Уильям Монтальбано - Базилика
— Мелкие любители. Не наш уровень, а? — произнес сопровождавший меня сотрудник ФБР.
— Нет. Думаю, против Треди выступит одиночка. Возможно, здесь он даже не попытается напасть; твои парни слишком хороши.
— Мы стараемся, Пол. Господь свидетель, как мы стараемся. Он отличный папа. Не хочу, чтобы с ним разделались в наше дежурство.
Или в мое, amigo.
ГЛАВА 23
На следующий день в соборе Святого Патрика папу опять ждал большой успех. Взмывающий ввысь собор, один из величайших архитектурных памятников, сверкал в лучах солнца на исходе дня, когда папамобиль торжественно двигался вверх по Пятой авеню. Целый день папу показывали по телевидению на встречах с монахинями и священниками, с бездомными, с главами других религий. Сотни тысяч ньюйоркцев плотной толпой заполняли широкие тротуары, чтобы хоть краем глаза увидеть высокую фигуру, когда папа проплывал мимо в том, что один из журналистов назвал суперсовременным, электрическим и не наносящим вред окружающей среде ответом старой гондоле дожей.
Месса на стадионе завела меня; я был слишком возбужден и после нее не мог долго спать. Все утро я пребывал в напряжении, ждал каких-нибудь известий, какого-нибудь знака, предупреждения об атаке Кабальеро.
Nada.[106]
Внутри кокона из своего пуленепробиваемого и просматриваемого насквозь микроавтобуса Треди, казалось, был в безопасности, словно в сейфе. Безопасность выглядела полной: полицейские на мотоциклах, выстроившиеся плотным клином вокруг папамобиля, снайперы на крышах, вертолеты над головой. Только Богу известно, сколько полицейских в штатском находилось в толпе, но когда я спросил Чета Диллона, нью-йоркского полицейского, отвечавшего за связь, он широко улыбнулся:
— Много.
Из автобуса для ватиканских служащих, медленно двигавшегося через сердце величайшего города Америки, все это выглядело весьма обнадеживающе. Если бы не одно обстоятельство: как и все полицейские в городе, я знал, что безумец, желающий обменять свою жизнь на жизнь папы, всегда будет иметь возможность это сделать.
Обычно я не особенно люблю заходить в церкви, но в собор Святого Патрика я пошел. Не за тем, чтобы увидеть, как творится история. Я пошел, потому что руки чесались, горло пересохло, а на голову давила огромная тяжесть. Я нервничал. Я убедил себя, что Кабальеро нападут на Треди, пока он будет в Нью-Йорке. Церковь могла стать более подходящим для этого местом, чем стадион, если вы спец по политическим убийствам.
В соборе Святого Патрика все, кто хоть что-нибудь собой представлял, набились в деревянную полированную ложу для почетных гостей. Далеко не все из них были католиками. Президент Америки — протестантка — пришла вместе со своим мужем, присутствовал мэр Нью-Йорка — иудей, главы гораздо большего количества религий, чем упоминалось в Библии, и тысячи две лучших или, по крайней мере, самых фотогеничных представителей города.
Я обнаружил Диллона, беспокойно бродившего в глубине церкви во время мессы. Ищейка в поисках следа. Я воспринял это как добрый знак.
— Никаких подпиленных стропил, шатающихся колонн. Никаких сумасшедших монахов. Никаких смертельных вирусов, — отважился я.
— Даже не шути на эту тему, — прорычал Диллон. — В данный момент ты стоишь на самом безупречном с точки зрения безопасности участке недвижимости в целом мире. Ценой, между прочим, приведения в ярость всех епископов в здании: мы заставили их всех снять свои наперсные кресты, после чего проверили металлоискателем.
— За это они отправят тебя в чистилище.
— Оно того стоит. Всем нравится этот папа. И здесь мы безупречны. Единственное, что могло бы восприняться как угроза за весь день, — это цветок в одной из исповедален. Никто не знает, как он там оказался.
— Ну, цветок — это ниче…
Я похолодел.
— Это была красная гвоздика?
— Я не разбираюсь в цветах. Какой-то красный цветок.
— Гвоздика. Узнай. А записки с ним не было?
Должно быть, это прозвучало странно, так как я заметил тревожные огоньки в его глазах, когда он начал бормотать что-то в микрофон на лацкане.
Пока мы ждали ответа, он осторожно спросил:
— Пол, я чего-то не знаю?
— Может, ничего особенного. Просто немного тревожно. Я уверен…
Но Диллон уже беседовал с кем-то по рации.
— Хорошо, сообщение принято, — сказал он и снова обратился ко мне. — Они считают, что это могла быть гвоздика. Никто не помнит, была ли там какая-нибудь записка, но сейчас это уже история. Цветок давно в каком-то мусоровозе, который мы бы не смогли отыскать, даже если бы захотели.
Прежде чем я смог переварить это, он сказал:
— В чем дело, Пол? Расскажи мне.
Я сообщил то, что ему следовало знать.
— Папе присылали кое-какие угрозы в Риме, они приходили с красной гвоздикой. Может, это совпадение; гвоздики — довольно распространенные цветы.
— Совпадение. Но тебе оно не нравится, — сказал он.
Я пожал плечами. Он видел, что мне это не нравится, поэтому я спросил:
— У тебя же есть запасной выход, чтобы вывести папу после мессы из собора?
— У нас есть три запасных выхода, — сказал нью-йоркский полицейский с гордостью и некоторой заносчивостью.
— Тогда воспользуйтесь тем, который больше всего похож на служебный выход, и все будет в порядке.
Так они и поступили, но я сказал неправду. Не может быть все в порядке, когда где-то рядом находятся Кабальеро. Гром, что грянул после мессы, не имел к папе никакого отношения, зато был непосредственно связан с Тилли, и только с ней. Мы с Тилли прокладывали себе дорогу к автобусам, как вдруг высокая женщина на тротуаре принялась кричать:
— Сестра Джин! Сестра Джин! Сюда!
Женщина держала в руках ужасный розово-зеленый плакат, на котором было написано: «Боже, женщине нужна священник-женщина». Плакат торчал словно больной зуб в стройных рядах небольших, размером с ладонь, желто-белых ватиканских флажков, которыми размахивали восторженные зрители.
— Джин! Сестра Джин! — раздавалось словно вой сирены.
Идя рядом со мной, Тилли посмотрела на женщину взглядом, который я посчитал профессионально оценивающим, словно женщина могла добавить строчку в ее материал.
Я ошибся. Тилли споткнулась. Я схватил ее за руку. Тилли стала пунцовой, испарина покрыла ее лоб.
— Тилли! Что…
Она выдернула руку.
— Все нормально. Это… Увидимся позже.
Она отошла от меня и направилась к тротуару, где полицейский, взглянув на ее удостоверение прессы, освещающей визит папы, позволил ей проскользнуть под ограждение. После короткого колебания я последовал за ней.
Как и следовало ожидать, в своем священническом облачении с ватиканским значком, разрешающим проход где угодно, мне потребовалось гораздо больше времени, чтобы убедить полицейского позволить мне пройти. К тому времени, когда я подошел, отвратительный плакат был прислонен к стене, а Тилли и высокая женщина обнимались.
Это была женщина с хорошей фигурой, чего я не мог не заметить, в симпатичных черных брюках и белой блузке. Затем я увидел грубоватый и очень простой серебряный крест у нее на шее, и все начало проясняться. Точно такой же носила Тилли.
Когда Тилли подняла взгляд и увидела меня, в ее глазах стояли слезы.
— О, Пол, не надо было…
Но потом она едва слышно представила:
— Это…
— Я мать Руфь, приятно познакомиться, святой отец, — сказала женщина, протянув длинную тонкую ладонь и рассматривая меня оценивающим взглядом. Насколько я мог судить, ее рост был примерно метр восемьдесят. Волосы были короткими и черными как смоль, с редкими седыми прядями. Вокруг серых, цвета дыма, глаз собрались морщинки, появляющиеся от слишком долгого пребывания на солнце. Она была одной из самых привлекательных женщин, встреченных мной за долгое время.
— Мы с Кларой… гм, матерью Руфью несколько лет жили в одной комнате, — начала Тилли.
— Когда мы были послушницами, еще во времена Всемирного потопа.
Высокая женщина улыбнулась. Она обратилась к Тилли.
— Я знала, что ты очень давно покинула орден, да? Но никто не мог сказать мне, где тебя искать. Исчезла и не оставила никакого адреса, куда писать. Из Тенанго немного увидишь, уж поверь.
— Я бы никогда не написала, слишком неловко. Теперь я журналистка. Знаешь, как это бывает. Мне правда очень жаль, Клара, что я тебе не написала. Это было глупо и не по-дружески.
Вокруг них собралась толпа. Кто-то начал бить в большой барабан, и люди запели. Но эти две женщины ничего не слышали.
— Не поддерживать отношений с друзьями — самый большой грех, который мы совершили… Журналистка, а? Да к тому же освещаешь визит папы. Вот это успех. Шикарно!
— Ничего особенного. А ты как?
