прошло, если верить Ксюше, много лет, было на удивление чисто и даже, по-своему, уютно.
На бревенчатых стенах чернели
