Во тьме безмолвной под холмом - Дэниел Чёрч
Он и был; простая деревянная щеколда, а под ней выемка. Элли сдвинула ее, подцепила выемку пальцем и потянула дверь на себя. Ледяной град обрушился с новой силой, но она пролезла внутрь и захлопнула дверь. А шашка все еще горела.
В сарае было плексигласовое окошко. Одна из тварей грызла его, царапая резцами пластик. Элли сунула ей под нос шашку, и тварь убралась. Хотя бы на время.
Ну и как потом выбраться? Как нам выбраться? Как мне выбраться?
Сарай. Проверь сарай.
Элли повернулась, подняв шашку над головой, – и расхохоталась.
В задней части сарая были сложены аккуратно нарубленные дрова и коробки с растопкой. Были и банка с керосином, и мощный фонарик. Достаточно для костра, да еще и дополнительный источник света.
– Есть топливо! – выкрикнула Элли. – У нас есть топливо…
Сарай покачнулся: что-то врезалось в него сбоку. Дерево треснуло. Хлипкая постройка накренилась. Одно из существ пыталось ее опрокинуть.
Дверь распахнулась. Длинные руки потянулись к Элли. Она взмахнула шашкой, очертив перед собою дугу, и они снова скрылись из виду. В щель просунулась клыкастая безглазая морда, и Элли сунула в нее шашку. Предвкушая победу, тварь чересчур обнаглела: Элли почувствовала, как шашка ткнулась во что-то твердое, и чудовище отшатнулось, едва не оглушив ее своим полудетским, полузвериным криком.
Хрен вам, гады, еще повоюем. Но тонкие деревянные доски трещали и раскалывались. Сарай, конечно, легонький, но, если он обрушится, твари навалятся всем скопом, погасят свет и задавят ее.
Элли махнула шашкой от двери к окну, а затем ткнула ею в тонкие белые пальцы, протиснувшиеся в щель между досками. Вот смеху будет, если твари и впрямь разнесут сарай и раздавят банку с керосином, а тот загорится – мало гадам не покажется.
Тебе, впрочем, тоже.
Сарай зашатался, стены накренились. Они складывались, точно карточный домик. Элли не удержалась от крика, и он словно послужил сигналом тварям: те с новой силой кинулись в атаку. Они врезались в боковую стену, и все строение опрокинулось набок. Дерево разлетелось в щепки, дальняя стена обрушилась на Элли, а крыша провалилась; Элли попыталась устоять на ногах, но потеряла равновесие и рухнула под тяжестью обломков. В ту же секунду твари насели сверху.
34
Они придавили ее своим весом; на мгновение тяжесть ослабла, после чего на живот сквозь расколотые доски обрушился второй удар, чуть не выбивший из Элли дух. Эти гады на ней скачут!
Шашка. Куда подевалась шашка? Элли видела лишь темноту. В правом кулаке ничего не было. Сигнальная шашка либо погасла, либо засыпана обломками; теперь она точно бесполезна против тварей. Элли зашарила по земле; тяжесть снова обрушилась на нее, но длинные руки не пытались ее схватить. Твари, естественно, и не думали разгребать обломки: зачем рисковать, вдруг ракета еще горит? Для них это все равно что убить ядовитого паука: и хочется, и прикасаться нельзя. Вот и пытаются затоптать.
Тяжесть снова обрушилась на Элли, на этот раз на верхнюю часть туловища. Очевидно, следующий прыжок придется по голове. Элли брыкалась и корчилась, хватая любой твердый предмет, какой попадался под руку – гаечный ключ, молоток, обломок доски, – и отбрасывая в сторону. Даже если ей не удастся найти шашку, даже если она выберется из-под обломков лишь для того, чтобы ее разорвали на части, лучше уж так, чем быть затоптанной. До нее смутно доносились крики: это ее спутники там, на крыше. Может, поняли, что, разделавшись с Элли, твари их тоже забросают снарядами? А может, уже и забрасывают – чтобы прикончить ее, много тварей не надо.
Но рокового удара, сокрушающего череп, так и не последовало, а тяжесть вдруг исчезла. Элли забарахталась, разбрасывая куски толевой крыши, и наконец выбралась из-под обломков.
– Назад! – кричал кто-то.
Шашка. Где шашка? Элли снова просунула голову и плечи под обломки, но так и не обнаружила ее. Вероятно, затоптали: пожалуй, оно и к лучшему, если банка с керосином действительно лопнула. Впрочем, сгореть заживо лучше, чем стать жертвой этих тварей.
Еще одна шашка горела на крыше оранжереи, но уже еле теплилась. Им положено гореть дольше. Бракованная, наверное. Бледные твари отползали прочь от Элли, в сторону тускнеющего свечения.
– Изыдите! Именем Господа Иисуса Христа повелеваю вам!
Элли никогда не считала Мэдлин Лоу оголтелой фанатичкой, но в голосе викария определенно слышался вулверхэмптонский[13] акцент, что придавало происходящему толику абсурда. Молодец, Мэд, самое время вознести хвалу Иисусу и изгнать этих ублюдков крестом и молитвою.
Элли нашарила на поясе еще одну сигнальную шашку и отвинтила колпачок. Существа окружили Мэдлин неровным полукругом, позабыв на время об Элли. Мэдлин выставила перед собой деревянное распятие, ее вытянутое лицо было бледным и решительным. Красный свет с крыши освещал ее спутников, которые оцепенело глядели вниз, будто парализованные.
Элли стукнула металлическим колпачком по запалу. Ничего не произошло. Со второй попытки она высекла одинокую искру, в третий раз к искре добавился завиток дыма. Ну давай же, паскуда!
– Во имя Отца, Сына и Святого Духа повелеваю вам: изыдите. – Мэдлин больше не кричала; ее голос звучал низко, ровно и очень твердо.
На мгновение Элли сама чуть было не уверовала. Казалось, что эта хрупкая фигурка и ее вера удерживают тварей на расстоянии, а то и вот-вот обратят в бегство. Но в лучшем случае ими двигало любопытство, и оно было быстро удовлетворено: как только Мэдлин открыла рот, чтобы заговорить снова, твари бросились вперед.
– Вот срань, – сказала Мэдлин, а потом они навалились на нее.
Элли снова ударила колпачком по сигнальной шашке, та наконец загорелась, вспыхнув ярким светом, и Элли ринулась вперед. Твари, стоявшие ближе всех, отпрянули с ее пути, те, что склонились над Мэдлин – она кричала, Элли слышала ее крик, – развернулись к новому источнику боли. Элли вроде бы разглядела Мэдлин, скорчившуюся под тощими, как у прокаженных, бледными фигурами, и запустила шашкой прямо в нее.
На третьем или четвертом свидании Элли со Стэном ходили в боулинг. Чудесный выдался вечер. Они были влюблены; ни один из них еще не осмеливался сделать признание, но она уже знала, что испытывает к нему нечто особенное, и позже он признался, что это было взаимно. Перед нею открывались
