Андрей Троицкий - Черный Бумер
— Он где-нибудь на московской хавере трется? — спросил Костя. — А хавера рупь за сто захезанная?
— Бобрик не в Москве, ни на квартире, — покачал головой Радченко. — Это Тверская губерния, примерно триста верст от Москвы, ближайший городок Осташков. Излучина Волги. В свое время там сел на мель один старый буксир. Хозяева забыли об этой посудине. Вот Бобрик и девчонка по имени Лена там и кантуются.
— Раскладушка какая-нибудь?
— Слушай, ну почему все бабы для тебя обязательно раскладушки, лярвы и шалавы? Ты чего, нормальных не встречал?
— Встречал одну, еще когда в школе учился, — Костя заржал. — А тебя, Димыч, легко подколоть. К каждому слову цепляешься, будто брал уроки манер у французской гувернантки. Нервный ты стал. А девчонка как сама из себя, коллекционная? Девяносто шестой пробы?
— Это не имеет значения, — Радченко поморщился, выругав себя за то, что не с того начал, и объяснил все плохо. — Я ведь прошу тебя не девку ошкурить. Костя, все очень серьезно. Эти паспорта для него пропуск в человеческую жизнь. Если с ксивой не получится… Тогда этот малый не жилец.
— Кто тебе этот Бобрик и та девка, что ты так над ними трясешься? Старые кенты?
— Точно — кенты, — кивнул Радченко, радуясь, что нашлось подходящее слово. — Ты сделаешь это? Если откажешься, никаких претензий.
Костян разлил по стаканам остатки коньяка.
— Ты знаешь, долг на мне висит перед тобой и перед Лариской, и все это время я думал, как его отдать, — сказал он. — Вот представился случай. Честно, я рад, что ты ко мне пришел. Сделаю ксиву и доставлю до места. Только план нарисуй.
Костя поднял стакан и прикончил коньяк одним глотком.
Глава девятнадцатая
Привыкший засиживаться в кабинете до ночи, Эдуард Павлович Поветкин покинул театр раньше обычного. Кивнув вахтеру, читавшему газету в своей будке, вышел на воздух через служебный вход, остановившись на углу улицы, стал вертеть головой. Режиссер искал Ауди цвета «серый жемчуг», но машины в условленном месте не оказалось. Поветкин, не привыкший кого-то дожидаться, раздумывал, не плюнуть ли на всю эту затею. Сейчас он поймает такси или чайника, отправится домой и ляжет спать пораньше. Хорошая идея. Пожалуй, он так и сделает. Приняв это решение, режиссер не двинулся с места.
Вчера после обеда позвонил некто Пьер Кобри, представился коммерческим директором известной французской фирмы, открывшей в Москве несколько модных магазинов. Француз разговаривал с заметным акцентом, но объяснялся по-русски сносно. Наговорив семь бочек комплиментов, Кобри перешел к делу. Оказывается, на завтра намечен переезд представительства фирмы в новое помещение, отреставрированный особняк на улице Радио. По этому случаю состоится светская тусовка, где мелькнут многие знаменитости, в том числе известные артисты, политики и бизнесмены. Вероятно, Поветкин еще неделю назад получил официальное приглашение на мероприятие, и теперь Кобри хотел бы узнать, почтит ли великий режиссер своим присутствием званный ужин.
Поветкин ответил, что никакого приглашения он не получал, ни устного, ни письменного. И еще хотел добавить, что общество политиков и бизнесменов его интересует меньше, чем результаты тараканьих бегов, а известные артисты сами записываются к нему на прием и ждут дня и часа, когда режиссер уделит им пять минут своего драгоценного времени. И вообще он человек не светский, на все эти паршивые тусовки у него давно выработался рвотный рефлекс.
Поветкин уже хотел попрощаться и бросить трубку, но Кобри заявил, что хорошо понимает, каких денег стоит время режиссера, поэтому, каждый час, каждая минута, проведенная на приеме, будут оплачены. «Возможно, сумма в пять тысяч долларов покажется вас достойной? — спросил Кобри. — Расчет на месте, завтра же. Кроме того, вы получите пятидесятипроцентную скидку на все наши товары. А мероприятие… Уверяю вас, оно продлится не дольше двух часов. Впрочем, вы сможете уйти в любое удобное время. Главное, чтобы все увидели: нашу вечеринку почтил вниманием самый модный московский режиссер». «Пять тысяч? — переспросил Поветкин, молниеносно принявший положительное решение и забывший все капризы. — Что ж… Пожалуй, я приеду. Но ненадолго».
И вот теперь он стоит на бордюрном камне, вертит головой, а машины все нет. За спиной в прозрачных сумерках спешит по домам служивый люд. Поветкин подумал, что пять тысяч не велики деньги, когда на его плечо легла чья-то ладонь. Высокий молодой мужчина в сером костюме, с головой напомаженной, как у приказчика бакалейной лавки, и темных очках на носу, дружелюбно улыбался и молча показывал на автомобиль, стоявший в десяти шагах от режиссера. Поветкин, ругая себя за рассеянность, юркнул в салон через заднюю дверцу, упав на диван, закурил. Мужчина устроился слева от режиссера. Водитель нажал на газ, и Ауди, лихо развернувшись, свернула в переулок.
Водила не поворачивал головы, за высокими подголовниками его головы не видно. Машина выехала на какую-то магистраль и, проявляя полное неуважение к правилам движения, помчалась вперед. Поветкин неожиданно испытал странное чувство душевного дискомфорта. Этот мужчина, не проронивший ни слова, действовал на нервы. Людям, которые вечером носят темные очки нельзя доверять. Зачем прятать глаза? От кого их прятать? И почему он не представился, даже имени не назвал. Молодого человека, видимо, воспитывали на конюшне. Или от сохи только что оторвали, прилизали патлы и натянули костюмчик. А еще представитель всемирно известной фирмы. Олух, пентюх немытый.
Режиссер беспокойно вертелся на сидении, вздыхал, думая о том, что в суматохе предстоящей тусовки о его гонораре наверняка забудут. А потом скажут: мы ничего не обещали. От этих иностранцев только подлянки и жди. Разведут как фраера с бантом. Увлеченный собственными тревожными мыслями, Поветкин не следил за тем, что машина мчится вовсе не в сторону улицы Радио, она на всех парах рвется из города.
Молодой человек неожиданно подал голос.
— Господин Кобри приказал доставить вас до места без опозданий. И еще он просил согласовать вопрос об оплате. Вам выписать чек на предъявителя в Сити банке или…
— Вот именно «или», — раздраженно ответил Поветкин. — Мы в России живем, не в Парижах. Чеки для нас — это так… Бумажный мусор. Мне в конверте.
— Как скажете, — мужчина поправил очки. — Рассчитаемся сразу по приезде. Кстати, забыл представиться: Дмитрий Иванович, для краткости просто Дима.
В душу повеяло теплом. О гонораре не забыли. Иначе и быть не могло. Французы, в отличие от наших бизнесменов, люди обязательные, точные, сказали — заплатили. Режиссер прикурил сигарету, на несколько секунд огонек зажигалки высветил из полумрака лицо мужчины. Развалившись на сидении рядом с Поветкиным, Дима как-то паскудно криво усмехался, будто про себя посмеивался над пассажиром. Поветкин подумал, что уже слышал голос этого субъекта и где-то видел эту рожу, эту ухмылочку. Он напрягал память, стараясь вспомнить, что это была за встреча и когда она состоялась. Бесполезное дело. Вокруг режиссера трется столько народа, что всех не упомнишь.
— Мы не могли с вами раньше встречаться? — спросил Поветкин.
— Исключено, — покачал головой Дима. — Хотя… Черт его знает. Мир так тесен, что сам иногда удивляюсь, как это мы уживаемся друг с другом. И еще не перезнакомились.
— А почему это мы за город выехали? Вроде на улицу Радио собирались.
Только сейчас режиссер обратил внимание, что машина летит в крайнем левом ряду по какому-то плохо освещенному шоссе. Поветкин плохо ориентировался за пределами города, за руль садился не часто. Но Москву от Подмосковья все-таки отличал без очков.
— Ах, забыл сказать, — замялся Дима. — В последний момент церемонию перенесли в загородный дом господина… Как его там… Блин, даже имя это блядское из головы вылетело.
Дима снял очки и сунул их в карман пиджака.
— Но, позвольте, — Поветкин почувствовал, как спина похолодела, по коже снизу вверх и сверху вниз пробежали крупные муравьи. — Мы ведь… Ведь я…
Он не знал, что сказать дальше. Впрочем, все слова лишь шелуха от семечек. Режиссер почувствовал, как что-то тупое, холодное ткнулось ему под ребра.
— Сиди, гнида, и не рыпайся, — сказал дядя Дима. — Иначе я твой чек прямо тут обналичу. И обивку сиденья не пожалею. Потом твою паршивую кровь водой из кишки смою.
— Послушайте, я известный режиссер, — Поветкин чувствовал, как страх сдавливает глотку, а голос дрожит. — Меня нельзя просто так вывезти за город и… Как кролика.
Молчание. Он сказал что-то не то, бандиты знают кто он такой.
— Бумажник в левом кармане, — добавил он. — И перстень вот. И часы. Хорошие.
Опять молчание. Эти мокрушники похитили его вовсе не за тем, чтобы выгрести немного денег и снять с пальца колечко. Все серьезнее, все куда серьезнее. Поветкин сморгнул, почувствовав, что взгляд туманят слезы. Его наверняка законопатят в какой-нибудь подземный зиндан, и станут тянуть деньги с жены, пока не выдоят ее всю, до последней капли. Она, дура, продаст квартиру, дачу, свои побрякушки с камешками, опустошит банковскую ячейку. Когда преступники поймут, что больше с нее не вытянешь ни гроша, Поветкина грохнут. А вдове в заказной бандероли пришлют его ухо. На память о покойном.
